Гуннар Бьёрк.
Больница Святого Стефана.
Петер Телеборьян.
То, что теперь прояснилось, привело ее в ярость.
«Дорогое государство… мне есть что тебе сказать, если, конечно, я когда-нибудь найду, с кем поговорить».
Она мимоходом подумала, как бы весело было министру социального обеспечения, если бы ему в служебный кабинет засадили бутылку с коктейлем Молотова. Но при дефиците наличия лиц, несших ответственность за эту историю, хватило бы и Петера Телеборьяна. Она сделала в памяти зарубку: всерьез разобраться с ним, когда покончит с делами.
Однако еще не все концы сходились с концами. Залаченко вдруг снова, после стольких лет, выплыл на поверхность. Был риск, что его разоблачит Даг Свенссон. «Два выстрела. Даг Свенссон и Миа Бергман, – крутилось у нее в голове, – да еще оружие с моими отпечатками».
Залаченко – или тот, кого он послал для устранения Дага и Миа, – не мог, конечно, знать, что она нашла револьвер в коробке в столе у Бьюрмана и держала его в руках. Это была просто игра случая. Но ей с самого начала казалось очевидным существование связи между Бьюрманом и Залой.
И все-таки что-то пока не сходилось. Лисбет размышляла, пытаясь сложить кусочки головоломки то так, то эдак.
Напрашивался один разумный вывод.
Бьюрман.
Бьюрман занимался расследованием о ней. Он понял связь между ней и Залаченко, и он обратился к нему.
У нее была пленка с записью насилия Бьюрмана над ней. Это был дамоклов меч, нависший над Бьюрманом. Он, может быть, рассчитывал, что Залаченко вынудит Лисбет открыть, где находится пленка.
Она спрыгнула с подоконника, выдвинула ящик письменного стола и вытащила компакт-диск, помеченный ею «Бьюрман». Она даже не засунула его в футляр и ни разу не посмотрела после премьерного показа Бьюрману два года назад. Подержала его в руке, словно взвешивая, и убрала назад в ящик.
Дурак набитый этот Бьюрман. Сидел бы и не рыпался, и она оставила бы его в покое, если бы он добился отмены ее недееспособности. Вот Залаченко никогда не оставил бы его в покое, и Бьюрман до конца своих дней оставался бы собачонкой при нем. Чего он, между прочим, вполне заслуживал.
У Залаченко есть определенная сеть. Некоторые ее нити тянутся к мотоклубу «Свавельшё».
Верзила-блондин.
Вот кто ключевая фигура.
Она должна найти его и заставить раскрыть, где находится Залаченко.
Лисбет закурила следующую сигарету и посмотрела на крепость у Шеппсхольмена, затем перевела взгляд на американские горки, возвышавшиеся в «Грёна Лунд». Вдруг она заговорила вслух, имитируя голос, услышанный в фильме ужасов, который некогда показывали по телевизору:
– Па-аа-поч-ка-а-а, я пришла за тобо-о-ой.
Если бы ее сейчас кто-нибудь услышал, то решил бы, что она совсем спятила.
В половине восьмого она включила телевизор – послушать, что новенького в охоте на Лисбет Саландер. То, что она услышала, потрясло ее, как никогда.
Бублански дозвонился Фасте по мобильнику в начале девятого вечера. Никакого обмена любезностями не последовало. Бублански решил не спрашивать, где тот был все это время, а лишь холодно проинформировал его о происшедшем за день.
Фасте был ошеломлен.
Ему так все опротивело, что он сделал то, чего никогда себе раньше не позволял в служебное время. С досады он ушел с работы, вскоре выключил мобильник и уселся в пивной на Центральном вокзале. Обе кружки пива он выпил, кипя от злости. Потом поехал домой, принял душ и лег спать. Ему было необходимо выспаться.
Проснулся он как раз к выпуску новостей «Раппорт» в семь тридцать. От перечня главных событий дня у него глаза на лоб полезли. В Нюкварне обнаружено захоронение. Лисбет Саландер стреляла в председателя «Свавельшё МК». Рейды полиции в южных предместьях Стокгольма. Петля затягивалась.
Он включил мобильник. И тут почти сразу позвонил этот паразит Бублански и проинформировал, что следственная группа уже официально ищет другого возможного преступника и что Фасте должен сменить Еркера Хольмберга для обследования места преступления близ Нюкварна. Дело Саландер завершается, а Фасте посылают подбирать окурки в лесу. Саландер будут ловить другие.
«С какого тут бока-припека «Свавельшё МК»? – подумал он. – И не было ли в рассуждениях этой чертовой Мудиг чего-то здравого?»
Нет, просто невозможно.
Наверняка это Саландер.
Как он хотел бы ее арестовать! Ханс так сильно этого хотел, что сжал мобильник до боли в пальцах.
Хольгер Пальмгрен спокойно наблюдал, как Микаэль Блумквист ходит туда-сюда вдоль окна его маленькой палаты. Время близилось к половине восьмого вечера, и они проговорили, не прерываясь, почти час. Наконец Пальмгрен постучал по столу, чтобы привлечь внимание Микаэля.
– Садитесь, а то подметки скоро протрете, – сказал он.
Микаэль сел.
– Все эти тайны, – начал он. – Я никак не мог связать концы с концами, пока вы не рассказали мне про Залаченко. Все, что я знал о Лисбет раньше, это разные заключения, где было написано, что она психически неполноценная.
– Петер Телеборьян. Вероятно, у него был какой-то договор с Бьёрком, и они сотрудничали.
Микаэль задумчиво кивнул. Как бы то ни было, Петер Телеборьян должен стать объектом журналистского расследования.
– Лисбет сказала, что мне надо держаться от него подальше, что он воплощенное зло.
Хольгер Пальмгрен пристально взглянул на него.
– Когда она это сказала?
Микаэль помедлил, затем улыбнулся и посмотрел на Пальмгрена.
– Секреты… К черту их. Я с нею в контакте, пока она скрывается. Через компьютер. Она лишь кидала мне короткие малопонятные послания, но все время направляла в нужную сторону.
Хольгер Пальмгрен вздохнул.
– И вы, разумеется, не рассказали об этом полиции?
– Нет. В целом.
– Будем считать, что вы и мне ничего не говорили. Да, с компьютерами она в ладах.
«Вы даже не представляете себе насколько», – подумал Блумквист.
– Я сильно доверяю ее способности приземляться на все четыре лапы. Ей бывает нелегко, но она выкарабкивается.
«Не то чтобы совсем нелегко. Украв почти три миллиарда крон, она вряд ли голодает. У нее, как у Пеппи Длинныйчулок, есть сундук с золотом», – подумал Микаэль.
– Мне только не совсем понятно, – продолжил он, – почему все эти годы вы никак не реагировали?
Хольгер Пальмгрен снова вздохнул и помрачнел.
– Я потерпел неудачу. Став ее опекуном, я получил еще одного трудного подростка в ряду других, у которых также были проблемы. Я получил это поручение от Стефана Броденшё, тогдашнего главы социального ведомства. Лисбет содержалась в больнице Святого Стефана, и в первый год я ее вообще не видел. Пару раз я говорил с Телеборьяном, и он рассказал мне, что она психически больна и получает наилучший уход и лечение. Я ему, естественно, поверил. Но я еще встречался с Юнасом Берингером, возглавлявшим клинику в то время. Не думаю, что он имел какое-то отношение к этой истории. По моей просьбе он написал о ней заключение, и мы с ним договорились сделать попытку вернуть ее в общество с помощью приемной семьи. Ей было тогда пятнадцать лет.
– И вы оказывали ей поддержку многие годы.
– Недостаточную. Я грудью за нее стоял после эпизода в метро. К тому времени я уже хорошо знал ее, и мне нравился этот подросток. У нее был стержень. Я воспротивился ее принудительной госпитализации, но не обошлось без компромисса – ее признали недееспособной, а меня назначили ее опекуном.
– Не думаю, что Бьёрн бегал и нажимал на судей в принятии решения. Это привлекло бы излишнее внимание. Он хотел изолировать ее, рассчитывал на ее очернение через психиатрические заключения, в частности, подписанные Телеборьяном. Он надеялся, что суд примет решение, продиктованное логикой. Но победила ваша линия.
– Я вообще не считал, что она нуждается в опеке. Но положа руку на сердце должен признать, что не лез из кожи вон, чтобы отменить это решение суда. Мне следовало действовать настойчивее и не затягивая. Но я так привязался к Лисбет… что все время откладывал. Да и других дел было много. А потом я заболел.
Микаэль кивнул.
– Не думаю, что вам приходится себя винить. Вы были одним из немногих, кто все эти годы стоял на ее стороне.
– К сожалению, все это время я не знал, что надо действовать не откладывая. Лисбет была под моей опекой, но она ни слова не сказала мне о Залаченко. Прошло несколько лет после ее выхода из больницы Святого Стефана, прежде чем Лисбет дала знать, что доверяет мне. Только после суда я почувствовал, что она постепенно начинает общаться со мной больше, чем требовали формальности.
– А как получилось, что она начала рассказывать о Залаченко?
– Мне кажется, несмотря ни на что, она действительно доверяла мне. К тому же я несколько раз начинал поднимать вопрос об отмене постановления о ее недееспособности. Лисбет долго думала, а через несколько месяцев позвонила мне и попросила встретиться. Она тогда приняла решение – и, кроме того, рассказала историю про Залаченко и выложила свою точку зрения на все это.
– Ясно.
– Тогда вы, наверное, понимаете, что мне потребовалось время на то, чтобы все это переварить. Я занялся раскопками, но имени Залаченко ни в одном регистре Швеции не нашел. Временами мне казалось, уж не сочинила ли она все это.
– Когда у вас случился удар, ее опекуном стал Бьюрман. Скорее всего, это не случайно.
– Конечно, нет. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь это доказать, но думаю, что если копнем поглубже, то найдем… того, кто занял место Бьёрка и теперь прибирает за Залаченко.
– Я прекрасно понимаю, почему Лисбет решительно отказывалась говорить с психологами или представителями органов власти, – заметил Микаэль. – Каждый раз после контакта с ними ее положение становилось только хуже. Она пыталась объяснить, что с ней произошло, дюжине взрослых, и никто не захотел слушать. Она в одиночку пыталась спасти свою мать, ее жизнь, защитить от психопата. Наконец она сделала единственное, что могла. А вместо того, чтобы услышать «правильно сделала», «молодец», она оказалась в психбольнице.