By связывала мою подзащитную и доставляла ей сексуальное удовлетворение. В этом нет ничего экстраординарного или незаконного. Именно поэтому вы хотите изолировать мою подзащитную от общества?
Телеборьян отрицательно замахал рукой.
– Что ж, тогда я позволю себе немного откровенной информации. В шестнадцать лет я напилась до бесчувствия. За годы учебы в гимназии я еще несколько раз напивалась. Пробовала наркотики. Курила марихуану, и примерно лет двадцать назад даже попробовала кокаин. Мой сексуальный дебют состоялся в пятнадцать лет, вместе с одним одноклассником, а в двадцатилетнем возрасте я сблизилась с парнем, который привязывал мои руки к спинке кровати. Когда мне было двадцать два года, я в течение трех месяцев состояла в связи с мужчиной, которому было сорок семь лет. По-вашему, я сумасшедшая?
– Фру Джаннини… Вы просто иронизируете по этому поводу, но ваш сексуальный опыт не имеет никакого отношения к данному процессу.
– Почему же? Когда я читаю ваш так называемый психиатрический отчет о состоянии здоровья Лисбет Саландер, я пункт за пунктом обнаруживаю факты, которые, будучи вырванными из контекста, полностью совпадают с фактами моей биографии. Почему же я являюсь нормальным и здоровым индивидом, а Лисбет Саландер – общественно опасной извращенкой?
– Решающее значение имеют совсем не эти детали. Вы ведь не пытались дважды убить своего отца…
– Доктор Телеборьян, реальность такова, что вас совершенно не касается, с кем у Лисбет Саландер завязываются сексуальные отношения. Вас не касается, какого пола партнеров она выбирает и как именно они осуществляют сексуальное общение. Но тем не менее вы выхватываете детали из ее жизни и используете их в качестве доказательства того, что она больна.
– Вся жизнь Лисбет Саландер, начиная с учебы в первых классах, зафиксирована в серии записей в журналах – в основном, она испытывала приступы безотчетной неукротимой ярости по отношению к учителям и одноклассникам.
– Минуточку…
Голос Анники Джаннини вдруг зазвучал, как скребок для снятия наледи с автомобильного стекла.
– Посмотрите на мою подзащитную.
Все посмотрели на Лисбет Саландер.
– Моя подзащитная выросла в крайне неблагополучной семье, с отцом, который несколько лет подряд жестоко избивал ее мать.
– Это…
– Дайте мне договорить. Мать Лисбет Саландер до смерти боялась Александра Залаченко. Она не осмеливалась протестовать, не осмеливалась обращаться к врачу или в женский кризисный центр. Под конец ее так жестоко избили, что у нее начались необратимые изменения головного мозга. Лисбет Саландер оказалась единственной, кто взяла на себя ответственность за семью, еще задолго до достижения подросткового возраста. Эту ответственность ей пришлось брать единолично, поскольку шпион Залаченко оказался куда более важной персоной, чем мать Лисбет.
– Я не могу…
– Налицо ситуация, когда общество предало мать Лисбет и детей. Вас удивляет, что у фрёкен Саландер имелись проблемы в школе? Посмотрите на нее. Она маленькая и хрупкая, и всегда оказывалась самой маленькой девочкой в классе. Она была замкнутой, не такой, как все, и не имела друзей. Вам известно, как дети обычно относятся к одноклассникам, которые отличаются от остальных?
Петер Телеборьян вздохнул.
– Я могу вернуться к ее школьным журналам и восстановить ситуации, когда Лисбет проявляла агрессию, – сказала Анника. – Им предшествовали провокации. Я без труда узнаю́ все признаки травли. И знаете, что я вам скажу?
– Что?
– Я восхищаюсь Лисбет Саландер. Она сильнее меня. Если бы я в тринадцатилетнем возрасте год пролежала связанной ремнями, я бы наверняка сломалась. А она давала сдачи единственным оружием, которое имелось в ее распоряжении, – ненавистью. Она отказывалась с вами разговаривать.
Внезапно Анника Джаннини перешла на более мощный голосовой регистр. Нервы отпустили ее, и теперь она чувствовала, что контролирует ситуацию.
– На утренних слушаниях сегодня вы говорили что-то о ее фантазиях. Вы, например, причислили к ним и описание насилия, совершенного над ней адвокатом Бьюрманом.
– Совершенно верно.
– Но на чем основан этот вывод?
– На опыте знакомства с ее обычными фантазиями.
– На опыте знакомства с ее фантазиями… А как вы определяете, когда она фантазирует? Когда она говорит, что пролежала привязанной триста восемьдесят суток, это, по вашему мнению, является фантазией, хотя ваш собственный журнал полностью подтверждает ее слова.
– Это совершенно другое дело. Нет никаких – даже просто технических – доказательств того, что адвокат Бьюрман совершал по отношению к Лисбет Саландер насильственные действия. Я имею в виду, что если бы она подверглась грубым насильственным действиям и ее соски прокалывали бы иголками, ее, безусловно, отвезли бы на «скорой помощи» в больницу… Это само по себе уже подтверждает, что ничего подобного быть не могло.
Джаннини обратилась к судье Иверсену.
– Я просила на сегодня установить проектор для демонстрации CD-диска с компьютера…
– Он на месте, – сказал Иверсен.
– Можно ли задернуть занавески?
Анника загрузила свой ноутбук и присоединила кабели к проектору. Потом обратилась к своей подзащитной:
– Лисбет! Мы сейчас посмотрим одну запись. Вы к этому готовы?
– Я с ней уже знакома, – сухо ответила Саландер.
– Вы позволите мне ее показать?
Лисбет кивнула. Она неотрывно смотрела на Петера Телеборьяна.
– Вы можете рассказать, когда сделана запись?
– Седьмого марта две тысячи третьего года.
– Кто делал запись?
– Я сама. Я использовала скрытую камеру, которая является стандартным оборудованием «Милтон секьюрити».
– Минутку! – прокурор Экстрём перешел на крик. – Это начинает напоминать цирковые трюки.
– Что вы собираетесь нам показать? – спросил судья Иверсен с металлом в голосе.
– Петер Телеборьян утверждает, что рассказ Лисбет Саландер является фантазией. Я же хочу продемонстрировать документ, подтверждающий, что она излагает правду – от первого до последнего слова. Предупреждаю, что запись содержит ряд жестоких сцен.
– Это, что, какой-то монтаж? – спросил Экстрём.
– Существует прекрасный способ это проверить, – ответила Анника Джаннини, запуская диск.
«Ты, что, даже на часы не научилась смотреть?» – приветствовал адвокат Бьюрман свою подопечную, и камера проскользнула в его квартиру.
Через девять минут, на той самой сцене, когда Бьюрман запихивал фаллоимитатор в анальное отверстие Лисбет Саландер, судья Иверсен ударил молотком по столу. Анника Джаннини с самого начала установила большую громкость, и сдавленные крики Лисбет сквозь скотч, которым Бьюрман заклеил ей рот, слышались по всему залу суда.
– Выключите запись, – громко и решительно распорядился Иверсен.
Анника Джаннини нажала на «стоп». Включили верхнее освещение. Судья покраснел, как рак. Прокурор Экстрём словно окаменел. Петер Телеборьян мертвецки побледнел.
– Адвокат Джаннини! Сколько времени занимает эта запись? – спросил судья Иверсен.
– Девяносто минут. Сам акт насилия продолжался с паузами на протяжении пяти-шести часов, но у моей подзащитной сохранились лишь смутные представления о времени к концу этой позорной сцены… – Анника обратилась к Телеборьяну. – Зато там имеется сцена, когда Бьюрман вдавливает в сосок моей подзащитной иголку, в то время как доктор Телеборьян утверждает, что это плод сомнительных фантазий Лисбет Саландер. Этот эпизод зафиксирован на семьдесят второй минуте, и я готова показать его прямо сейчас.
– Спасибо, в этом нет необходимости, – сказал Иверсен. – Фрёкен Саландер…
Он на секунду запнулся и не знал, как ему сформулировать свои вопросы.
– Фрёкен Саландер, зачем вы сделали эту запись?
– Бьюрман меня уже однажды насиловал, и требовал продолжения. В первый раз этот старый ублюдок заставил меня заниматься с ним оральным сексом. Я знала, что ему захочется повторения, и решила получить документальные подтверждения того, чем он занимается. Я хотела шантажировать его этой записью и заставить его держаться от меня подальше. Но я его недооценила.
– А почему вы не заявили о жестоком изнасиловании в полицию, раз у вас имеется такое… убедительное доказательство?
– Я не разговариваю с полицейскими, – безучастно ответила Лисбет Саландер.
Вдруг Хольгер Пальмгрен совершенно неожиданно поднялся из инвалидного кресла. Он опирался руками о край стола и голос его звучал отчетливо:
– Наша подзащитная принципиально не разговаривает с полицейскими или другими представителями властей, а с психиатрами и подавно. Объяснить это очень просто. Начиная с самого детства, она раз за разом пыталась говорить с полицейскими, представителями социальных служб и разных органов власти. Она объясняла, что Александр Залаченко избивает ее мать. И каждый раз это оборачивалось для нее наказанием, поскольку бюрократы раз и навсегда решили, что Залаченко для них важнее, чем Саландер.
Он откашлялся и продолжал:
– Когда же она наконец поняла, что ее никто не слушает, ей оставалось только попытаться спасти мать, применив силу против Залаченко. И тогда этот подлец, называющий себя доктором, – он показал на Телеборьяна, – составил сфальсифицированный судебно-психиатрический диагноз, объявив ее сумасшедшей, что дало ему возможность в течение трехсот восьмидесяти суток держать ее в клинике связанной. Черт бы его подрал!
Пальмгрен сел.
Иверсена откровенно потряс этот выпад Пальмгрена, и он обратился к Лисбет Саландер:
– Может быть, вы хотите сделать перерыв…
– Зачем? – спросила Лисбет.
– Что ж, тогда продолжим. Адвокат Джаннини, видеозапись обследуют, и я потребую технического заключения о том, что она аутентична. А пока можем следовать дальше.
– С удовольствием. Мне эти сцены тоже представляются крайне отталкивающими. Но правда заключается в том, что моя подзащитная подверглась физическому, психическому и правовому насилию. И человеком, на которого следует возложить за это ответственность, является Петер Телеборьян. Он изменил врачебной присяге, он предал свою пациентку. Совместно с Гуннаром Бьёрком, сотрудником нелегальной структуры, внедренной в Службу государственной безопасности, он сфальсифицировал судебно-психиатрическую экспертизу с целью изолировать неудобного свидетеля. Я уверена, что это – уникальный случай в шведской истории права.