– Разумеется, нет. К ее состоянию в девяносто первом году татуировки отношения не имеют.
– Тем самым мы возвращаемся к тому, с чего начали, то есть к моему первоначальному вопросу. Причиняла ли когда-либо Лисбет Саландер себе такой вред, который мог послужить основанием для того, чтобы держать ее привязанной к кровати на протяжении почти целого года? Может быть, она резала себя ножом, или бритвой, или чем-либо подобным?
Петер Телеборьян на секунду потерял самообладание.
– Нет, но у нас имелись основания полагать, что она представляет для себя опасность.
– Основания полагать… Вы имеете в виду, что связывали ее, поскольку что-то предвидели…
– Мы оцениваем ситуацию.
– Я уже примерно пять минут задаю один и тот же вопрос. Вы утверждаете, что больше года продержали мою подзащитную связанной, поскольку видели угрозу в самодеструктивном поведении – за те два года, пока она находилась у вас на излечении. Не будете ли вы так добры наконец привести мне пример ее самодеструктивного поведения в двенадцатилетнем возрасте?
– Девочка, например, пребывала в стадии крайнего истощения. Она, в частности, отказывалась от еды. Мы подозревали у нее анорексию. Нам неоднократно приходилось кормить ее через зонд.
– С чем же это было связано?
– Естественно, с тем, что она отказывалась есть.
Анника Джаннини обратилась к своей подзащитной:
– Лисбет, вы действительно отказывались от еды в клинике Святого Стефана?
– Да.
– Почему?
– Потому что этот подлец подмешивал мне в еду психотропные средства.
– Вот оно что… Значит, доктор Телеборьян пытался давать вам лекарства. Почему вы не хотели их принимать?
– Мне не нравились лекарства, которые мне давали. Я от них тупела. Не могла думать и становилась овощем. Мне было страшно. А этот мерзавец отказывался сообщать мне, какие вещества содержатся в этих психотропных средствах.
– Значит, вы отказывались принимать лекарства?
– Да. И тогда он начал смешивать эту мерзость с едой. Поэтому я и прекратила есть. Каждый раз, когда мне что-нибудь подмешивали в еду, я отказывалась есть и голодала по пять дней.
– Значит, вы оставались голодной?
– Не всегда. Некоторые санитары тайком приносили мне бутерброды. Особенно один санитар – он частенько приносил мне еду поздно ночью. Такое случалось много раз.
– То есть вы хотите сказать, что персонал больницы понимал, что вам хочется есть, и приносил еду, чтобы вы не голодали?
– Это было в тот период, когда я воевала с этим негодяем из-за психотропных средств.
– Значит, для отказа от еды имелась совершенно рациональная причина?
– Да.
– Следовательно, это не было вызвано тем, что вам не хотелось есть?
– Нет. Я была постоянно голодна.
– Можно ли утверждать, что между вами и доктором Телеборьяном возник конфликт?
– Да, можно.
– Вы попали в клинику Святого Стефана, потому что облили своего отца бензином и подожгли?
– Да.
– Почему вы это сделали?
– Потому что он избивал мою мать.
– Вы это кому-нибудь объясняли?
– Да.
– Кому же?
– Я все рассказала полицейским, которые меня допрашивали, социальной комиссии, Комитету по делам детей и молодежи, врачам, пастору и этому мерзавцу.
– Под мерзавцем вы имеете в виду?..
– Его.
Лисбет показала на доктора Петера Телеборьяна.
– Почему вы называете его мерзавцем?
– Когда только попала в клинику Святого Стефана, я пыталась объяснить ему, что произошло.
– И что сказал доктор Телеборьян?
– Он не захотел меня слушать. Он утверждал, что я фантазирую, и в наказание велел привязывать меня к кровати, пока я не прекращу фантазировать. А потом пытался пичкать меня психотропными препаратами.
– Это чушь, – сказал Телеборьян.
– И поэтому вы с ним не разговариваете?
– Я не сказала ему ни слова с той ночи, когда мне исполнилось тринадцать лет. Тогда я тоже лежала связанной. Это был мой подарок самой себе на день рождения.
Анника Джаннини снова обратилась к Телеборьяну:
– Доктор Телеборьян, похоже, что моя подзащитная отказывалась от еды потому, что не соглашалась принимать психотропные средства, которые вы ей навязывали.
– Возможно, она воспринимает это именно так.
– А как воспринимаете это вы?
– Лисбет Саландер – чрезвычайно сложная пациентка. Я настаиваю на том, что ее поведение свидетельствовало об угрозе по отношению к самой себе, но, возможно, это вопрос спорный. Зато она буйствовала и демонстрировала психотическое поведение. Нет никакого сомнения в том, что она представляла опасность для окружающих. Она ведь попала к нам в больницу из-за того, что попыталась убить отца.
– К этому эпизоду мы еще вернемся. Вы на протяжении двух лет были ответственны за ее лечение. При этом триста восемьдесят один день вы продержали ее привязанной ремнями. Возможно, вы использовали ремни в качестве наказания, когда моя подзащитная отказывалась вам подчиняться?
– Это абсолютный нонсенс.
– Неужели? Я отметила, что в соответствии с журналом пациентки, ее в основном привязывали ремнями в первый год… Триста двадцать случаев из трехсот восьмидесяти одного. Почему ее перестали привязывать?
– Пациентка менялась в лучшую сторону и становилась более гармоничной.
– А может быть, остальной персонал больницы считал ваши меры чрезмерно брутальными?
– Что вы имеете в виду?
– Но ведь персонал подавал жалобы, поскольку считал насильственное кормление Лисбет Саландер чересчур антигуманным…
– Разумеется, ситуацию можно оценивать по-разному. В этом нет ничего предосудительного. Но кормить ее насильно было затруднительно, поскольку она оказывала яростное сопротивление…
– Поскольку отказывалась принимать психотропные средства, из-за которых становилась заторможенной и пассивной. Но когда ее не накачивали наркотиками, она не отказывалась от еды. Разве лечение не оказалось бы более успешным, если б вы не начали сразу применять жесткие меры?
– Простите меня, фру Джаннини. Но я все-таки врач и подозреваю, что в области медицины более компетентен, чем вы. Уж предоставьте мне решать, какие медицинские меры следует применять.
– Вы правы, доктор Телеборьян, я не врач. И все же некоторый уровень компетентности у меня имеется. Наряду со званием адвоката у меня имеется законченное психологическое образование, полученное в Стокгольмском университете. Видите ли, моя профессия требует психологических знаний…
В зале суда повисла гробовая тишина. Экстрём с Телеборьяном изумленно уставились на Аннику Джаннини. А та как ни в чем не бывало продолжала:
– Разве не ваши методы лечения моей подзащитной привели к конфликту между вами и вашим шефом, тогдашним главным врачом Юханнесом Кальдином?
– Это досужая болтовня.
– Юханнеса Кальдина уже несколько лет как нет в живых, и он не может свидетельствовать на данном процессе. Но у нас в суде присутствует человек, который неоднократно встречался с главным врачом Кальдином, – мой помощник Хольгер Пальмгрен.
Она обратилась к нему:
– Вы не могли бы рассказать, как все это произошло?
Пальмгрен откашлялся. Он по-прежнему страдал от последствий инсульта, и ему приходилось напрягаться, чтобы сделать свою речь разборчивой.
– Меня назначили наставником Лисбет, после того как ее отец нанес столь тяжкий вред здоровью ее матери, что та стала инвалидом и больше не смогла заботиться о дочери. Она получила необратимые повреждения головного мозга, и у нее неоднократно случались кровоизлияния в мозг.
– Вы имеете в виду Александра Залаченко?
Прокурор Экстрём наклонился вперед и напряг все свое внимание.
– Совершенно верно, – ответил Пальмгрен.
Экстрём кашлянул.
– Прошу отметить, что мы коснулись темы, подлежащей строжайшей секретности.
– То, что Александр Залаченко многие годы подряд жестоко избивал мать Лисбет Саландер, едва ли является тайной, – сказала Анника Джаннини.
Петер Телеборьян поднял руку.
– Дело обстоит гораздо серьезнее, чем представляет фру Джаннини.
– Что вы имеете в виду?
– Нет сомнения в том, что Лисбет Саландер в девяносто первом году стала свидетельницей семейной трагедии, которая привела к инвалидности ее матери. Однако нет никаких документов, подтверждающих, что такая ситуация продолжалась в течение многих лет, как утверждает фру Джаннини. Вполне возможно, что это был единичный случай или просто ссора, которая закончилась мордобоем. По правде говоря, отсутствуют даже документы, подтверждающие, что мать Лисбет Саландер избил именно господин Залаченко. Мы располагаем сведениями, что она занималась проституцией, и ее вполне могли бы избить и другие лица.
Анника Джаннини с искренним изумлением взглянула на Петера Телеборьяна и даже, казалось, на краткий миг лишилась дара речи. Но сразу взяла себя в руки, и взгляд ее вновь стал сосредоточенным.
– А нельзя ли об этом поподробнее? – попросила она.
– Я хочу сказать, что на самом деле все эти события нам известны только со слов Лисбет Саландер.
– И что же?
– Во‑первых, сестер было двое. Сестра Лисбет, Камилла Саландер, никогда ничего похожего не утверждала. Более того, она отрицала, что подобное имело место. Во‑вторых, если б события действительно имели такой масштаб, как заявляет ваша подзащитная, то они, естественно, были бы зафиксированы в отчетах социальных комиссий и прочих структур.
– Можем ли мы ознакомиться с каким-нибудь допросом Камиллы Саландер?
– С допросом?
– Имеются ли у вас какие-либо документы, доказывающие, что Камиллу Саландер вообще спрашивали о том, что произошло у них дома?
Когда речь зашла о сестре, Лисбет вдруг заерзала и покосилась на Аннику.
– Я предполагаю, что социальная служба проводила расследование…
– Вы только что заявили, что Камилла Саландер никогда не утверждала того, что Александр Залаченко избивал их мать, и, что, напротив, отрицала это. Вы позволили себе весьма категоричное высказывание. Откуда у вас такие сведения?