– Я не понимаю. Если она пыталась убить своего отца, то, возможно, именно поэтому ее и отправили на психиатрическое лечение.
– Моя версия – которая будет опубликована – заключается в том, что в СЭПО было известно, что именно произошло, но они предпочли защищать Залаченко, поскольку он являлся важным источником информации. Иными словами, они сфальсифицировали диагноз и проследили за тем, чтобы Лисбет упекли.
Лицо Андерса Юнассона выражало неверие, и Микаэль улыбнулся.
– Я могу документально подтвердить все, что сейчас рассказываю вам. И я опубликую эту историю к началу суда над Лисбет. Поверьте – это произведет эффект взорвавшейся бомбы.
– Понимаю.
– Я разоблачу двух врачей, которые, действуя в интересах СЭПО, помогли упрятать Лисбет в сумасшедший дом. Я без страха и упрека предам их публичному позору. Один из этих врачей – известный и уважаемый человек. Но, как я уже сказал, у меня имеется вся необходимая документация.
– Я вас понимаю. Если какой-то врач действительно замешан в подлоге и фальсификации, то это позор для всех представителей нашей профессии.
– Нет, я не верю в коллективную вину. Это позор для тех, кто к этому причастен. То же самое относится и к СЭПО. Я не сомневаюсь, что там наверняка есть порядочные люди. Но в нашем случае действовала группа сектантов. Когда Лисбет Саландер исполнилось восемнадцать лет, они снова попытались отправить ее в интернат. Но тогда им это уже не удалось, зато ей назначили опекуна. Когда начнется судебный процесс, они вновь попытаются масимально опорочить ее. Мне – или, вернее, моей сестре – придется напрячь все свои усилия, чтобы Лисбет оправдали и признали дееспособной.
– О’кей.
– Но Лисбет придется выступить во всеоружии. Таковы условия игры. Я должен также заметить, что несколько полицейских в этом поединке защищают интересы Лисбет. В их число, правда, не входит руководитель предварительного следствия, который возбудил против нее дело.
– Ну и ну…
– Лисбет требуется помощь, чтобы подготовиться к суду.
– Я понимаю. Но я не адвокат.
– Но вы врач, и вы с ней общаетесь.
Глаза Андерса Юнассона сузились.
– То, о чем я хочу вас попросить, неэтично и даже может считаться противозаконным.
– Вот оно что.
– Но с моральной точки зрения оправданно. Ее права умышленно нарушают те, кто обязан бы отвечать за ее защиту.
– Неужели?
– Я могу привести пример. Вам известно, что ее запрещено посещать, она не имеет права читать прессу или общаться с внешним миром. К тому же прокурор добился того, что ее адвокату запретили разглашать информацию. Анника последовательно придерживается служебных инструкций. Зато сам прокурор охотно поставляет информацию для журналистов, которые продолжают писать о Лисбет Саландер всякие небылицы.
– Неужели?
– Вот, например, эта статья.
Микаэль вытащил вечернюю газету недельной давности.
– «Источник в следственных органах утверждает, что Лисбет неадекватна, и газета позволяет себе спекуляции о ее душевном здоровье».
– Я читал статью. Это «липа».
– Значит, вы не считаете Саландер сумасшедшей?
– На этот счет я не имею права высказываться. Зато мне известно, что никаких психиатрических экспертиз не проводилось. Следовательно, эта статья – «липа».
– О’кей. Но я могу, опираясь на документы, доказать, что эти сведения выдал полицейский по имени Ханс Фасте, работающий на прокурора Экстрёма.
– Вот как…
– Экстрём потребует, чтобы процесс происходил за закрытыми дверьми, а это означает, что никому со стороны не дадут изучить и оценить доказательства против Саландер. Но есть кое-что и похуже… Поскольку прокурор изолировал Лисбет, она не сможет собрать материал, который поможет ей защититься от нападок.
– Но насколько я понимаю, этим должен заниматься ее адвокат.
– Лисбет, как вы наверняка уже успели заметить, очень своеобразная личность. У нее есть тайны, в которые я посвящен, но я не имею права посвящать в них Аннику. Только сама Лисбет может решить, захочет ли она обнародовать некоторые факты в суде и таким образом защитить себя.
– Ага.
– А чтобы иметь возможность принять решение, ей потребуется вот это.
Микаэль положил на столик принадлежащий Лисбет Саландер карманный персональный компьютер «Палм Тангстен Т3» и зарядное устройство.
– Это важнейшее оружие из арсенала Лисбет. Оно ей необходимо.
Андерс Юнассон посмотрел на карманный компьютер с подозрением.
– Но почему бы вам не передать это ее адвокату?
– Потому что только Лисбет знает, как раздобыть доказательный материал.
Андерс Юнассон долго сидел молча, не прикасаясь к компьютеру.
– Позвольте мне рассказать вам о докторе Петере Телеборьяне, – сказал Микаэль и извлек папку, где у него хранились самые важные материалы.
Они просидели еще более двух часов, беседуя почти шепотом.
Субботним вечером, в начале девятого Драган Арманский покинул офис «Милтон секьюрити» и дошел до синагоги прихода Сёдер, расположенной на Санкт-Польсгатан. Он позвонил, представился, и раввин впустил его внутрь.
– У меня здесь назначена встреча со знакомым, – сказал Арманский.
– Вам на второй этаж. Я провожу вас.
Раввин предложил Арманскому кипу, которую тот, хоть и сомневался, но все же надел. Он воспитывался в мусульманской семье, поэтому носить кипу и посещать синагогу не входило в число его каждодневных привычек. С кипой на голове он даже чувствовал себя не вполне комфортно.
Ян Бублански тоже был в кипе.
– Привет, Драган. Спасибо, что нашел для меня время. Я попросил раввина выделить нам комнату, чтобы нам никто не помешал.
Арманский уселся напротив Бублански.
– Полагаю, у тебя имеются веские причины для такой суперсекретности.
– Не стану юлить. Я знаю, что ты – друг Лисбет Саландер.
Арманский кивнул.
– Я хочу знать, что вы с Блумквистом затеяли, чтобы помочь Саландер.
– Почему ты решил, что мы что-то затеяли?
– Потому что прокурор Рикард Экстрём много раз спрашивал меня, насколько «Милтон секьюрити» в курсе расследования дела Саландер. Он интересуется не шутки ради, а потому что беспокоится, как бы ты не выкинул какой-нибудь трюк, который повлияет на климат в массмедиа.
– Ага…
– А раз Экстрём беспокоится, значит, он знает или боится, что ты намерен что-то предпринять. Или, по крайней мере, он беседовал с кем-то, кто этого боится.
– Интересно, с кем же?
– Драган, давай не будем ходить вокруг да около. Ты знаешь, что Саландер в девяносто первом году подвергалась преследованиям, и я боюсь, что во время нового судебного процесса против нее снова предпримут атаку.
– Ты, как полицейский в демократической стране, должен действовать, если у тебя имеется какая-то информация.
Бублански кивнул.
– А я и намерен действовать. Только вопрос в том, как.
– Объясни толком, что тебе надо.
– Я хочу знать, что вы с Блумквистом задумали. Я думаю, что вы не сидите сложа руки.
– Но откуда мне знать, что я могу тебе доверять?
– Как ты знаешь, есть отчет от девяносто первого года, обнаруженный Микаэлем Блумквистом…
– Я с ним ознакомился.
– У меня больше нет доступа к отчету.
– У меня тоже. Оба экземпляра, имевшиеся у Блумквиста и его сестры, исчезли.
– Исчезли? – переспросил Бублански.
– Экземпляр Блумквиста украли, когда к нему вломились в квартиру, а копия Анники Джаннини пропала при разбойном нападении на нее в Гётеборге. Все это произошло в тот самый день, когда убили Залаченко.
Бублански замолчал.
– Но почему нам об этом ничего не известно?
– Как выразился Микаэль Блумквист, любой факт подается в горячем виде, и только в нужный момент. А все остальные публикации либо опережают события, либо плетутся за ними.
– Но вы… Разве он собирается что-то опубликовать?
Арманский коротко кивнул.
– Сам подумай: нападение в Гётеборге и взлом квартиры здесь, в Стокгольме. И все это в один день. Это означает, что наши противники действуют очень организованно, – сказал Бублански.
– Кроме того, мне, вероятно, следовало бы упомянуть о том, что, согласно многим неоспоримым фактам, телефон Анники Джаннини прослушивается.
– То есть кто-то многократно нарушает закон.
– Значит, теперь нам следовало бы вычислить, кто они – наши противники, – сказал Драган Арманский.
– Я тоже над этим размышляю. Понимаешь, внешне все выглядит так, будто в СЭПО заинтересованы в том, чтобы отчет Бьёрка был забыт. Но, Драган… Речь идет о Службе безопасности Швеции. Это государственная структура. Я не могу поверить в то, что СЭПО может такое санкционировать. Я никогда не мог бы даже представить, что они способны на нечто подобное.
– Понимаю. Мне тоже трудно с этим смириться. Не говоря уже о том факте, что кто-то заявляется в Сальгренскую больницу и отстреливает Залаченко башку…
Бублански молчал.
– А Гуннару Бьёрку вдруг ни с того ни с сего приходит в голову взять и повеситься.
Этой фразой Арманский забил последний гвоздь.
– Значит, вы считаете, что речь идет о серии организованных убийств. Я знаю Маркуса Эрландера, который проводил расследование в Гётеборге. Он полагает, что это событие – результат импульсивного действия больного человека. А мы скрупулезно исследовали смерть Бьёрка – скорее всего, он совершил самоубийство.
Арманский кивнул.
– Эверт Гульберг, семидесяти восьми лет, больной раком, уже обреченный, он за несколько месяцев до убийства проходил курс лечения от клинической депрессии. Я велел Фреклунду раскопать все, что можно найти о Гульберге в официальных документах.
– И?..
– Он служил в армии в Карлскруне в сороковые годы, потом изучал юриспруденцию и постепенно стал консультантом по налоговым делам в сфере частного предпринимательства. В течение примерно тридцати лет у него имелся офис в Стокгольме. Он держался в тени, обслуживал частных клиентов… Да кто бы они там ни были. В девяносто первом году вышел на пенсию, в девяносто четвертом переехал к себе домой в Лахольм… В его биографии нет ничего примечательного.