А может, их раскачивают призраки. Я заглушила двигатель и стала наблюдать.
В этом доме кто-то болеет. В этом доме кто-то скоро умрет. Притяжение было сильным, но руки не дрожали. Мозг вел себя, как и полагается нормальному мозгу. Но смерть ходила рядом. Внутри приоткрылись белые кружевные шторы. Узенькое женское личико смотрело прямо на меня. Белая ночная рубашка сливалась со шторами, поэтому казалось, что тела нет, а лицо парит в воздухе.
Безжизненное, бесцветное лицо призрака. Я опустила лоб на руль и тяжело вздохнула. Трой был прав: для нее все позади. Эта женщина стара, одной ногой стоит в могиле. Как я могу ее спасти? Никак. Лицо продолжало смотреть на меня. Будто понимало, что я само воплощение смерти. Предупреждение. Бесполезное, кошмарное предупреждение. Я потрясла головой, завела машину, надавила на газ и уехала.
Я чуть не проехала мимо собственного дома, потому что увидела рядом машину Троя. Сначала хотела проскочить мимо, но мама стояла у окна и успела заметить меня. Через стекло она тоже казалась безжизненной, бесцветной. Когда она стала такой? Я упустила момент. Озеро Фалькон поглотило меня почти месяц назад. Может, оно поглотило и ее?
Я припарковалась на подъездной дорожке, поднялась на крыльцо, вошла. В гостиной мама была одна, но я знала, что Трой где-то рядом.
– Где он? – потребовала я ответа, обшаривая глазами дом.
– Я чуть с ума не сошла! Как ты могла так поступить? Просто взять и уехать, ничего мне не сказав!
– Что? – Утро всплыло перед глазами. Как давно это было. – Ты была занята.
– Я? Занята? Так занята, что ты не могла отпроситься? Боже мой, Дилани, да в кого ты превратилась!
Удар. Быстрый, резкий удар острейшей бритвой. Вот что я ощутила. Слова режут плоть, как режет лезвие. Прежняя Дилани обязательно бы спросила, может ли уехать. Прежняя Дилани, у которой мозг на снимке окрашен в равномерный серый цвет. А я – не она, я – кто-то другой.
Металлический скрип по бетону. Я быстро пересекла кухню, прачечную, распахнула заднюю дверь. Она стукнулась о стену, задребезжали стекла. Следом прибежала мама.
– Ты что здесь делаешь? – крикнула я.
Трой набрал полную лопату снега и выкинул на газон. Затем снова набрал снег – металл противно заскрежетал по бетону дорожки.
– Он помогает мне, – сказала мама. Голос показался мне очень, очень далеким.
Я смотрела на Троя. Он перестал чистить снег, поставил лопату вертикально, оперся на древко, тяжело дыша. По тому, как он махал тяжелой лопатой, по пустоте во взгляде, по напряженному рту я видела, что он не помогает – он дает выход ярости. Дает выход ярости, счищая снег с нашей дорожки.
Мама продолжила:
– У тебя же не хватило воспитания вовремя явиться на собственное свидание.
– Думаю, мы еще успеем в кино, – сказал Трой, глядя на меня, но изо всех сил стараясь делать вид, что не смотрит.
Я бросила взгляд на маму, затем на Троя. Он еле сдерживает злость, она – даже не пытается.
– Идем, Дилани, – произнес Трой, беря меня под локоть.
Он протащил меня за собой через дом, а я позволила это сделать, потому что в тот момент не знала, кого бояться сильнее. То ли незнакомца, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал, то ли женщины, рядом с которой выросла, но которая слишком быстро превращается в чужого человека.
Трой поехал в сторону, противоположную кинотеатру.
– Куда ты везешь меня?
– К себе.
– Нет. Я поеду только в кино.
Он бросил на меня короткий взгляд и улыбнулся.
– Я тебя недооценивал.
– А я тебя переоценивала.
– Зря ты так, – сказал он, но все же свернул, выехал к кинотеатру и припарковался с другой стороны здания.
Я выскочила из машины, прежде чем он заглушил двигатель. Ни за что я не собиралась сидеть с ним в машине наедине, пусть даже при свете дня. Потому что помнила, как он смотрел на меня, расчищая лопатой снег. Помнила, какой след остался от его пальцев у меня над локтем, а ведь тогда он даже не прикладывал усилий. А шрам с четырнадцатью поперечными стежками уже сам по себе служил достаточным предостережением.
Трой купил билеты, будто у нас и правда было свидание. Он взял меня под локоть, протащил мимо стойки с попкорном в кинозал, в дальний угол последнего ряда. И хотя в зале было еще несколько парочек, все равно мы оказались практически наедине. Никто не знал, что мы пошли сюда. Хотя если я заору – все услышат.
Так я думала ровно до начала фильма: на экране шел свежий боевик, состоящий из сплошных взрывов и стрельбы. Я вжалась в дальний угол кресла, спиной к стене. Трой нагнулся ко мне и говорил прямо в ухо. Только так можно было хоть что-то услышать сквозь грохот спецэффектов.
– Ты сбежала и не дала мне объяснить.
Я приблизилась к его уху, вздрогнула с омерзением из-за того, что наши щеки соприкоснулись.
– Ты мне врал с самого начала. О том, зачем работаешь там.
– Не врал. Я ненавижу страдания.
– И что же ты делаешь с таблетками?
– Я дал ей обезболивающее. А те, другие, только растягивают ее мучения, заставляя жить дольше, чем ей того хочется.
– Ты убиваешь ее!
– Она все равно умрет. Единственное, чем я могу помочь, – это ускорить смерть.
Он коснулся губами моего уха – я отпрянула.
– Ты не вправе брать на себя этот выбор.
– Это не выбор. Это мое обязательство. Моя цель.
Отодвинувшись, насколько это было возможно, я уставилась на Троя во все глаза: он серьезно? Или это такая нездоровая шутка?
Он схватил меня за плечо и снова притянул к себе.
– Не тебе меня судить! Ты не была тогда в машине с моей семьей. Родители умерли сразу. Та сторона машины, где они сидели, превратилась в месиво. А сестра сидела за мной. Знаешь, сколько она умирала? Три дня. Три проклятых дня. Она умоляла помочь ей. Она истекала кровью, она была вся переломана, она впадала в забытье. Она не просила спасти ее жизнь. Она просила избавить ее от мучений.
Трой развернулся к экрану и сделал вид, что смотрит фильм. На его лице играли кроваво-огненные блики. Он продолжил говорить, и мне пришлось придвинуться к нему.
– А я не мог. Я застрял и не мог выбраться. Ночью она замолчала. И после я ничего не помню. Я пришел в себя в больнице, у кровати никого не было. Мне не позволили умереть. И я даже не сумел прекратить ее страдания.
– Так почему не говорить им правду? Не говорить, что они умирают? Чтобы они сами сделали выбор.
– У них не хватает смелости сделать это самим. Они хотят, но не могут.
– Нет! Ты не прав. Я бы выбрала жизнь. Я бы боролась.
– Даже через страдания? А я – нет. Я бы выбрал быстрый вариант.
Закружилась голова, я уставилась на экран, пытаясь поймать ориентир в пространстве. Но снова появилось ощущение падения. Закрыла глаза – не помогло. Я стремительно летела вниз.
– Моя соседка. Открытые окна. Это ты сделал. А родители подумали, что я.
Я не пыталась говорить ему на ухо, поэтому не знала, слышит он или нет.
– И пожар. Ты больной! Разве это не страдания?
На руке еще виднелся след от его пальцев. Трой перегнулся ко мне и прошипел в ухо:
– Он выпил успокоительное. Он ничего не понял, гарантирую тебе. Ничего не почувствовал, поверь.
– Ты явился ко мне в больницу, а я хотела жить. Подумай об этом, Трой.
Я вспомнила, как пришла в себя, как кричала.
– Ты заставил меня страдать!
Он вздрогнул.
– Ты не понимаешь! Зачем они поддерживали твою жизнь? Ты же не видела себя: аппараты дышали за тебя, кормили тебя, держали тебя в клетке. Если бы врачи оставили тебя в покое, ты бы не страдала. Я пытался помочь тебе. Я приходил каждый день. А когда уходили родители и медсестры, и вся толпа тупых врачей, которые типа тебя спасали, я все равно не мог ничего сделать, потому что у тебя торчал твой придурок-сосед.
– Деккер?
– Без понятия, как его зовут. Сидел весь такой грустный. Просто сидел и ждал, пока ты придешь в себя. Наблюдал за твоими страданиями. Не пытался избавить тебя от них. Да не будь ему наплевать на тебя, он бы помог тебе умереть.
– Я хотела жить, – произнесла я снова, но уже тише.
– Ты не понимала, чего хотела.
– Но я же жила! Ничего не было известно. Это был не конец. Всегда остается один шанс из тысячи, миллиона.
Трой посмотрел на меня.
– И ты считаешь, что живешь?
Я плотно сжала кулак, вонзив ногти в ладонь, только чтобы убедиться: жива.
– Я не умерла.
– Но это не значит, что ты жива.
Я вскочила и, замерев над Троем, бросила:
– Не приближайся больше ко мне!
Он схватил меня за руку – за ту же, где уже оставил синяк.
– Не будь дурой, Дилани!
И, не отпуская руки, повел меня к выходу из зала.
В холле не было людей – только какой-то пацаненок задумчиво наблюдал, как кружится в аппарате попкорн.
– Я все расскажу! Вот увидишь! Расскажу о себе, о тебе. Расскажу им, что ты наделал!
– А что я наделал? Ну-ка расскажи. Я в нетерпении. Знал, что твоя соседка болеет, поэтому пооткрывал у нее в доме окна? Ты серьезно? – Он внимательно смотрел на меня. – Думаешь, родители тебе поверят?
– А пожар? Ведь были свидетели. Наверняка тебя кто-нибудь видел.
Трой растянул рот в улыбке, но видела я только сколотый зуб, черноту и пустоту за ним.
– И как ты думаешь, кого могли заметить свидетели? Меня в черной одежде или тебя в ярко-красной куртке? – Он замолчал, давая мне время на обдумывание. – И как ты думаешь, что покажет расследование? Ты, случаем, ничего не касалась? Я был в перчатках. Интересно, а не обнаружится ли, что ты связана с местом преступления? – Он сжал мою ладонь так, что я вскрикнула от боли. Скучающий пацан глянул в нашу сторону, но сразу же вернулся к созерцанию попкорна. – Ну и как ты думаешь, Дилани, что тогда тебе грозит?
Перед глазами замелькали картинки. Таблетки. Руки привязаны к кровати. Больница. Или даже хуже… Я толкнула свободной рукой распашные двери и вышла на улицу. Ослепительно-яркое солнце ударило по глазам. Трой инстинктивно заслонился ладонью от внезапного света и выпустил мою руку. И в этот момент я побежала.