бы цена не взлетала до небес.
– Неужели это материал для статьи?
– Послушай, все не так просто. Представь себе, например, что если бы ценообразование на гамбургеры с семидесятых годов развивалось бы таким же образом, то бигмак стоил бы сейчас около ста пятидесяти крон, или еще больше. Страшно даже подумать, во сколько обошелся бы бигмак с картошкой и колой, но моей зарплаты в «Миллениуме» надолго, пожалуй, не хватило бы. Кто из сидящих за этим столом пошел бы в «Макдоналдс» покупать гамбургеры по сотне?
Никто не откликнулся.
– Вот именно. А когда компания «Нордик констракшн компани»[39] наскоро возводит дешевые новостройки в районе Госхага на острове Лидингё, она берет за трехкомнатную квартиру по десять или двенадцать тысяч крон в месяц. Многие ли из нас справятся с такими расходами?
– Мне это не по карману, – сказала Моника Нильссон.
– Да. Но ты уже проживаешь в районе Данвикстулл, в двушке, которую тебе двадцать лет назад приобрел отец. И если захочешь ее продать, то получишь около полутора миллионов. А что делать сейчас молодым, двадцатилетним, которые хотят съехать из родительского дома? Для них это непосильные суммы. Поэтому они снимают жилье или торчат дома с мамашами до самого выхода на пенсию.
– Но все же при чем тут унитазы? – поинтересовался Кристер Мальм.
– Сейчас мы это обсудим. Весь вопрос в том, почему цена на жилье так непомерно задрана? Да потому, что те, кто заказывают стоительство домов, вообще не компетентны. Представь себе. Жилищно-коммунальное предприятие звонит в строительную компанию, типа «Сканска», сообщает, что хочет заказать сто квартир, и спрашивает, сколько это будет стоить. «Сканска» составляет калькуляцию и отвечает: скажем, пятьсот миллионов крон. Соответственно, цена квадратного метра окажется порядка икс крон, и въехать в квартиру будет стоить десять тысяч в месяц. В «Макдоналдс» ведь можно не ходить, но жить где-то надо в любом случае, значит, тебе придется платить столько, сколько тебе назначат.
– Хенри, дорогой… Давай ближе к делу.
– Ну, я‑то как раз о деле. Почему, например, ты въезжаешь в бараки в районе Хаммарбюхамнен и платишь по десять штук ежемесячно? Только потому, что строительным фирмам нет никакого дела до снижения себестоимости. В любом случае все издержки – за счет клиента. Значительная часть стоимости жилья формируется за счет расходов на стройматериалы. А стройматериалами торгуют оптовики, которые назначают собственные цены. От фонаря. И поскольку никакой настоящей конкуренции нет, то одна ванна стоит в Швеции пять тысяч крон. Та же ванна, от того же производителя, в Германии стоит две тысячи крон. И никакие рациональные аргументы не помогут, эту ценовую разницу оправдать невозможно.
– О’кей.
– Для примера можно прочитать отчеты правительственной комиссии, которая занималась вопросами стоимости строительства в конце девяностых годов. С тех пор почти ничего не изменилось. Никто не взял на себя труд проводить со строительными фирмами переговоры о несоответствии в ценообразовании. Заказчики без всяких условий оплачивают стоимость, и в конечном счете все расходы покрывают жильцы или налогоплательщики.
– Хенри, но что же все-таки с унитазами?
– Кое-что все-таки немного улучшилось, со времен образования Комиссии по стоимости строительства. Правда, на местном уровне, в основном за пределами Стокгольма. Есть заказчики, которые не смирились с высокими ценами на жилье. И типичный пример – компания «Карлскрунахем», которая строит дешевле всех остальных, поскольку просто самостоятельно закупает материалы. Кроме того, в дело вмешалась торговая компания «Свенск Хандель». Они считают цены на стройматериалы вообще неадекватными и пытаются облегчить заказчикам задачу, так чтобы они смогли получать аналогичную, но более дешевую продукцию. Год назад на строительной выставке в Эльвшё даже вспыхнул конфликт. Компания «Свенск Хандель» представила там торговца из Таиланда, который продавал унитазы примерно по пятьсот крон за штуку.
– Вот как? И что же?
– Ближайшим конкурентом оказалась оптовая компания «Витавара АБ», которая продавала настоящие шведские унитазы по тысяче семьсот крон за штуку. И мудрые заказчики из управляющих компаний крепко призадумались: а зачем им выкладывать по тысячу семьсот крон, когда они могут купить аналогичный унитаз из Таиланда за пятьсот?
– Может, у шведского качество более высокое? – спросила Лотта Карим.
– Ничего подобного. Равноценная продукция.
– Таиланд, – произнес Кристер Мальм. – А что если они используют детский труд, или еще что-то такое, что может объяснить низкую цену?
– Нет, – ответил Хенри Кортес. – Детский труд используется в Таиланде в основном в текстильной промышленности и в производстве сувениров. Ну и, разумеется, дети стали живым товаром для педофилов. Это там теперь – настоящая отрасль экономики. ООН контролирует детский труд, и я проверил эту фирму. У них всё в порядке. Это большое, современное и респектабельное предприятие по производству бытовой техники.
– Так вот оно что… Значит, речь идет о странах с низкооплачиваемым уровнем оплаты труда? Так что ты рискуешь написать статью, призывающую вытеснить с рынка шведские предприятия и заменить их таиландскими. Долой шведских работников, давайте закроем наши предприятия и будем импортировать продукцию из Таиланда!.. Центральному объединению профсоюзов такие призывы точно не понравятся.
Широко улыбнувшись, Хенри Кортес откинулся на спинку стула с демонстративно самодовольным видом.
– А вот и нет, – сказал он. – Угадайте, где «Витавара АВ» производит свои унитазы по тысяче семьсот крон за штуку?
Все замолчали.
– Во Вьетнаме, – произнес Хенри.
– Этого не может быть, – возразила главный редактор Малин Эрикссон.
– Может, – сказал Кортес. – Они производят там унитазы по договору субподряда по крайней мере уже десять лет. А шведских работников выгнали еще в девяностые годы.
– Черт побери…
– И вот мы уже приблизились к самой главной теме. Если бы унитазы импортировали прямо из Вьетнама, то они стоили бы около трехсот девяноста крон за штуку. Угадайте, почему во Вьетнаме дешевле, чем в Таиланде?
– Не может быть…
Хенри Кортес кивнул. Он буквально расплылся в улыбке.
– «Витавара АВ» размещает заказы на предприятии, которое называется «Фонг Су индастриз». А эта контора значится у ООН в списке тех, которые засветились во время проверки две тысячи первого года как использующие детский труд. Но вообще-то основную массу рабочих там составляют заключенные.
Малин Эрикссон улыбнулась.
– Ну что ж, – сказала она. – Совсем неплохо. Когда ты вырастешь, то наверняка станешь настоящим журналистом. И когда же ты планируешь закончить работу над материалом?
– Через две недели. Мне надо еще очень многое уточнить. В частности, из области международной торговли. И, кроме того, в качестве героя статьи требуется bad guy[40], поэтому я хочу проверить, кто владеет компанией «Витавара АВ».
– Значит, мы сможем опубликовать статью в июньском номере? – спросила Малин с надеждой в голосе.
– Уверен на все сто.
Инспектор уголовной полиции Ян Бублански с полным безразличием взирал на прокурора Рикарда Экстрёма. Их встреча продолжалась уже сорок минут, и Бублански еле сдерживал себя – ему хотелось протянуть руку, схватить лежащий на столе Экстрёма экземпляр Свода законов Швеции и стукнуть им прокурора по башке. На минуту он даже призадумался, что произойдет, если он так и поступит. Этот факт, конечно, станет достоянием вечерних газет. А его непременно привлекут к суду и обвинят в нанесении телесных повреждений.
Так что с этой идеей пришлось распрощаться. Цивилизованная человеческая особь не поддается подобным импульсам, как бы вызывающе ни вела себя противоположная сторона. Ведь самому инспектору Бублански чаще всего приходилось разбираться именно с теми, кто поддавался необдуманным порывам.
– Что ж, – сказал Экстрём. – Я считаю, что мы достигли согласия.
– Нет, мы не достигли согласия, – ответил Бублански и встал. – Но именно ты возглавляешь предварительное следствие.
Бормоча что-то себе под нос, он свернул в коридор, где находился его служебный кабинет. А потом вызвал к себе инспекторов Курта Свенссона и Соню Мудиг – эта парочка и имелась в его распоряжении на тот момент. Йеркер Хольмберг же весьма некстати решил взять двухнедельный отпуск.
– Зайдите ко мне в кабинет, – сказал Бублански. – И захватите кофе.
Когда они расселись, шеф группы открыл блокнот с записями, которые он сделал во время встречи с Экстрёмом.
– Значит, на данный момент ситуация складывается следующим образом: наш руководитель предварительного следствия снял с Лисбет Саландер все обвинения, касающиеся тех убийств, за которые ее разыскивали. То есть она больше не имеет отношения к тому предварительному следствию, которым занимаемся мы.
– Это все-таки можно рассматривать как некоторый прогресс, – сказала Соня Мудиг.
Курт Свенссон, как всегда, промолчал.
– А я в этом как раз не уверен, – возразил Бублански. – Саландер по-прежнему подозревается в тяжких преступлениях, связанных со Сталлархольмом и Госсебергой. Но в сферу нашего внимания это расследование больше не входит. Мы должны сосредоточиться на поисках Нидермана и разобраться, что произошло на лесном кладбище в Нюкварне.
– Понятно.
– Но совершенно ясно, что Экстрём инициирует судебное преследование Лисбет Саландер. Дело переведено в Стокгольм и выделено в отдельное производство.
– Вот как?
– И угадайте, кто будет проводить расследование?
– Мне даже страшно это себе представить.
– Ханс Фасте вернулся на службу и будет помогать Экстрёму со следствием по делу Саландер.
– Но это же идиотизм! Фасте совершенно не подходит для этой задачи – ведь все, что касается Лисбет Саландер, действует на него как красная тряпка на быка.