Сильная боль донимала Залаченко. И все-таки, несмотря на значительные дозы обезболивающих средств, он сохранял относительную ясность рассудка и мог разговаривать. Однако полицейским велели его не переутомлять.
– Добрый вечер, господин Залаченко, – поздоровалась Соня Мудиг.
Она представилась сама и представила своего коллегу.
– Меня зовут Карл Аксель Бодин, – сквозь сжатые зубы процедил Залаченко. Голос его казался спокойным.
– Я знаю, кто вы. Я прочитала ваше досье в архиве СЭПО.
Соня просто закинула удочку, хотя на самом деле они пока не получили от СЭПО ни единой бумажки о Залаченко.
– Все это дела давно минувших дней, – сказал Залаченко. – Теперь я Карл Аксель Бодин.
– Как вы себя чувствуете? – продолжила Мудиг. – Вы в состоянии говорить?
– Я хочу сообщить о преступлении. Моя дочь пыталась убить меня.
– Мы знаем об этом и со временем проведем расследование, – заверил Эрландер. – А сейчас нам надо поговорить о более важных вещах.
– Что может быть важнее, чем покушение на убийство?
– Мы рассчитываем получить от вас сведения о трех убийствах в Стокгольме и минимум трех убийствах в Нюкварне, а также об одном похищении.
– Я ничего об этом не знаю. Кого убили?
– Господин Бодин, у нас есть веские основания полагать, что в этих преступлениях виновен ваш компаньон – тридцатисемилетний Рональд Нидерман, – сказал Эрландер. – Этой ночью он убил еще и полицейского из Тролльхеттана.
Соня Мудиг удивилась, что Эрландер решил подыграть Залаченко и обратился к нему по фамилии Бодин. Залаченко слегка повернул голову, так, чтобы видеть Эрландера. Его голос теперь звучал менее агрессивно.
– Как это трагично… Я не в курсе дел Нидермана. Я никаких полицейских не убивал. Меня самого этой ночью чуть не убили.
– Рональд Нидерман объявлен в розыск. Какие у вас есть предположения на этот счет? Где он может скрываться?
– Я не знаю, в каких кругах он вращается. Я… – Залаченко на несколько секунд замолчал, и голос его стал почти задушевным. – Должен признаться, что, между нами говоря, временами Нидерман меня тревожил.
Эрландер подался ближе.
– Не могли бы вы выразиться поточнее?
– Мне кажется, он способен проявлять чрезвычайную агрессию. Честно сказать, я его боюсь.
– То есть вы чувствовали, что Нидерман может представлять для вас угрозу? – уточнил Эрландер.
– Именно так. Я немолод, и не могу себя защитить.
– Вы можете объяснить, какие отношения были у вас с Нидерманом?
– Я инвалид. – Залаченко показал на ногу. – Моя дочь пытается убить меня уже во второй раз. Много лет назад я нанял Нидермана в качестве помощника. Я решил, что он сможет меня защитить, но он, по сути дела, стал командовать мною и моей жизнью. Он появляется и исчезает, когда ему угодно, а я и слова сказать не могу.
– В чем заключается его помощь? – спросила Соня Мудиг. – Он делает то, с чем вы не можете справиться сами?
Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом, его единственный свободный от повязок глаз буквально просверлил ее.
– Насколько я поняла, десять лет назад ваша дочь швырнула зажигательную бомбу в вашу машину, – сказала Соня Мудиг. – Вы можете объяснить, что ее толкнуло на такой поступок?
– Спросите об этом у моей дочери. Она психически ущербна. – Его голос вновь зазвучал враждебно.
– Вы хотите сказать, что даже не представляете, по какой причине Лисбет Саландер набросилась на вас в тысяча девятьсот девяносто первом году?
– Моя дочь психически больна. Этот факт задокументирован.
Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что ее вопросы вызывают у Залаченко более агрессивную и враждебную реакцию. Эрландер тоже это заметил.
О’кей… Good сор, bad сор[10].
– Разве ее действия не связаны с тем эпизодом, – повысила голос Соня, – когда вы так жестоко избили ее мать, что она получила неизлечимые травмы головного мозга?
Залаченко невозмутимо взирал на Мудиг.
– Это беспочвенная трепотня. Ее мать занималась проституцией. И кто-нибудь из ее клиентов мог надрать ей задницу. А я просто случайно к ним заглянул.
Соня подняла брови.
– Значит, вы ни в чем не виноваты?
– Разумеется.
– Залаченко… Я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу – Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер? Хотя этот эпизод послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком – вашим тогдашним куратором из СЭПО?
– У меня нет никаких судимостей. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что какой-то придурок из Службы безопасности оговорил меня в своих отчетах. Если бы меня в чем-нибудь подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы на допросы.
От такой наглости Соня Мудиг просто потеряла дар речи. Казалось даже, что на лице Залаченко, скрытом повязкой, сквозила улыбка.
– Итак, я хотел бы сообщить о том, что моя дочь пыталась меня убить.
Мудиг вздохнула.
– Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер так хотелось всадить вам топор в голову.
Эрландер кашлянул.
– Простите, господин Бодин, может, вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?
Из коридора, в котором находилась палата Залаченко, Соня Мудиг позвонила инспектору Яну Бублански.
– Ничего, – сказала она.
– Ничего? – переспросил тот.
– Он передал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.
– А как получилось, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге, он объяснил?
– Говорит, что был простужен и проспал почти целый день. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, вероятно, дело рук Рональда Нидермана.
– Хорошо. Какие факты у нас есть?
– В нее стреляли из «браунинга» двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Мы нашли пистолет. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.
– Вот оно что… То есть иными словами, он знает, что на пистолете есть отпечатки его пальцев.
– Именно. Но утверждает, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.
– Стало быть, вышеупомянутый Рональд Нидерман взял оружие, пока Залаченко спал, и выстрелил в Саландер… Сможем ли мы доказать обратное?
Соня Мудиг несколько секунд подумала, а потом ответила:
– Он очень неплохо разбирается в шведском законодательстве и методах работы полиции. Ни в чем не признается и жертвует Нидерманом, словно пешкой. Даже не знаю, что мы сможем доказать. Я попросила Эрландера отправить его одежду на экспертизу, чтобы проверить ее на наличие следов пороха, но он, конечно, будет уверять, что два дня назад тренировался на полигоне в стрельбе.
Лисбет Саландер ощущала запахи миндаля и этанола. Казалось, что у нее во рту спирт, и она попробовала сглотнуть, но не смогла шевельнуть языком – тот будто полностью утратил чувствительность. Лисбет пыталась открыть глаза, но не смогла. Откуда-то со стороны, издалека, до нее доносился голос, который, казалось, обращался к ней, но разобрать слова ей не удавалось. Вдруг она услышала этот голос ясно и отчетливо.
– Мне кажется, она просыпается.
Лисбет почувствовала, что кто-то касается ее лба, и попыталась отмахнуться от чужой назойливой руки. Тут она почувствовала острую боль в левом плече и расслабила мышцы.
– Вы меня слышите?
Отстань.
– Вы можете открыть глаза?
Что это за кретин до меня докопался?
Наконец Лисбет приоткрыла глаза.
Сначала она увидела только отдельные световые точки, а потом в поле ее зрения возникла некая фигура. Она попыталась сосредоточить взгляд, но фигура куда-то уплывала. Лисбет казалось, что у нее сильное похмелье и что кровать вот-вот перевернется.
– Пшл, – произнесла она.
– Что вы сказали?
– Кртн, – сказала она.
– Отлично. Не могли бы вы снова открыть глаза?
Саландер слегка приоткрыла глаза и сквозь ресницы увидела незнакомое лицо. Теперь она могла разглядеть каждую деталь: над ней склонился светловолосый мужчина с ярко-голубыми глазами и резкими чертами лица.
– Привет. Меня зовут Андерс Юнассон. Я доктор. Вы находитесь в больнице. Вы получили серьезные травмы и сейчас проснулись после операции. Вы можете назвать свое имя?
– Пшландр, – сказала Лисбет Саландер.
– Хорошо. Я попрошу вас оказать мне одну услугу. Посчитайте до десяти.
– Раз, два, чтыре… нет… три, чтыре, пять, шсть…
И она снова отключилась.
Доктор Андерс Юнассон остался доволен ее ответами. Она назвала свою фамилию и смогла считать. Это явный признак того, что ее ментальные способности не утрачены и что она не проснется овощем. Он записал время пробуждения – 21.06, примерно через шестнадцать часов после завершения операции. Андерс Юнассон проспал бо́льшую часть дня и вернулся в Сальгренскую больницу около семи вечера. Вообще-то сейчас была не его смена, но у него накопилась масса неотложной бумажной работы.
И все же он не удержался и зашел в реанимацию, чтобы взглянуть на пациентку, которой ранним утром сделал операцию на мозге.
– Дайте ей еще немного поспать, но внимательно следите за кардиограммой. Есть риск того, что в мозгу может образоваться отек. Похоже, у нее возникла острая боль в плече, когда она попыталась двинуть рукой. Если она проснется, давайте ей по два миллиграмма морфина в час.
Покидая больницу через главный вход, врач почувствовал себя бодрым и счастливым.
Лисбет Саландер вновь проснулась, когда стрелки часов приближались к двум часам ночи. Она медленно открыла глаза и увидела луч света на потолке. Через несколько минут девушка повернула голову и поняла, что ее шею украшает фиксирующий воротник. Голова гудела, а при попытке поменять положение корпуса Лисбет ощутила резку