Экстрём полагал также, что по-прежнему не следует подвергать сомнению недееспособность Саландер. В одном из интервью он напустил на себя озабоченный вид и заявил, что в Швеции немало социопатических личностей с тяжелыми психическими нарушениями, представляющих опасность для самих себя и для окружающих. И что пока наука не придумала ничего нового, таких субъектов приходится содержать в закрытых условиях.
Он напомнил про случай со склонной к насилию девушкой Аннет, которая в 1970‑х годах стала популярной героиней массмедиа и которая уже тридцать лет находится в закрытом лечебном заведении. Любые попытки несколько ослабить режим ее содержания приводили к тому, что она, как бешеная, набрасывалась на родственников и больничный персонал, или пыталась нанести вред самой себе. Экстрём считал, что и Лисбет Саландер страдает аналогичными психопатическими нарушениями.
Интерес СМИ подогревался еще и потому, что адвокат Саландер Анника Джаннини воздерживалась от высказываний в прессе. Она последовательно отказывалась давать интервью и не излагала свою точку зрения. В результате СМИ пребывали в весьма щекотливой ситуации – со стороны обвинения обрушивался поток информации, а сторона защиты, в виде исключения, воздерживалась даже от намеков на то, как Саландер относится к обвинению и какую стратегию намерена применить защита.
Это обстоятельство прокомментировал юридический эксперт, нанятый для освещения дела Саландер на страницах одной из вечерних газет. Эксперт констатировал, что Анника Джаннини имеет очень высокий рейтинг как адвокат по правам женщин, но не имеет никакого опыта защиты за рамками данной области, и делал вывод, что она совершенно не подходит для защиты Лисбет Саландер. Микаэль Блумквист также знал от своей сестры, что с ней связывались многие известные адвокаты и предлагали свои услуги. Но, по поручению своей подзащитной, Анника Джаннини любезно отклоняла все подобные предложения.
В ожидании начала судебного процесса Микаэль изучал других зрителей и слушателей. На месте возле самого выхода он вдруг заметил Драгана Арманского. Их взгляды на краткий миг пересеклись.
У Экстрёма на столе лежала впечатляющая кипа бумаг. Он кивал некоторым журналистам.
Анника Джаннини сидела за своим столом напротив Экстрёма. Она разбирала бумаги, не глядя по сторонам. Микаэлю показалось, что сестра немного нервничает.
«Легкая лихорадка перед выходом на сцену», – подумал он.
Затем в зал вошли председатель суда, юридический советник и заседатели. Председателем был судья Йорген Иверсен – пятидесятисемилетний мужчина с белыми волосами, худощавым лицом и стремительной походкой. Микаэль изучал биографию Иверсена, из которой следовало, что тот известен как опытнейший и справедливый судья, который уже участвовал во многих резонансных процессах.
Под конец в зал суда ввели Лисбет Саландер.
Микаэль уже привык к манере Лисбет подбирать вызывающую одежду. Но даже он изумился тому, что Анника Джаннини позволила ей появиться в зале суда в короткой черной кожаной юбке с потертым подолом и черной майке с принтом «I am irritated»[82], которая даже не смогла скрыть большинство ее татуировок. А еще на ней были ботинки, ремень с заклепками и гольфы в черную и лиловую полоску. В каждом ухе сверкали с десяток колечек и еще по несколько – на губе и бровях. Короткие, отросшие за три месяца после черепной операции черные волосы торчали во все стороны. Кроме того, она сделала весьма шокирующий макияж – серая губная помада, подведенные брови и густо наложенная черная тушь. Такой Микаэль ее никогда не видел. В то время, когда они тесно общались, косметика ее не слишком-то интересовала.
Лисбет выглядела несколько вульгарно и напоминала готов или даже вампира из какого-нибудь арт-хаусного фильма 1960‑х годов. Это если выражаться дипломатическим языком.
Микаэль заметил, что при ее появлении некоторые репортеры от удивления чуть не потеряли дар речи, а затем радостно заулыбались. Наконец-то они воочию созерцали героиню скандалов, о которой столько всякого говорили и писали. И к тому же, она полностью оправдала их ожидания.
Потом Микаэль понял, что Лисбет Саландер специально так вырядилась. Обычно она одевалась небрежно и вроде бы безвкусно. Микаэль считал, что она не пытается угнаться за модой, а стремится скорее подчеркнуть свою индивидуальность. Лисбет обозначала свою идентичность, чтобы никто не посмел вторгнуться на ее личную территорию. Сам Микаэль всегда воспринимал заклепки на ее кожаной куртке как защитный механизм, подобный иголкам ежа. Она словно посылала окружению некий сигнал – не пытайтесь меня погладить, будет больно.
Перед появлением в зале суда Лисбет акцентировала этот стиль, так что получилась какая-то пародия.
И Микаэль вдруг понял, что это не случайность, а часть стратегии Анники.
Если бы Лисбет Саландер предстала перед судом с гладкой прической, в застегнутой под горло блузке и аккуратных мокасинах, она выглядела бы как аферистка, которая пытается втереться в доверие суда. Теперь же она предстала самой собой, а не кем-то другим. Правда, в несколько опереточной версии – но это было даже неплохо. Она не изображала ту, кем не являлась. Она демонстрировала суду, что у нее нет причин стыдиться или притворяться. Если суду ее вид неприятен, что ж, это не ее проблема.
Общество выдвинуло против нее ряд обвинений, а прокурор доставил в суд. Всем своим антигламурным видом Лисбет сразу подчеркнула, что намерена отклонить аргументы прокурора как абсолютно несостоятельные.
Она двигалась уверенно и села на указанное ей место, рядом со своим адвокатом. Потом обвела взглядом зал. В ее взгляде не чувствовалось никакого любопытства – казалось, она старается рассмотреть и запомнить людей, уже осудивших ее на страницах газет.
Микаэль впервые увидел ее с тех пор, как она, похожая на окровавленную тряпичную куклу, лежала на кухонном диване в Госсеберге, и больше чем через полтора года после того, как они в последний раз встречались в нормальных обстоятельствах – если, конечно, словосочетание «нормальные обстоятельства» вообще применимо к Лисбет Саландер.
На несколько секунд они встретились глазами. Лисбет взглянула на него бегло, не задерживая на нем взгляда, но не проявила никаких признаков узнавания, зато внимательно изучила яркие синяки, покрывавшие щеку и висок Микаэля, и хирургический пластырь на его правой брови. На какую-то долю секунды Блумквисту показалось, что он видит в ее глазах намек на улыбку. Но Микаэль не был уверен, привиделось ему это или нет.
Потом судья Иверсен постучал по столу. Судебный процесс начался.
В общей сложности вступительная речь прокурора Экстрёма, перечислившего все пункты обвинения, заняла тридцать минут.
Все журналисты, кроме Микаэля Блумквиста, старательно всё записывали, хотя заранее знали, в чем Экстрём собирается ее обвинить. Микаэль уже изложил свою версию событий и явился в суд только для того, чтобы обозначить свое присутствие и встретиться взглядом с Лисбет Саландер.
Экстрём произносил свое вступительное слово чуть более двадцати двух минут. Потом настала очередь Анники Джаннини. Ее реплика заняла тридцать секунд. Ее голос не дрожал.
– Со стороны защиты мы отклоняем все пункты обвинения, кроме одного. Моя подзащитная признает свою ответственность за незаконное ношение оружия, а именно баллончика со слезоточивым газом. По всем остальным пунктам обвинения моя подзащитная отрицает свою ответственность или преступный умысел. Мы докажем, что утверждения прокурора несостоятельны и что моя подзащитная стала жертвой грубых правонарушений. Я буду требовать признания моей подзащитной невиновной, отмены постановления о ее недееспособности и ее полного оправдания.
Репортерский корпус вздрогнул. Наконец-то стратегия адвоката была изложена – и оказалась для репортеров полной неожиданностью. Многие из них предполагали, что Джаннини сошлется на психические отклонения обвиняемой и постарается таким образом снять с нее ответственность.
Микаэль заулыбался.
– Вот как, – сказал судья Иверсен.
Он что-то записывал, а потом взглянул на Аннику.
– Вы закончили?
– Да, ваша честь.
– Хочет ли прокурор что-нибудь добавить? – спросил Иверсен.
Прокурор Экстрём потребовал, чтобы дело слушалось за закрытыми дверями. Он сослался на то, что речь идет о психическом состоянии, благополучии и правах отдельной личности, а также о деталях, которые могут причинить ущерб системе безопасности государства.
– Я полагаю, вы намекаете на так называемую историю Залаченко? – уточнил Иверсен.
– Совершенно верно. Александр Залаченко прибыл в Швецию как политический беженец, которому требовалась защита от диктатуры. И хотя господин Залаченко скончался, некоторые детали и события, связанные с его личностью и судьбой, по-прежнему носят секретный характер. Поэтому я настаиваю на том, чтобы судебное разбирательство проходило за закрытыми дверями… Я требую соблюдать требование неразглашения частной и служебной тайны.
– Я вас понимаю, – сказал Иверсен, нахмурив лоб.
– Кроме того, значительная часть разбирательства будет затрагивать вопросы, связанные с опекунством над обвиняемой. На повестке дня будут вопросы, которые в обычной ситуации почти автоматически объявляются секретными. Поэтому я прошу о закрытом слушании из сострадания к обвиняемой.
– Как относится к такому требованию адвокат Джаннини?
– Что касается нас, то мы не возражаем.
Судья Иверсен немного подумал, посовещался с юридическим консультантом и затем, к досаде присутствовавших журналистов, объявил, что согласен с требованием прокурора. В результате Микаэль Блумквист в числе прочих покинул зал.
Драган Арманский дожидался Блумквиста у подножия лестницы ратуши. Стояла адская июльская жара, и Микаэль почувствовал, как под мышками начали расплываться два влажных пятна. Как только он вышел из ратуши, к нему приблизились два охранника. Они кивнули Арманскому и приступили к изучению окружающей обстановки.