Эрика Бергер не могла пересилить себя и сразу занять кресло Морандера в стеклянной клетке, отодвинув его личные вещи в сторону. Она договорилась с Гуннаром Магнуссоном о том, что тот свяжется с семьей Морандера и вдова подойдет, когда ей будет удобно, чтобы собрать принадлежащие ей вещи.
Вместо этого Эрика, предварительно высвободив себе пространство, уселась за центральный стол, прямо посреди редакторского корпуса, водрузила там свой ноутбук и приняла командование на себя. Поначалу по следам этого трагического события в журналистских и редакторских рядах царили смута и неразбериха. И тем не менее через три часа после того, как Эрика приступила к руководству газетой, титульная страница «Свенска моргонпостен» была сдана в печать. Гуннар Магнуссон написал четыре колонки о жизни и заслугах Хокана Морандера, в центре полосы поместили портрет покойного, его незаконченную передовицу – слева, а внизу дали серию фотографий.
Это противоречило законам дизайна, но с точки зрения эмоционального воздействия было как раз то, что надо.
Около шести часов вечера Эрика просматривала рубрики титульной полосы и обсуждала тексты с ведущим редактором. В это время к ней подошел Боргшё и тронул ее за плечо. Она подняла взгляд.
– Можно мне попросить вас на несколько слов?
Они прошли к кофейному автомату в комнате для ланча.
– Я только хочу сказать, что мне очень понравилось, как вы сегодня приступили к руководству. Думаю, вам удалось удивить всех нас.
– Мне кажется, у меня и выбора-то особенно не было. Но когда я освоюсь, все встанет на свои места.
– Мы это понимаем.
– Мы?
– Я имею в виду и команду редакции, и правление. Особенно правление. В частности, после того, что произошло сегодня, я больше чем когда-либо уверен: мы не ошиблись, остановив свой выбор на вас. Вы пришли сюда в очень сложный момент и были вынуждены принимать дела в условиях крайне деликатной ситуации.
Эрика покраснела – такого с ней не случалось с четырнадцати лет.
– Могу ли я дать вам добрый совет…
– Разумеется.
– Я слышал, что вы тут обменивались мнениями по поводу распределения материалов с Андерсом Хольмом, шефом отдела информации.
– У нас разные представления о том, где и как разместить статью о налоговых инициативах правительства. Он решил поставить статью на место, отведенное для новостей. А нам следует подавать информацию нейтрально. Комментарии можно раскрывать на титульной полосе. И раз уж мы затронули эту тему, – я буду время от времени писать передовицы, но я, как вы знаете, не принадлежу к какой-либо политической партии, поэтому нам надо решить вопрос о том, кто возглавит отдел, работающий над титульной полосой.
– Этим пока может заняться Магнуссон, – сказал Боргшё.
Эрика Бергер пожала плечами.
– Мне все равно, кого вы назначите. Лишь бы это был тот, кто полностью разделяет позицию газеты.
– Согласен. Могу лишь пожелать, чтобы вы предоставили Хольму некоторую свободу. Он давно работает в «Свенска моргонпостен» и уже пятнадцать лет возглавляет информационный отдел. Он классный профессионал. Хольм бывает упрям, но во многих аспектах ему нет равных.
– Я знаю. Морандер мне говорил. Но все же нам придется работать в команде. И новости тоже должны занять свое место. В конце концов, вы наняли меня, чтобы обновлять газету.
Боргшё рассеянно кивнул.
– О’кей. Будем решать проблемы по мере их возникновения.
Анника Джаннини чувствовала себя усталой и раздраженной, когда в среду вечером, возвращаясь в Стокгольм, садилась на Гётеборгском центральном вокзале в поезд Х2000. Ей казалось, что в последний месяц она буквально поселилась в этом поезде и вообще перестала видеться с семьей. Анника отправилась в вагон-ресторан за кофе, вернулась на свое место и открыла папку с записями последней беседы с Лисбет Саландер, которая также являлась еще одной причиной ее усталости и раздражения.
Она что-то скрывает, думала Джаннини. Эта дуреха не рассказывает мне правды. И Микке тоже что-то темнит… Одному Богу известно, что у них на уме.
Анника также констатировала, что, поскольку ее брат и клиентка не общаются друг с другом, заговор – если таковой существует – возник на почве молчаливого согласия. Они молчат о вещах, о которых им кажется естественным молчать. Толком неизвестно, в чем дело, но Микаэль считает необходимым что-то скрывать.
Анника боялась, что ее брат что-то скрывает, руководствуясь ложными соображениями этики и солидарности. Он считал себя другом Лисбет Саландер. Анника знала своего брата и его граничащую с фанатазимом лояльность по отношению к людям, которых он однажды причислил к своим друзьям. Даже если друг оказывался не на высоте и вовсе был не прав.
Она знала, что Микаэль мог бы смириться со множеством глупостей, но что существовала какая-то условная граница, преступать которую было нельзя. Где именно эта граница пролегала, зависело от конкретного персонажа, но Анника знала, что в некоторых случаях Микаэль полностью порывал отношения с близкими друзьями, если они совершали нечто, на его взгляд, аморальное и неприемлемое. Тогда он бывал неумолим, порывая с ними раз и навсегда, и это обсуждению не подлежало. Микаэль даже не отвечал на телефонные звонки, если бывший приятель звонил, чтобы смиренно попросить прощения.
Что происходило в голове брата, Анника еще могла бы понять. Но она не имела ни малейшего представления о том, что творилось в голове Лисбет Саландер. Временами ей казалось, что там пустота.
Микаэль предупреждал ее, что Лисбет бывает порой упрямой и неконтактной. До встречи с нею Анника думала, что так будет лишь на первом этапе, и весь вопрос в том, чтобы завоевать ее доверие. Однако после месяца встреч и бесед – правда, первые две недели прошли впустую, поскольку клиентка была не в силах общаться, – Анника констатировала, что их контакты по большей части являются односторонними.
Иногда ей также казалось, что Лисбет Саландер пребывает в глубокой депрессии и не проявляет ни малейшего интереса к своей жизни и к своему будущему. Она словно не понимал, или ее не волновало то, что Анника не сможет обеспечить ей полноценную защиту, если от нее утаить важные факты и события. Работать на ощупь Анника не могла.
Лисбет Саландер была мрачна и лаконична. Она делала долгие паузы, но если все же высказывалась, то четко формулировала свои мысли. Часто она вообще не отвечала, а иногда вдруг отвечала на вопрос, который Анника задавала ей несколько дней назад. Во время полицейских допросов Лисбет сидела в постели, безучастно молчала и равнодушно смотрела прямо перед собой. Лишь когда инспектор Маркус Эрландер спрашивал ее о том, что ей известно о Рональде Нидермане, она выходила из состояния оцепенения и по-деловому отвечала на его вопросы. Но стоило ему сменить тему беседы, как она снова надевала маску равнодушия и снова устремляла перед собою невидящий взгляд.
Анника была готова к тому, что Лисбет не скажет полиции ни слова. Из принципа она не общалась с представителями властей, что в данном случае можно было считать удачей. Хотя Анника чисто формально время от времени призывала свою клиентку отвечать на вопросы полиции, на самом деле полное молчание Саландер ее очень устраивало. Объяснялось все очень просто: молчание не содержало никакой лжи, в которой ее смогли бы уличить, и никаких противоречий, которые представили бы ее в невыгодном свете на судебном процессе.
Но тем не менее бескомпромиссность клиентки удивляла Аннику Джаннини. Однажды, оставшись один на один с Лисбет, она спросила, почему та чуть ли не демонстративно отказывается общаться с полицейскими.
– Они исказят мои слова и обернут их против меня.
– Но если ты отказываешься все объяснить, тебя осудят.
– Ну и пусть! Не я заварила всю эту кашу. А если им хочется меня осудить, то это не моя проблема.
Но постепенно Лисбет Саландер рассказала почти обо всем, что произошло в Сталлархольме; правда, слова из нее Аннике приходилось буквально вытягивать клещами. Она только не могла объяснить, откуда у Магге Лундина взялась пуля в ноге. Как Анника ни приставала к ней с этим вопросом, Лисбет только вызывающе смотрела на нее и усмехалась.
Она рассказала и о том, что случилось в Госсеберге, хотя и умолчала о том, по каким причинам выслеживала своего отца. Саландер явилась туда с целью убить его – как утверждал прокурор – или привести его в чувство? С юридической точки зрения разница была просто колоссальной.
Когда Анника вспомнила про ее бывшего опекуна, адвоката Нильса Бьюрмана, Лисбет и вовсе замкнулась. Она все время отвечала, что не убивала его и что ее пока никто в этом и не обвиняет.
А когда Анника перешла к ключевому моменту во всей истории – роли доктора Петера Телеборьяна в событиях 1991 года, – Лисбет вообще замолчала.
«Так не пойдет, – решила Анника. – Если Лисбет мне не доверяет, мы проиграем процесс. Мне придется поговорить с Микке».
Лисбет Саландер сидела на краю кровати и смотрела в окно. Она видела фасад по другую сторону парковки. После того как Анника Джаннини встала и в порыве гнева захлопнула за собой дверь, она просидела неподвижно уже больше часа. Ее снова беспокоила головная боль, хотя и не сильная и какая-то отдаленная, но чувствовала она себя неважно.
Анника раздражала ее. С практической точки зрения Лисбет было ясно, зачем адвокат постоянно копается в деталях ее прошлого. С рациональной точки зрения она понимала, для чего Аннике нужны абсолютно все факты. Но ей совершенно не хотелось делиться – ее чувства и ее поступки никого не касаются. Никто не должен лезть в ее жизнь. В том, что ее отец оказался патологическим садистом и убийцей, нет ее вины. И она не виновата также и в том, что ее брат – профессиональный убийца. К счастью, никто не знает, что он ее брат. Иначе рано или поздно ей это тоже припомнили бы во время психиатрического обследования, которое, конечно же, будет назначено. Она не убивала Дага Свенссона и Миа Бергман. И не она назначала себе опекуна, оказавшегося подонком и насильником.