Наконец даже одноклассники заскучали. Давид был очевидно сильнее, а Лисбет – очевидно беспомощнее, так что славы ему это уже не прибавляло, а как закончить драку, которую он затеял, было неясно. Под конец он пару раз врезал ей как следует кулаком, так что разбил ей губу и чуть не вышиб из нее дух. Одноклассники бросили ее, сломанную, скорчившуюся, в углу за спортзалом и, смеясь, убежали.
Лисбет Саландер пошла домой зализывать раны, а через два дня вернулась с битой для игры в лапту. Прямо посреди школьного двора она засадила Давиду по уху. Ошеломленный, он лежал на земле, а она прижала биту к его горлу и прошептала ему в ухо, что убьет его, если он к ней еще раз прикоснется. Когда школьный персонал узнал о происшедшем, Давида проводили к школьной медсестре, а Лисбет – к директору. Затем последовало наказание, запись в журнал и разбирательство социальной службы.
О существовании Миоос и Густафссона Лисбет не вспоминала уже пятнадцать лет, но теперь взяла в уме на заметку: при случае, когда будет время, посмотреть, чем они теперь занимаются.
Суммарный эффект всего написанного в СМИ состоял в том, что Лисбет Саландер стала известна – точнее, печально известна – всему шведскому народу. Вся ее подноготная была запротоколирована, изучена и освещена в прессе до мельчайшей детали, от дерзостей в начальной школе до лечения в детской психиатрической клинике Святого Стефана в Уппсале, где она провела больше двух лет.
Лисбет внимательно послушала телевизионное интервью с главным врачом Петером Телеборьяном. Последний раз она видела его в суде, когда решался вопрос о ее недееспособности. С тех пор прошло восемь лет. На лбу у психиатра пролегли глубокие морщины, и он почесывал поредевшую бородку, озабоченно поглядывая на репортера в студии и объясняя, что он связан врачебной тайной и потому не может обсуждать конкретного пациента. Все, что он мог сказать, это что Лисбет Саландер – сложный случай в психиатрической практике, потребовавший квалифицированной помощи, и что суд вопреки его рекомендациям принял решение учредить над ней опеку, вместо того чтобы обеспечить ее лечением в стационаре. «Позорное решение», – утверждал Телеборьян. Он сокрушался о том, что три человека поплатились жизнью в результате ошибочного решения, и воспользовался возможностью сделать пару укоров в адрес правительства из-за сокращений финансирования психиатрии в последние десятилетия.
Лисбет заметила: ни одна из газет не упомянула, что наиболее часто применяемым методом общения с пациентами закрытого психиатрического отделения, возглавляемого доктором Телеборьяном, было помещение «неспокойных и неуправляемых пациентов» в комнату, называемую «свободной от возбудителей». Вся обстановка в этой комнате состояла из кровати с ремнями для пристегивания. Научным оправданием этому служил тезис, что беспокойные дети должны быть изолированы от «возбудителей», способных вызвать приступ.
Повзрослев, Лисбет узнала, что у этого метода есть другое название – «sensory deprivation», то есть «лишение ощущений». Подвергать заключенных в тюрьме «лишению ощущений» признано негуманным Женевской конвенцией. Это был довольно часто применяемый метод в экспериментах по промыванию мозгов, к которому прибегали диктаторские режимы. Документы подтверждают, что политические заключенные, признавшиеся во всех мыслимых и немыслимых преступлениях на московских процессах в 30-е годы, подвергались такой процедуре.
Наблюдая за Петером Телеборьяном, вещавшим с экрана телевизора, Лисбет Саландер чувствовала, как ее сердце сжимается в ледышку. «Интересно, он пользуется тем же лосьоном для бритья?» – подумала она. Это его теоретическая база была подведена под курс ее лечения. Лисбет никак не могла понять, чего еще от нее ожидали сверх того, чтобы она прошла курс лечения и осознала свои проступки. Лисбет Саландер очень быстро поняла, что «неспокойный и неуправляемый пациент» – это тот, кто сомневается в правоте и опытности Телеборьяна.
Итак, Лисбет Саландер обнаружила, что методы лечения в психиатрии в XVI веке ничем не отличаются от тех, что использовались на пороге XXI века в больнице Святого Стефана.
Примерно половина ее пребывания там пришлась на «свободную от возбудителей» комнату в положении привязанной к кровати пациентки. Возможно, она поставила своеобразный рекорд.
Телеборьян никогда не домогался ее в сексуальном плане. Он вообще к ней никак не прикасался, разве что по самым нейтральным поводам. Однажды он предупреждающим жестом положил руку ей на плечо, когда она была закреплена ремнями в изоляторе.
Интересно, остались ли до сих пор следы ее зубов над его мизинцем?
Все это превратилось в своего рода поединок, причем у Телеборьяна в руках были все козыри, а ее контрмера состояла в том, чтобы полностью отгородиться от него, игнорируя его присутствие.
В двенадцать лет Лисбет доставили в больницу Святого Стефана две женщины-полицейские. Это произошло через несколько недель после того, как случилась «Вся Та Жуть». Она помнила происшедшее до мельчайших деталей. Сначала она думала, что все как-то обойдется, пыталась разъяснить свою версию события полицейским, социальным работникам, персоналу больницы, медсестрам, врачам, психологу и даже священнику, предложившему помолиться вместе с ним. Когда они сидели на заднем сиденье полицейского автомобиля и проезжали мимо центра Веннер-Грена на север в сторону Уппсалы, она все еще не знала, куда они едут. Ей никто ничего не объяснил. Тут-то она и начала догадываться, что ничего вообще не обойдется.
Она попыталась объяснить все Петеру Телеборьяну.
Результатом всех ее усилий стала ночь на кровати с ремнями, когда ей исполнилось тринадцать лет.
Из всех, с кем Лисбет Саландер сталкивала жизнь, Телеборьян был садистом, ни с кем не сравнимым по мерзости и отвратительности. Бьюрману он дал бы сто очков вперед. Но Петер Телеборьян скрывался за занавесом из бумаг, заключений, академических званий и психиатрического многословия. Ни один из его поступков невозможно было оспорить или опротестовать.
«Привязывать непослушных девочек ремнями к кровати было его государственным заданием», – подумала Лисбет.
Каждый раз, когда она лежала на спине, затянутая ремнями, а он их слегка подправлял, она читала возбуждение в его глазах. Она все видела, и он знал, что она знает, так что сигнал достигал цели.
В ночь, когда ей исполнилось тринадцать, Лисбет решила никогда больше не говорить ни слова – ни Петеру Телеборьяну, ни какому-нибудь другому психиатру или врачу по мозгам. Это был ее подарок самой себе. И она сдержала обещание. Она знала, что это взбесило Петера Телеборьяна и больше, чем что-либо другое, отразилось на решении еженощно привязывать ее ремнями. Такова была цена, которую она заплатила.
Лисбет научилась полностью владеть собой. С приступами ярости было покончено, и она не швырялась тем, что попадется под руку, когда ее выпускали из изолятора.
Но с врачами она не разговаривала.
Зато вежливо и совершенно открыто говорила с медсестрами, персоналом столовой и уборщицами. Это было замечено. Одна дружелюбная медсестра по имени Каролина, которой Лисбет в какой-то степени доверилась, спросила ее однажды, почему она так себя ведет. Лисбет удивленно на нее взглянула.
– Почему ты не разговариваешь с врачами?
– Потому что они не слушают, что я говорю.
Ответ отнюдь не был спонтанным. Это и было ее единственным способом общаться с врачами. Лисбет знала: все подобные высказывания собираются в ее журнале, и таким образом ее продуманное решение будет задокументировано.
В свой последний год в больнице Святого Стефана Лисбет все реже попадала в изолятор. Теперь это происходило исключительно в тех случаях, когда она досаждала Петеру Телеборьяну, причем считалось, что она делает это всякий раз, когда пересекается с ним. Он неутомимо пытался побороть ее упрямое молчание и тем самым заставить ее признать его существование.
В какой-то момент Телеборьян решил, что Лисбет должна принимать некое психотропное средство, которое затрудняло ее дыхание и мышление, что, в свою очередь, порождало страх. Она отказывалась принимать лекарство, что повлекло решение о принудительном приеме ежедневно по три таблетки.
Ее сопротивление было столь решительным, что персоналу приходилось держать ее силой, принудительно открывать ей рот и заставлять глотать таблетки. Уже в первый раз Лисбет засунула пальцы в рот, и ее вырвало всем обедом на ближайшую санитарку. Тогда прием таблеток стали осуществлять, когда она лежала пристегнутая. Результатом стало то, что Лисбет научилась вызывать рвоту, не засовывая пальцы в рот. Ее энергичный отказ принимать таблетки и перенапряжение персонала в связи с этим привели к тому, что попытки заставить ее были прекращены.
Едва ей исполнилось пятнадцать лет, как ее неожиданно перевезли обратно в Стокгольм и поселили в приемной семье. Переезд стал полной неожиданностью для нее. В это время Телеборьян перестал быть главврачом в больнице Святого Стефана, и Лисбет Саландер считала это единственной причиной ее внезапной выписки. Если бы все решал Телеборьян, лежать бы ей и дальше в изоляторе, пристегнутой ремнями.
А теперь она видела его по телевизору. Интересно, он все еще мечтает заполучить ее к себе в клинику или она стала слишком взрослой, чтобы будить его фантазию? Его нападки на суд, отказавший в ее госпитализации, были эффектны и пробудили негодование у женщины-репортера, берущей интервью, но она уже, очевидно, исчерпала свои вопросы. Против Петера Телеборьяна никто не мог бы выступить. Главного врача больницы Святого Стефана уже не было в живых, а судья, вынесший решение по делу Саландер и теперь ставший чем-то вроде козла отпущения, вышел на пенсию и отказался высказываться перед журналистами.
Но самую вопиющую публикацию Лисбет нашла в Сети – из местной газеты одного из городов в середине Швеции. Она трижды перечитала текст, прежде чем выключить компьютер и зажечь сигарету. Сев на подушку из ИКЕА в ок