Вдруг до него дошло, что сейчас произойдет.
– На меня возложена печальная миссия сообщить вам, что генеральный прокурор решил арестовать вас за целый ряд преступлений. Чтобы составить их исчерпывающий перечень, наверняка потребуется не одна неделя.
– А что тут вообще происходит? – спросил Ваденшё взволнованно.
– Происходит то, что мы, имея на то вполне веские основания, задерживаем вас по подозрению в причастности к убийствам. Вы также подозреваетесь в шантаже, коррупции, незаконном прослушивании телефонов, в неоднократной грубой подделке документов, в растратах с отягчающими обстоятельствами, в соучастии в проникновение в чужое жилище, в превышении должностных полномочий, в шпионаже и ряде других подобных деяний. Сейчас мы с вами поедем в полицейское управление, в Кунгсхольмен, где нам никто не помешает, и серьезно побеседуем.
– Никаких убийств я не совершал, – задыхаясь, выговорил Ваденшё.
– Следствие разберется.
– Это Клинтон. Это он ворочает всеми делами, – сказал Ваденшё.
Торстен Эдклинт удовлетворенно кивнул.
Каждый полицейский хорошо знает, что классический допрос подозреваемого может вестись дознавателями в двух ипостясях – злой полицейский и добрый полицейский. Злой полицейский угрожает, ругается, бьет кулаком по столу и всяческими грубостями пытается запугать арестованного, и таким путем добиться от раскаяния и признания. Добрый полицейский – чаще всего седоватый дядюшка – угощает сигаретами и кофе, ласково кивает и пытается действовать методом убеждения.
Большинству полицейских – хотя и не всем – известно также, что методика допроса доброго полицейского приводит к значительно более ощутимым результатам. Бывалый преступник держится нагло, и злой полицейский ему нипочем. А начинающий преступник-любитель еще настолько не уверен в себе, что злой полицейский добьется от него всего чего угодно, независимо от техники ведения допроса.
Микаэль Блумквист слушал, как в соседней комнате допрашивают Биргера Ваденшё. Далеко не все поначалу согласились с фактом его присутствия, но потом Эдклинт решил, что, вероятно, сможет извлечь из наблюдений Микаэля кое-какую пользу.
Блумквист констатировал, что Торстен Эдклинт использовал третий вариант ведения допроса – незаинтересованный полицейский, что в данном случае, похоже, годилось более всего. Эдклинт зашел в комнату для допросов, разлил кофе в фаянсовые кружки, включил магнитофон и откинулся на спинку кресла.
– Дело в том, что у нас уже имеется против вас вся техническая база доказательств. Ваши показания интересуют нас лишь потому, что вы сможете подтвердить то, что нам и так уже известно. Но нам, пожалуй, нам было бы любопытно получить ответ на вопрос: ради чего? Почему? Как вы дошли до такого беспредела, что рискнули ликвидировать людей в Швеции так, будто мы находимся в Чили во времена диктатуры Пиночета? Магнитофон включен. Если вы хотите что-нибудь сказать, то сейчас самое время. Если вы отказываетесь говорить, то я выключу магнитофон, а потом мы снимем с вас галстук, выдернем из ботинок шнурки и заключим вас в следственный изолятор. Где вы будете дожидаться адвоката, суда и приговора.
Затем Эдклинт сделал глоток кофе и замолчал. Увидев, что подозреваемый предпочел позицию глухой обороны, через пару минут он протянул руку и выключил магнитофон. Потом встал.
– Я прослежу за тем, чтобы через пару-тройку минут вас увели. Желаю вам удачного вечера.
– Я никого не убивал, – сказал Ваденшё, когда Эдклинт уже открыл дверь.
Тот остановился на пороге.
– Я не намерен вести с вами какие-либо абстрактные и философские беседы. Если вы намерены дать показания, я сяду и включу магнитофон. Все властные структуры Швеции – и особенно премьер-министр – с нетерпением ждут ваших объяснений. Если вы будете говорить, я смогу уже сегодня вечером поехать к премьер-министру и изложить ему вашу версию развития событий. Если же вы откажетесь говорить, то все равно предстанете перед судом.
– Давайте присядем, – сказал Ваденшё.
Все поняли, что он наконец-то созрел и готов давать показания. Микаэль выдохнул. Вместе с ним здесь находились Моника Фигуэрола, прокурор Рагнхильд Густавссон, незнакомый сотрудник СЭПО по имени Стефан и еще двое анонимов. Микаэль подозревал, что один из них – представитель министра юстиции.
– Я не имею никакого отношения к убийству, – повторил Ваденшё, когда Эдклинт снова включил магнитофон.
– К убийствам, – уточнил Микаэль Блумквист, обращаясь к Монике. – Их несколько.
– Вот именно, – откликнулась она.
– Все это затеяли Клинтон с Гульбергом. Я не имел ни малейшего представления об их намерениях. Клянусь. Я был просто в шоке, узнав о том, что Гульберг застрелил Залаченко. Я просто не мог в это поверить… А услыхав про Бьёрка, чуть не получил инфаркт.
– Расскажите об убийстве Бьёрка, – предложил Эдклинт, не меняя тона. – Как все это происходило?
– Клинтон кого-то нанял. Подробностей мне никто не докладывал, но его убили два югослава. Сербы, если я не ошибаюсь. Задание им давал и расплачивался с ними Георг Нюстрём. Как только я обо всем узнал, я понял, что все кончится катастрофой.
– Давайте начнем сначала, – предложил Эдклинт. – Когда вы приступили к работе в «Секции»?
Когда Ваденшё начал рассказывать, остановить его было уже невозможно. Допрос продолжался почти пять часов.
Глава 26
Пятница, 15 июля
Доктора Петера Телеборьяна вызвали в качестве свидетеля в пятницу утром. Его показания, безусловно, внушали доверие. Прокурор Экстрём допрашивал его почти девяносто минут, и Телеборьян отвечал на все вопросы спокойно, с достоинством и со знанием дела. Выражение его лица казалось то озабоченным, то уверенным.
– Давайте подведем итоги… – предложил Экстрём, перелистывая свои записи. – Вы, как психиатр с многолетним опытом, считаете, что Лисбет Саландер страдает параноидальной шизофренией?
– Я постоянно подчеркиваю, что дать точную оценку ее состояния крайне сложно. Пациентка, как известно, ведет себя как аутист – по отношению как к врачам, так и к представителям власти. Считаю, что она страдает тяжелым психическим расстройством, но поставить точный диагноз в настоящий момент я бы не рискнул. Без обстоятельного обследования я также не могу определить, в какой стадии психоза она пребывает.
– Но в любом случае вы считаете, что она психически нездорова.
– Вся ее история красноречиво об этом свидетельствует.
– Вы имели возможность ознакомиться с так называемой «автобиографией», которую Лисбет Саландер сочинила и представила суду в качестве объяснений. Как бы вы могли ее прокомментировать?
Петер Телеборьян развел руками и пожал плечами.
– Как бы вы оценили достоверность изложенного?
– Ни о какой достоверности не может быть и речи. Там содержится масса сведений, связанных с разными людьми, и одна история нелепее другой. В целом ее писательский опус только усугубляет подозрения в том, что она страдает параноидальной шизофренией.
– Вы можете привести какой-нибудь конкретный пример?
– Самый вопиющий пример – описания актов насилия. Она настаивает на том, что ее опекун адвокат Бьюрман позволял себе насильственные действия по отношению к ней.
– Не могли бы вы выразиться поконкретнее?
– Все сцены чрезмерно сосредоточены на деталях. Это классический образец гротескных фантазий, свойственных детям. Существует множество аналогичных случаев из широко известных дел об инцестах, когда дети описывали события, опирающиеся на собственный вымысел, при полном отсутствии технических доказательств. Даже очень маленькие дети способны предаваться эротическим фантазиям… Они делятся ими так, словно пересказывают фильм ужасов, который видели по телевидению.
– Но ведь Лисбет Саландер не ребенок, а взрослая женщина, – возразил Экстрём.
– Да, и остается только установить, на каком именно уровне умственного развития она находится. Но по сути вы правы. Она взрослая и, вероятно, верит в то описание, которое представила.
– Вы полагаете, что все это ложь?
– Нет; если она верит в то, что она говорит, это не ложь. Вот еще одно доказательство того, что Лисбет Саландер не в силах отличить ложь от правды и фантазию от реальности.
– Значит, адвокат Бьюрман не совершал по отношению к ней никаких насильственных действий?
– Конечно, не совершал. Правдоподобность такого утверждения равна нулю. Ей требуется квалифицированная медицинская помощь.
– Вы ведь и сами фигурируете в рассказе Лисбет Саландер…
– Да, это несколько пикантно. Но здесь мы снова наблюдаем, как она дает волю своей фантазии. Если верить этой несчастной девушке, то я чуть ли не педофил…
Он улыбнулся и продолжил:
– Мое присутствие в мемуарах Лисбет Саландер – лишь еще одно доказательство того, что я прав, повторяя одно и то же. Из биографии Саландер мы узнаем, что в клинике Святого Стефана над нею издевались, что бо́льшую часть времени ее держали привязанной к кровати ремнями и что я навещал ее в палате по ночам. Это классический пример проявления ее неспособности истолковывать действительность или, вернее, того, как она истолковывает действительность.
– Спасибо. Я передаю слово защите, если у фру Джаннини имеются какие-либо вопросы.
Поскольку в первые два дня судебного процесса Анника Джаннини почти не задавала вопросов и не высказывала возражений, все ожидали, что она вновь ограничится несколькими обязательными вопросами и затем прекратит допрос.
«Защита ведет себя на редкость пассивно», – подумал Экстрём.
– Да. Имеются, – заявила Джаннини. – У меня действительно есть ряд вопросов, и боюсь, что дело может несколько затянуться. Сейчас уже половина двенадцатого. Я предлагаю сделать перерыв на ланч, чтобы потом я смогла допрашивать свидетеля, не прерываясь.
Судья Иверсен решил удовлетворить ее просьбу.
Ровно в 12.00 перед рестораном «Мастер Андерс» на Хантверкаргатан Курт Свенссон, которого сопровождали двое полицейских в форме, опустил свою могучую руку на плечо комиссара Георга Нюстрёма. Тот с изумлением взглянул на незнакомца, который совал ему под нос удостоверение.