настаивать не на тюремном заключении, а на лечении.
Он сделал краткую паузу.
– Обсуждать ментальное состояние юной девушки – задача очень деликатная. При этом очень легко можно нарушить принцип неприкосновенности личности, поскольку предметом толкований оказывается душевное состояние. В данном же случае нам следует дать оценку искаженному мировосприятию Лисбет Саландер. Оно со всей наглядностью проявляется в ее так называемой автобиографии. Здесь, как нигде, ясно ощущается полная изоляция подсудимой от реального мира. В данном случае нам не требуются какие-либо свидетели или толкования – слова говорят сами за себя. У нас имеются ее собственные слова, и мы сами в силах оценить достоверность ее утверждений.
Его взгляд упал на Лисбет Саландер. Их глаза встретились. Она вдруг улыбнулась. Вид у нее был злобный. Экстрём нахмурил лоб.
– Хочет ли фру Джаннини что-нибудь сказать? – поинтересовался судья Иверсен.
– Нет, – ответила Анника. – Только то, что выводы прокурора Экстрёма абсолютно несостоятельны.
Послеобеденное заседание началось с допроса свидетельницы Ульрики фон Либенсталь из комитета по надзору за органами опеки и попечительства. Экстрём вызвал ее с целью разъяснить, подавались ли жалобы на адвоката Бьюрмана. Наличие таковых фон Либенсталь категорически отвергала и считала подобные утверждения оскорбительными.
– За опекунскими делами ведется строгий контроль. До того, как адвоката Бьюрмана столь позорным образом убили, он выполнял поручения нашего комитета на протяжении почти двадцати лет.
Она взглянула на Лисбет Саландер уничтожающим взглядом, хотя ту в убийстве не обвиняли и уже было установлено, что Бьюрмана убил Рональд Нидерман.
– За все эти годы на адвоката Бьюрмана не поступило ни единой жалобы. Он был добросовестным гражданином и с подлинным сочувствием обращался со своими подопечными.
– Значит, вам не кажется правдоподобным, что он мог подвергать Лисбет Саландер грубому сексуальному насилию?
– Я считаю это утверждение абсурдом. У нас имеются ежемесячные отчеты адвоката Бьюрмана, и я неоднократно лично обсуждала с ним данное дело.
– Адвокат Джаннини выдвинула требование незамедлительно освободить Лисбет Саландер от опекунства.
– Никто не радуется больше нашего комитета, когда появляется возможность отменить опекунство. Но, к сожалению, на нас возложена ответственность, означающая, что мы должны следовать действующим правилам. Со стороны комитета мы требуем, чтобы для начала Лисбет Саландер в обычном порядке признала здоровой психиатрическая экспертиза, а уже после этого можно обсуждать вопрос об изменении формы опекунства.
– Понятно.
– Это означает, что ей необходимо пройти психиатрическое обследование, от которого она, как известно, наотрез отказывается.
Допрос Ульрики фон Либенсталь продолжался более сорока минут. Параллельно суд изучал ежемесячные отчеты Бьюрмана.
Под самый конец допроса Анника Джаннини задала один-единственный вопрос:
– Вы находились в спальне адвоката Бьюрмана в ночь с седьмого на восьмое марта две тысячи третьего года?
– Разумеется, нет.
– Значит, вы не имеете ни малейшего представления о том, правдивы сведения моей подзащитной или нет?
– Выдвинутое против адвоката Бьюрмана обвинение нелепо.
– Это ваша точка зрения. Вы можете составить ему алиби или каким-то иным образом документально подтвердить, что он не насиловал мою подзащитную?
– Естественно, не могу. Но правдоподобие…
– Спасибо. Это всё, – сказала Анника Джаннини.
Ближе к семи часам вечера Микаэль Блумквист встретился с сестрой в офисе «Милтон секьюрити» возле Шлюза, чтобы подвести итоги дня.
– Все было примерно так, как мы и предполагали, – сказала Анника. – Экстрём купился на автобиографию Саландер.
– Отлично. Ну, и как она держится?
Анника вдруг рассмеялась.
– Она неподражаема. Держится как законченная психопатка. Причем ведет себя совершенно естественно.
– Вот как.
– Сегодня речь шла в основном о Сталлархольме. Завтра очередь Госсеберги – допрос сотрудников из технического отдела и тому подобное. Экстрём попытается доказать, что Саландер поехала туда с целью убить отца.
– О’кей.
– Но у нас может возникнуть одна закавыка. Сегодня после обеда Экстрём вызывал Ульрику фон Либенсталь из комитета по надзору за органами опеки и попечительства, и та заикнулась, что я не имею права представлять Лисбет.
– То есть как это?
– Она считает, что, поскольку Лисбет объявлена недееспособной, она не имеет права сама выбирать себе адвоката.
– Вот как?
– То есть чисто технически я не могу быть ее адвокатом без одобрения Комитета по надзору за органами опеки и попечительства.
– И?..
– Судья Иверсен должен завтра утром объявить о своей позиции по данному вопросу. Я наскоро обменялась с ним мнениями после окончания судебного заседания. Думаю, он разрешит мне по-прежнему ее представлять. Я аргументировала это тем, что у комитета для протестов имелось три месяца и что выступать с подобным заявлением, когда процесс уже начался, не слишком этично.
– На пятницу в качестве свидетеля вызван Телеборьян. Помни, именно тебе придется его допрашивать.
В четверг, изучив карты и фотографии и выслушав многословные выводы технической экспертизы по поводу произошедшего в Госсеберге, прокурор Экстрём заявил, что все доказательства указывают на намерение Лисбет Саландер разыскать отца с целью его убить. Самым убедительным доказательством в этой цепочке событий он считал тот факт, что она привезла с собой в Госсебергу стрелковое оружие – польский пистолет «Р‑83 ванад».
Тот факт, что Александр Залаченко (если верить Лисбет Саландер) или, возможно, убийца полицейского Рональд Нидерман (согласно свидетельству, оставленному Залаченко до того, как его убили в Сальгренской больнице), в свою очередь, пытался убить Лисбет Саландер и закопал ее в яме посреди леса, ни в коей мере не мог оправдать преступный умысел Лисбет Саландер выследить и прикончить своего отца в Госсеберге. Ей к тому же почти удалось реализовать свой замысел, когда она заехала ему топором по черепу. Экстрём настаивал на том, чтобы Лисбет Саландер судили за попытку убийства или за его подготовку, а также – в любом случае – за нанесение тяжких телесных повреждений.
По словам самой Лисбет Саландер, она поехала в Госсебергу с целью встретиться с отцом и заставить его признаться в убийстве Дага Свенссона и Миа Бергман. Это ее заявление имело чрезвычайную важность для определения степени вины.
Когда Экстрём закончил допрос свидетеля Мелкера Ханссона из технического отдела полиции Гётеборга, адвокат Анника Джаннини задала тому несколько коротких вопросов.
– Господин Ханссон! Среди всех полученных вами данных найдется ли хотя бы один факт, опираясь на который вы могли бы уличить Лисбет Саландер во лжи относительно цели ее поездки в Госсебергу? Есть ли у вас доказательства, что она отправилась туда с целью убить отца?
Мелкер Ханссон ненадолго задумался.
– Нет, – ответил он под конец.
– Следовательно, вы не можете ничего сказать по поводу ее умысла?
– Не могу.
– Значит, вывод прокурора Экстрёма, пусть красноречивый и многословный, является лишь предположением?
– Думаю, да.
– Лисбет Саландер заявила, что привезла с собой польский пистолет «Р‑83 ванад» чисто случайно, поскольку просто не знала, как ей поступить с оружием, отобранным накануне в Сталлархольме у Сонни Ниеминена, и держала его в сумке. Имеется ли среди технических доказательств какой-либо факт, опровергающий это заявление?
– Нет.
– Спасибо, – сказала Анника Джаннини и села.
За целый час, пока допрашивали Ханссона, она не произнесла больше ни слова.
Биргер Ваденшё покинул квартиру «Секции» на Артиллеригатан в четверг, около шести часов вечера. Он чувствовал, что над ним сгущаются грозовые тучи и полный крах не заставит себя долго ждать. Ваденшё уже несколько недель не мог избавиться от ощущения, что должность директора, то есть руководителя «Секции спецанализов», он занимает лишь формально, но на самом деле никто не принимает во внимание его точку зрения, взгляды, протесты и просьбы. Решения принимает исключительно Фредрик Клинтон. Если бы «Секция» представляла собой открытую общественную структуру, он обратился бы к вышестоящему начальнику и сформулировал бы свои протесты.
Но в той ситуации, которая сложилась сейчас, жаловаться было некому. Ваденшё оказался в одиночестве; его отдали на милость и немилость человека, которого он считал душевно больным. Но что еще хуже, Клинтон пользовался абсолютным авторитетом. И начинающие придурки вроде Юнаса Сандберга, и преданные лакеи вроде Георга Нюстрёма – все, казалось, дружно вытянулись в струнку и беспрекословно подчиняются любому капризу слову этого смертельно больного психа.
Ваденшё признавал, что Клинтон скромен и бескорыстен, что он служит не ради собственной выгоды, а во благо «Секции», каким оно ему представляется. Но он не мог избавиться от ощущения, что вся структура находится под влиянием массового гипноза, что даже продвинутые сотрудники отказываются понимать, что каждый их шаг, каждое решение, принятое и воплощенное в жизнь, только приближают их к головокружительному падению, к преисподней.
По дороге к Линнегатан, где ему удалось найти место для парковки, Ваденшё почувствовал тяжесть в груди. Он отключил сигнализацию, вытащил ключи и уже собирался открыть дверцу машины, когда услышал, что позади него кто-то шевельнулся. Он обернулся. Свет слегка ослепил его. Несколько секунд он вглядывался в стоявшего на тротуаре рослого мужчину, прежде чем узнал его.
– Добрый вечер, господин Ваденшё, – поздоровался Торстен Эдклинт, начальник Отдела защиты конституции. – Давненько не выходил я на дежурство, но сегодня мое присутствие здесь показалось мне вполне уместным.
Ваденшё озадаченно смотрел на стоявших по обеим сторонам Эдклинта полицейских в штатском. Это были Ян Бублански и Маркус Эрландер.