– Но ты не влюблен – ни в нее, ни в Бергер?
Блумквист пожал плечами. Моника разглядывала запоздалый пароходик «Амиго 23», который с включенными навигационными огнями прошмыгнул мимо моторной лодки в гостевую гавань.
– Если любовь означает, что ты очень хорошо к кому-то относишься – значит, я влюблен в нескольких человек, – сказал он.
– А теперь еще и в меня?
Микаэль кивнул.
Моника посмотрела на него, нахмурив брови.
– Тебя это беспокоит? – спросил он.
– То, что у тебя раньше были женщины? Нет. Но меня беспокоит то, что я не понимаю, что между нами происходит. Мне кажется, я не смогу иметь отношения с парнем, у которого связь с разными женщинами…
– Я не намерен приносить извинения за то, что моя жизнь сложилась так, а не иначе.
– А я, как мне кажется, не могу устоять перед тобой именно потому, что ты такой, какой есть. С тобой легко заниматься сексом, и это не сопряжено ни с какими претензиями, и мне с тобой спокойно. Но все началось с того, что я поддалась какому-то безумному импульсу. Со мной такое бывает не часто, и я ничего, собственно, не планировала. А теперь мы добрались до той стадии, когда я оказалась одной из тех девиц, которых ты приглашаешь сюда…
Микаэль помолчал.
– Ты могла бы и не приезжать.
– Нет. Не могла. Черт возьми, Микаэль…
– Я знаю.
– Я чувствую себя несчастной. Я не хочу в тебя влюбляться. Будет слишком больно, когда все это закончится.
– Я получил этот дом, когда отец умер, а мама переехала домой в Норрланд. Мы с сестрой разделили наследство так, что ей досталась наша квартира, а я получил дом. Я владею им почти уже двадцать пять лет.
– Вот как.
– Не считая нескольких случайных знакомых в начале восьмидесятых годов, до тебя здесь побывали ровным счетом пять женщин. Эрика, Лисбет и моя бывшая жена, с которой мы существовали совместно в восьмидесятых годах. Одна девушка, на которую у меня были очень серьезные виды в конце девяностых годов, и женщина, немного старше меня, с которой я познакомился два года назад и изредка встречаюсь. Там несколько особые обстоятельства…
– Вот как.
– Для меня этот дом означает возможность уехать из города и побыть в тишине и покое. Я почти всегда бываю здесь в одиночестве. Читаю книги, пишу, отдыхаю, сижу на пристани и смотрю на корабли. Так что это не тайная любовная келья холостяка.
Блумквист встал и принес бутылку вина, которую поставил в тени перед дверью в дом.
– Я не собираюсь ничего обещать, – сказал он. – Мой брак распался из-за того, что мы с Эрикой не смогли держаться вдали друг от друга. Been there, done that, got the t‑shirt[76].
Он наполнил бокалы.
– Но ты сразу привлекла меня. У меня такое ощущение, будто наши отношения с первого же дня можно назвать серьезными. Мне кажется, что я потерял голову сразу, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи, и мне тебя очень не хватает. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я очень боюсь тебя потерять.
Он посмотрел на нее.
– Ну и что же нам, по-твоему, делать?
– Давай подумаем, – сказала Моника. – Меня тоже к тебе чертовски тянет.
– Дело начинает приобретать серьезный оборот, – сказал Микаэль.
Она кивнула.
На нее внезапно накатил приступ грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда наступили сумерки, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.
В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать заголовки утренних газет. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своей отставке. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак.
Свой внезапный уход Боргшё мотивировал семейными обстоятельствами. Он отказался комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, из одного столбца все-таки следовало, что председатель Объединения шведских предпринимателей назначил комиссию по этике, которая займется проверкой деятельности шведских фирм, которые сотрудничают с фирмами в Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.
В этом месте Микаэль Блумквист не смог удержаться от ухмылки.
Потом он сложил газеты, вытащил свой мобильник «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ‑4», оторвав ее от ланча.
– Привет, дорогая! – сказал Микаэль Блумквист. – Полагаю, ты снова откажешься как-нибудь вечерком составить мне компанию.
– Привет, Микаэль, – засмеялась «Та, с ТВ‑4». – Сорри, но ты настолько далек от моего идеала мужчины, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно милый.
– Может быть, ты, по крайней мере, согласишься поужинать со мной сегодня, чтобы поболтать о работе?
– А что мы будем обсуждать?
– Два года назад Эрика Бергер заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось просто замечательно. Теперь я бы хотел заключить с тобой аналогичную сделку.
– Рассказывай.
– Только после того, как мы обсудим условия. Точно так же, как и в случае с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу одновременно с тематическим номером журнала. Эта история вызовет огромный резонанс. Я предлагаю тебе в порядке исключения предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На сей раз с последней не так-то просто, поскольку она должна выйти к определенному дню.
– И каков объем материала?
– Больше, чем про Веннерстрёма, – сказал Микаэль Блумквист. – Ты заинтересована?
– Ты, что, издеваешься? Где мы встретимся?
– Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.
– А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?
– Ее не выгнали. После того как у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.
– Он, похоже, полный кретин.
– Не стану спорить, – согласился Блумквист.
Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету теперь только музыка могла отвлечь его от аппарата диализа и невыносимой боли в пояснице. Он не то чтобы подпевал, но, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его уже разрушающегося тела.
Все просто. Мы рождаемся. Мы живем. Мы стареем. Мы умираем.
Он свое отжил. Теперь ему предстоит процесс распада.
При всем при этом Фредрик Клинтон чувствовал себя вполне счастливым.
Он почтил память своего друга Эверта Гульберга.
Сегодня суббота, 9 июля. Меньше чем через неделю начнется судебный процесс, и «Секция» наконец-то сможет постепенно забыть об этой макабрической истории. Утром он получил эту весть.
Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок литую пулю калибра 9 миллиметров, то рассчитываешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы плоть Гульберга уступила. Хотя, скорее, такой исход можно было объяснить случайным стечением обстоятельств, чем упрямством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. В конце концов с ним расправился все-таки рак, а не пуля.
Умирание Гульберга сопровождалась мучительными болями, что очень огорчало Клинтона. Раненый не мог общаться с окружающим миром, но время от времени он частично приходил в сознание и мог воспринимать окружающий мир. Больничный персонал отметил, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и ворчал, когда, казалось, испытывал чувство дискомфорта. Иногда он обращался к персоналу, пытаясь произнести слова, которых никто не понимал.
Родных у него не оказалось, и никто из друзей не навещал его, когда он был на смертном одре. Когда он уснул навеки, его провожала ночная сестра по имени Сара Китама, родом из Эритреи, которая дежурила у его постели и держала его за руку.
Фредрик Клинтон знал, что вскоре последует за своим боевым другом. Никаких сомнений не оставалось. Вероятность того, что он дождется трансплантации почки, жизненно необходимой ему, с каждым днем приближалась к нулю, а его тело продолжало неумолимо разлагаться. После каждого обследования выяснялось, что у него ухудшается функционирование печени и кишечника.
Он надеялся дожить до Рождества.
Тем не менее Клинтон был доволен. Он испытывал невероятное бодрящее чувство удовлетворения от того, что под конец жизни ему совершенно неожиданно удалось вновь вернуться на службу.
Такого поворота судьбы он никак не ожидал.
Последние звуки Верди смолкли, как раз когда Биргер Ваденшё открыл дверь в маленькую комнату отдыха, отведенную Клинтону в ставке «Секции» на Артиллеригатан.
Клинтон поднял веки.
Он уже давно считал Ваденшё балластом. Тот совершенно не подходил на роль главнокомандующего ударной силы шведской обороны. Клинтон не мог понять, как они с Хансом фон Роттингером могли совершить в свое время столь фундаментальную ошибку, посчитав Ваденшё подходящим преемником.
Биргер – парус, которому необходим попутный ветер. В момент кризиса он проявил слабость и полную неспособность принимать решения. Пугливый и бесхребетный, на роль капитана во время шторма он явно не годился – если б они допустили его до штурвала, он оказался бы совершенно недееспособен и обрек бы «Секцию» на погибель.
Вот как все обстояло. Одним это по плечу. Другие же в момент истины всегда отступают.
– Вы хотели со мной поговорить? – спросил Ваденшё.
– Садись, – сказал Клинтон.
Ваденшё сел.
– Я пребываю в таком возрасте, когда у меня больше нет времени ходить вокруг да около. Я вынужден говорить без обиняков. Когда это закончится, я хочу, чтобы ты ушел с поста руководителя «Секции».
– Вот как?
– Ты хороший человек, Ваденшё, – уже мягче продолжал Клинтон. – Но заменить Гульберга, к сожалению, не способен. На тебя не следовало взваливать такую ответственность. Это наша с Роттингером ошибка – когда я заболел, нам стоило обстоятельнее рассмотреть вопрос о престолонаследовании.