Он ощутил вдруг глубокое раскаяние. Сколько раз он подумывал, что надо бы связаться с коллегой Нильсом Бьюрманом, узнать, как обстоят дела у Лисбет Саландер, и каждый раз откладывал это на потом. А почему он ничего не предпринял по поводу ее недееспособности, пока еще был опекуном? Пальмгрен знал почему: просто, как эгоист, хотел сохранить с нею полноценный контакт. Он полюбил эту чертову невозможную девчонку как родную дочь, которой у него никогда не было, и ему хотелось иметь основания сохранить их отношения. Теперь же ему, старому губошлепу из центра реабилитации, было слишком сложно и трудно что-либо сделать для нее, когда еле-еле удается даже расстегнуть штаны в туалете. Ему казалось, что на самом деле это он предал Лисбет Саландер. «Но она выживет, несмотря ни на что… Она самая ловкая из всех, кого я встречал», – подумал он.
– Суд.
– Непонятно.
– Суд.
– Суд? Что вы имеете в виду?
– Ндо отмни ршн о тыоей недееспос…
Лицо Хольгера Пальмгрена покрылось красными пятнами и перекосилась, потому что он не мог издавать нужные звуки. Лисбет положила ладонь на его руку и легонько пожала.
– Хольгер… не беспокойтесь за меня. Я придумала план, как мне разобраться с моим состоянием недееспособности в ближайшее время. Сейчас это не ваша забота, но, вполне вероятно, мне понадобится ваша помощь. Хорошо? Вы сможете быть моим адвокатом, если потребуется?
Он покачал головой.
– Сшк стры. – Он постучал костяшками пальцев по поверхности стола. – Стры… маразмтык.
– Да уж точно, дубовая голова, если вы так считаете. Мне нужен адвокат, и я хочу, чтобы им были вы. Может, в суде вы и не сможете произносить пламенные речи в мою защиту, но дать мне совет, когда понадобится, сможете. Договорились?
Он снова отрицательно помотал головой, но потом кивнул.
– Рабш?
– Не поняла.
– Де ты рабш? Не Рманск? – «Где ты работаешь? Не у Арманского?»
Лисбет помолчала, прикидывая, как объяснить ему свою нынешнюю ситуацию. Не так-то это просто.
– Хольгер, я больше не работаю у Арманского. Мне больше не требуется работать у него, чтобы зарабатывать на жизнь. Деньги у меня есть, мне хватает, и у меня все в порядке.
Пальмгрен снова поднял брови.
– Впредь я часто буду вас навещать. Я вам все расскажу… но пока не будем спешить. Сейчас же предлагаю заняться кое-чем другим.
Лисбет нагнулась, поставила на стол сумку и вытащила шахматную доску.
– Мы с вами уже два года не баловались шахматами.
Хольгер уступил, не настаивал. Должно быть, девчонка задумала какую-то аферу и не хочет о ней рассказывать. Он, скорее всего, эту аферу не одобрил бы, но он знал Лисбет достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: что бы она ни затеяла, даже если и юридически нечистое, это не будет делом, идущим вразрез с божьими законами. Что отличало Лисбет Саландер в глазах Хольгера Пальмгрена от многих других, так это то, что она была действительно порядочным человеком. Загвоздка была в том, что ее личная мораль не всегда увязывалась с предписаниями закона.
Лисбет расставила перед ним шахматные фигуры, и Пальмгрен изумлением обнаружил, что это его собственная доска. «Должно быть, она прихватила ее из моей квартиры, когда я попал в больницу. На память, что ли?» – подумал он. Ему достались белые фигуры. Он вдруг почувствовал себя счастливым, как ребенок.
Лисбет Саландер просидела у Хольгера Пальмгрена два часа. Она обыграла его три раза, а во время четвертой партии явилась медсестра и прервала их баталию напоминанием, что пора на вечернюю лечебную физкультуру. Лисбет собрала фигуры и сложила доску.
– А как идут занятия лечебной физкультурой? – поинтересовалась она у медсестры.
– Упражнения, которые он делает, развивают мышечную силу и координацию. И у нас уже есть успехи, правда?
Последний вопрос предназначался Хольгеру Пальмгрену. Он кивнул.
– Вы уже можете пройти несколько метров, а к лету будете в состоянии самостоятельно гулять в парке. Это ваша дочь?
Лисбет и Хольгер Пальмгрен переглянулись.
– Прмн дчь. – «Приемная дочь».
– Как славно, что вы пришли его навестить. – Что означало: «Где же вы, черт побери, раньше были?» Лисбет сделала вид, что не почувствовала укора. Она нагнулась и поцеловала его в щеку.
– Я приду навестить вас в пятницу.
Хольгер Пальмгрен неуклюже поднялся с инвалидного кресла, и она проводила его, поддерживая, до лифта, где они расстались. Едва двери лифта закрылись, Лисбет пошла в приемную и спросила, нельзя ли поговорить с лечащим врачом. Ее послали к доктору А. Сиварнандану, кабинет которого находился в конце коридора. Она представилась и объяснила, что Хольгер Пальмгрен ее приемный отец.
– Мне хотелось бы знать ваше заключение о его состоянии и о прогнозе на будущее.
Доктор А. Сиварнандан раскрыл медицинский журнал Хольгера Пальмгрена и прочел первые страницы. У него было смугло-рябоватое лицо и тонкие усики, действовавшие Лисбет на нервы. Наконец он поднял голову. Как ни странно, доктор говорил с явным финским акцентом.
– В бумагах отсутствуют сведения о дочери или приемной дочери. И вообще, его ближайшей родственницей значится двоюродная сестра восьмидесяти шести лет, проживающая в Емтланде.
– Я была под его опекой с тринадцати лет и до того дня, когда его разбил удар. Тогда мне было двадцать четыре.
Лисбет порылась во внутреннем кармане куртки, достала ручку и перебросила ее доктору А. Сиварнандану через письменный стол.
– Меня зовут Лисбет Саландер. Запишите мое имя в его журнал. Я и есть его ближайшая родственница, ближе нет никого в целом свете.
– Может быть, это и так, – непреклонно заметил А. Сиварнандан. – Но, как ближайшая родственница, что-то уж очень долго вы не давали о себе знать. Насколько мне известно, до сих пор его иногда навещал один человек, не состоящий с ним в родственных отношениях, но именно он указан в качестве лица, с которым надо связаться, если состояние больного ухудшится или он умрет.
– Это, наверное, Драган Арманский.
Доктор А. Сиварнандан удивленно поднял брови и медленно кивнул.
– Верно. Я вижу, вы его знаете.
– Вы можете позвонить ему и проверить, кто я такая.
– В этом нет надобности. Я вам верю. Мне сказали, что вы два часа играли в шахматы с господином Пальмгреном. Но я не имею права обсуждать состояние его здоровья с вами без его согласия.
– А своего согласия этот упрямый баран ни за что не даст, потому что стал жертвой навязчивой идеи, что меня нельзя обременять своими напастями и что он до сих пор несет ответственность за меня, а не я за него. Тут вот какое дело: вот уже два года я думала, что он умер. Вчера я узнала, что он жив… ну, в общем, это трудно объяснить, но мне нужно знать, каков прогноз и поправится ли он.
Доктор А. Сиварнандан взял ручку и аккуратно вписал имя Лисбет Саландер в медицинский журнал Хольгера Пальмгрена. Он попросил также ее идентификационный номер и телефон.
– Так. Ну, а теперь вы формально его приемная дочь. Возможно, это и не строго по правилам, но раз уж вы первый человек, посетивший его после Рождества, когда сюда заезжал господин Арманский… В общем, вы сами видели его сегодня и наблюдали, что у него проблемы с координацией движений и ему трудно говорить. Он же перенес удар.
– Я знаю. Это я нашла его после удара и вызвала неотложку.
– А… Тогда вы знаете, что он три месяца провел в отделении интенсивной терапии и долго был без сознания. Часто пациенты вообще не выходят из комы, но иногда это случается. Очевидно, не судьба ему была умереть сейчас. Сначала его перевели в отделение для хронических больных деменцией – тех, кто не способен обойтись без посторонней помощи. Вопреки прогнозам он стал проявлять признаки улучшения, и тогда его перевели сюда, в реабилитационный центр, девять месяцев назад.
– А какие у него перспективы?
Доктор А. Сиварнандан развел руками.
– Есть у вас магический кристалл волшебнее моего? Сказать по правде, не знаю. Он может умереть от кровоизлияния в мозг хоть сегодня ночью. Или может сравнительно нормально прожить еще двадцать лет. Не знаю. Тут, как говорится, на все воля божья.
– А если он проживет еще двадцать лет?
– Реабилитация у него проходит тяжело. Лишь в самые последние месяцы наступили заметные улучшения. Шесть месяцев назад он еще не мог есть без посторонней помощи. А месяц назад едва вставал с инвалидного кресла, что частично обусловлено атрофией мышц от долгого лежания в постели. Теперь же он даже может самостоятельно ходить, пусть и немного.
– А будет у него улучшение?
– Да, причем заметное. Первый этап был очень трудным, а теперь мы, что ни день, отмечаем новые успехи. Он потерял два года жизни, но через несколько месяцев, к лету, я думаю, сможет гулять у нас в парке.
– А как с речью?
– Здесь сложность в том, что у него поражены как речевой, так и двигательный центр. Долгое время он был вял, как парниковый овощ. С тех пор мы постарались, чтобы он научился управлять своим телом и говорить. Иногда ему трудно вспомнить нужное слово, и нужно заново учить его словам. В то же время это отнюдь не то же самое, что учить ребенка говорить, – он понимает значения слов, но не может их выговорить. Дайте ему еще пару месяцев, и вы увидите, насколько лучше его речь станет по сравнению с сегодняшней. То же самое касается его способности ориентироваться. Девять месяцев назад он не различал право от лева и верх от низа.
Лисбет задумчиво кивнула и на пару минут задумалась. Теперь ей даже нравился доктор А. Сиварнандан со своей индийской внешностью и финским акцентом.
– А что значит «А» перед вашей фамилией? – неожиданно спросила она.
Он улыбнулся и ответил:
– Андерс.
– Андерс?
– Я родился в Шри-Ланке, но меня усыновили приемные родители из Турку, когда мне было всего несколько месяцев.
– Ну, хорошо, Андерс, а чем я могу помочь?
– Навещайте его. Стимулируйте интеллектуально.
– Я могу приходить каждый день.