Они рассчитывали, что Мириам Ву выведет их на Саландер. Но тут тоже все пошло вкривь и вкось. Паоло Роберто – вот уж кого они не ждали. Свалился на них, как снег на голову. Журналисты раскопали, что он, оказывается, приятель Лисбет Саландер.
Верзила-блондин терял почву под ногами.
После Нюкварна он направился к дому Магге Лундина в Свавельшё, стоявшему в нескольких сотнях метров от помещения мотоклуба. Не самое лучшее место, чтобы укрыться, но выбора, в сущности, не было. Ему требовалось залечь на дно до той поры, пока не пройдут синяки на лице, а тогда он сможет незаметно исчезнуть из стокгольмской округи. Блондин потрогал сломанную переносицу и пощупал шишку на затылке. Отек уже начал спадать.
Хорошо, что он догадался вернуться и поджечь склад. Прибраться за собой никогда не бывает лишним.
И тут от одной мысли он похолодел.
Бьюрман. Всего один раз они второпях навестили его в начале февраля на его даче в окрестности Сталлархольмена. У Бьюрмана была папка с бумагами, относящимися к Саландер, которые он тогда перебирал.
«Как, черт возьми, у меня выскочило это из головы? – подумал блондин. – Это ведь может вывести на след Залы».
Он пошел на кухню к Магге Лундину и объяснил, почему тот должен бросить все, мчаться в Сталлархольмен и развести там еще один костер.
Инспектор криминальной полиции Бублански потратил время ланча на то, чтобы привести в порядок свои мысли о расследовании, которое, судя по всему, топталось на месте. Он провел много времени с Куртом Свенссоном и Сонни Боманом, обсуждая шаги по розыску Лисбет Саландер. Поступили новые известия, в частности, из Гётеборга и Норрчёпинга. Сигнал из Гётеборга отмели почти сразу, но норрчёпингский еще давал слабую надежду. Они были в контакте с тамошними коллегами, и те организовали осторожное наблюдение за местом жительства девушки, якобы похожей на Лисбет Саландер.
Инспектор собирался провести дипломатический разговор с Хансом Фасте, но того не было на рабочем месте, а мобильник его не отвечал. Как только закончилось бурное утреннее заседание, Фасте исчез, мрачный как туча.
Затем Бублански предпринял попытку решить проблему Сони Мудиг с начальником следственного отдела Рихардом Экстрёмом. Он детально объяснил свои соображения, по которым считал неразумным отстранять Соню Мудиг от расследования. Экстрём не желал с этим считаться, и Бублански решил подождать до понедельника, а потом вплотную заняться этой идиотской ситуацией. Отношения между руководителем следственной группы и начальником следственного отдела начали расстраиваться.
В самом начале четвертого Бублански вышел в коридор и увидел, как из кабинета Сони Мудиг выходит Никлас Эрикссон. Тот все еще занимался изучением материалов на жестком диске Дага Свенссона, что, по мнению Бублански, было бессмысленным занятием, потому что проходило без участия профессионального полицейского, который мог бы контролировать, не упущено ли что-то важное. Он решил откомандировать Никласа Эрикссона под начало Курта Свенссона до конца рабочей недели.
Не успел Бублански его позвать, как Эрикссон уже исчез в туалете в конце коридора. Ковыряя в ухе, инспектор ступил на порог кабинета Сони Мудиг. Затем взгляд его упал на мобильник Никласа Эрикссона, лежавший на полке рядом с его стулом.
Бублански нерешительно взглянул в конец коридора на закрытую туалетную дверь. Повинуясь импульсу, он шагнул в комнату, схватил мобильник Эрикссона, сунул его в карман и быстрым шагом вернулся в свой кабинет, плотно прикрыв дверь. Нажав на кнопку, он получил список разговоров.
В 9.57, спустя пять минут после окончания бурного совещания, Никлас Эрикссон позвонил на мобильник, начинавшийся на 070. Бублански снял трубку своего служебного телефона и набрал весь номер. Ответил журналист Тони Скала.
Бублански положил трубку и уставился на мобильник Эрикссона. Затем поднялся со стула с потемневшим от гнева лицом. Он уже направился к двери, когда зазвонил телефон у него на столе. Вернувшись, он рявкнул в трубку:
– Бублански слушает.
– Это Еркер. Я все еще на складе у Нюкварна.
– Ну?
– Пожар потушен, и мы последние два часа занимаемся осмотром места происшествия. Полиция Сёдертелье привезла сюда собаку-ищейку, натасканную на поиск трупов – посмотреть, нет ли под развалинами и головешками трупов.
– И что оказалось?
– Ничего. Но мы сделали перерыв, чтобы собачий нос получил передышку. Проводник собаки говорит, что это нужно делать, потому что на пожарище слишком сильные запахи.
– Ближе к делу не можешь?
– Так вот, собаку отвели от склада и выпустили побегать. Пес навел на труп метрах в семидесяти пяти, в лесу за складом. Мы раскопали это место. Десять минут назад отрыли ногу в мужском ботинке. Останки залегали не слишком глубоко.
– Вот черт. Еркер, ты должен…
– Знаю. Я уже взял на себя руководство по деятельности на месте находки и прекратил дальнейшие раскопки. Мне нужны здесь представители судебной медицины и техники, прежде чем мы продолжим.
– Отлично работаешь, Еркер.
– Но это еще не все. Пять минут назад пес опять подал знак, метрах в восьмидесяти от первого места.
Лисбет сварила кофе на плите Бьюрмана, съела еще одно яблоко и просидела два часа за тщательным, постраничным изучением материалов, собранных Бьюрманом о ней. Они не могли не произвести впечатление. Он вложил уйму труда в поставленную задачу – систематизировать всю информацию о Лисбет Саландер. Это стало его страстным хобби. Он отыскал материал, о существовании которого даже она понятия не имела.
Дневник Хольгера Пальмгрена Лисбет читала со смешанными чувствами. Это были две тетрадки в черных переплетах. Он начал делать записи, когда ей было пятнадцать лет и она сбежала от своей второй приемной семьи, пожилой пары из Сигтуны. Муж по профессии был социолог, а жена – детская писательница. Лисбет прожила у них двенадцать дней и сразу почувствовала, что они страшно гордятся тем вкладом на благо общество, которое внесли, сжалившись над ней, и что ожидают от нее знаков благодарности. Лисбет решила, что с нее хватит, услышав, как ее непрошеная приемная мамаша громко хвастается перед соседкой и произносит тираду о том, как важно, чтобы кто-нибудь брал на себя заботу о трудных подростках. «Я вам не полигон для работы на благо общества», – хотелось ей крикнуть каждый раз, когда ее приемная мать показывала ее знакомым. На двенадцатый день Лисбет украла сто крон из денег на питание и уехала на автобусе в Уппландс-Весбю, а там пересела на электричку в Стокгольм. Шесть недель спустя полиция нашла ее в Ханинге, у шестидесятилетнего дядечки.
У него было вполне куда ни шло: пища и крыша над головой. И за это он не требовал слишком много – просто любил подглядывать, когда она раздевалась, но никогда к ней не приставал. Лисбет догадывалась, что он подходил под определение «педофил», но с его стороны не было никаких поползновений. Это был замкнутый и некоммуникабельный человек. Позднее, вспоминая о нем, Лисбет испытывала к нему что-то вроде родственных чувств – оба изведали, каково в жизни приходится отщепенцам.
Наконец кто-то из соседей приметил ее и сообщил в полицию. Работница социальной службы потратила немало сил, пытаясь уговорить Лисбет подать на него заявление, обвиняя в сексуальных домогательствах. Лисбет же категорически отрицала за ним что-либо подобное. К тому же ей уже пятнадцать лет, и по закону она сексуально самостоятельна. «К черту вас всех», – думала она. Тут появился Хольгер Пальмгрен и забрал ее под расписку. Похоже, опекун начал записи о ней в дневнике, пытаясь навести порядок в своих собственных сомнениях. Первые размышления были изложены в декабре 1993 года.
Л. все больше и больше кажется мне самым непокладистым подростком из всех, с кем я имел дело. Проблема в том, правильно ли я делаю, противясь ее возвращению в больницу Святого Стефана. В течение трех месяцев она отвергла две приемные семьи и подвергает себя очевидному риску во время побегов. Мне нужно поскорее решить, не следует ли мне отказаться от этого поручения и потребовать ее передачи в руки настоящих специалистов. Не знаю, как поступить правильно. Сегодня у меня был с ней серьезный разговор.
Лисбет помнила каждое слово во время этого разговора. Дело было накануне сочельника. Хольгер Пальмгрен забрал ее к себе домой и поселил в комнате для гостей. На ужин он приготовил спагетти с мясным соусом, а потом, усадив ее на диване в гостиной, сел в кресло напротив. У Лисбет мелькнула мысль, уж не хочет ли Пальмгрен посмотреть на нее голую, но дело было совсем не в этом – он начал говорить с ней, как со взрослой.
Говорил он, наверное, не меньше двух часов, она же почти все время молчала. Пальмгрен объяснил ей, как обстоят дела. Ей нужно выбирать между возвращением в больницу Святого Стефана и жизнью в приемной семье. Он пообещал, что постарается найти ей по возможности подходящую семью, а от нее потребовал, чтобы она доверилась его выбору. Он принял решение оставить ее у себя на Рождество, чтобы у нее было время подумать о будущем. Выбор целиком и полностью остается за ней, но самое позднее послезавтра он хочет получить от нее определенный ответ. Она должна дать обещание связаться с ним, а не пускаться наутек, если у нее будут проблемы. Затем он отвел ее к кровати, а сам, похоже, сел вносить первые записи в свой дневник, посвященный Лисбет Саландер.
Угроза снова оказаться в больнице Святого Стефана напугала ее больше, чем мог подумать Хольгер Пальмгрен. Рождество прошло хуже некуда. Она подозрительно следила за каждым шагом Пальмгрена. На следующей день после Рождества он даже не начинал приставать к ней и не проявлял желания подсматривать. И даже хуже того: пришел в ярость, когда она, провоцируя его, прошлась голой из комнаты, где спала, в ванную. Он с грохотом захлопнул за ней дверь ванной. Наконец Лисбет дала ему требуемое обещание. Свое слово она сдержала. Ну, более или менее.
Каждая встреча с ней методически фиксировалась Пальмгреном в журнале. Иногда он записывал две-три строчки, иногда заполнял несколько страниц своими размышлениями. Местами она просто поражалась. Пальмгрен был проницательнее, чем она подозревала, и иногда комментировал мелкие детали в связи с ее попытками обмануть его, которые он видел насквозь.