Вернувшись к «Котелку Самира», где она накануне вечером оставила свой БМВ, Эрика Бергер крепко выругалась.
Машина была на месте, но ночью кто-то проколол все четыре колеса. Ублюдки проклятые, ругнулась она про себя, клокоча от злости.
Однако выбора у нее не было. Эрика позвонила в службу эвакуации и попросила помощи. Ждать она не могла, поэтому засунула ключи от машины в выхлопную трубу, чтобы эвакуаторы могли попасть внутрь, потом дошла до площади Мариаторгет и остановила такси.
Лисбет Саландер зашла на страницу Республики хакеров и, обнаружив, что Чума в Сети, послала ему весточку. Он тут же отозвался.
Привет, Оса. Как дела в больнице?
Более или менее. Мне требуется твоя помощь.
Господи!
Никак не думала, что придется об этом просить.
Должно быть, дело серьезное.
Йоран Мортенссон, живет в Веллингбю. Мне нужен доступ к его компьютеру.
О’кей.
Весь материал надо пересылать Микаэлю Блумквисту из «Миллениума».
Я это устрою.
«Старший брат» контролирует телефон Калле Блумквиста и, вероятно, его электронную почту. Посылай материал на его адрес на Hotmail.
О’кей.
Если я окажусь недоступна, Блумквисту потребуется твоя помощь. Надо, чтобы у него была возможность с тобой связаться.
Ну-ну.
Он немного прямолинеен, но ты можешь на него полагаться.
Ну-ну.
Сколько ты хочешь?
Чума на несколько секунд замолчал.
Это связано с твоей ситуацией?
Да.
Это может тебе помочь?
Да.
Тогда ничего не надо.
Спасибо. Но не в моих правилах оставаться в долгу. Мне будет нужна твоя помощь вплоть до суда. Я заплачу 30 000.
У тебя есть деньги?
Есть.
О’кей.
Пожалуй, нам понадобится Trinity. Думаешь, ты сможешь заманить его в Швецию?
Для чего?
Для того, на чем он собаку съел. Я заплачу ему стандартный гонорар + расходы.
О’кей. Кого?
Она объяснила, что требуется сделать.
В пятницу утром доктор Андерс Юнассон озабоченно и любезно созерцал явно раздраженного инспектора уголовной полиции Ханса Фасте, сидевшего напротив за письменным столом.
– Сожалею, – сказал Юнассон.
– Я ничего не понимаю. Я думал, что Саландер уже здорова… Я приехал в Гётеборг, отчасти чтобы ее допросить, а отчасти чтобы перевезти ее в камеру в Стокгольме, где ей будет очень удобно.
– Сожалею, – повторил врач. – Я бы охотно ее отпустил, поскольку, честно говоря, лишних палат у нас нет. Но…
– А может, она симулирует?
Юнассон засмеялся.
– Нет, это исключено. Понимаете, Лисбет Саландер прострелили голову. Я извлек пулю из ее головы, и выживет она или нет, никто не знал – шансов было пятьдесят на пятьдесят. Она выжила, и прогнозы были исключительно благоприятными. И мы с коллегами уже собирались ее выписывать. Но со вчерашнего дня у нее наблюдается явное ухудшение. Она жаловалась на сильную головную боль, и у нее внезапно поднялась температура, которая теперь скачет вниз-вверх. Вчера у нее было тридцать восемь, и ее дважды рвало. Ночью температура спустилась почти до нормы, и я подумал, что это какая-то случайность. Однако когда я осматривал Саландер сегодня утром, у нее было почти тридцать девять, а это серьезно. Сейчас температура опять немного понизилась.
– Но что с ней?
– Не знаю, но температурные колебания говорят о том, что это не грипп и не что-то подобное. С чем именно это связано, я не могу сказать, но, возможно, у нее просто аллергическая реакция на какое-нибудь лекарство или на что-то другое…
Он загрузил на компьютере снимок и повернул монитор к Хансу Фасте.
– Я велел сделать рентген головы. Как видите, к месту ранения примыкает затемнение. Я не могу определить его происхождение. Это может быть рубец, образовавшийся в процессе заживления, а может быть, и небольшое кровоизлияние. Но пока мы не выясним, в чем дело, я не могу ее выпустить, как бы мне того ни хотелось.
Ханс Фасте разочарованно кивнул. Какой смысл спорить с врачами, ведь они властвуют над жизнью и смертью и являются чуть ли не главными наместниками Бога на земле… Хотя полицейские, наверное, все же главнее. Во всяком случае, чтобы определить, насколько серьезно состояние Лисбет Саландер, ему не явно хватало компетентности.
– И что же теперь будет?
– Я прописал ей полный покой и отменил физиотерапию – теперь ей необходима лечебная гимнастика из-за пулевых ранений плеча и бедра.
– О’кей… Мне надо позвонить в Стокгольм, прокурору Экстрёму. Видите ли, для нас это сюрприз. Что я могу ему сказать?
– Два дня назад я уже мог бы согласиться на ее перевод – например, в конце этой недели. Но, похоже, с этим придется подождать. Так что можете сообщить ему, что едва ли я смогу принять решение в течение следующей недели, и не исключено, что пройдет еще недели две, прежде чем вам позволят перевезти ее в тюрьму в Стокгольм. Все будет зависеть только от ее состояния.
– Суд назначен на июль…
– Если не произойдет ничего экстраординарного, она к тому времени уже будет на ногах.
Инспектор уголовной полиции Ян Бублански с подозрением разглядывал подтянутую спортивную женщину по другую сторону столика. Они сидели в уличном кафе на Норр Меларстранд и пили кофе. В этот чудесный день, в пятницу 20 мая, воздух казался по-летнему теплым. Она предъявила удостоверение на имя Моники Фигуэрола из ГПУ/Без, когда он уже собирался уходить домой – а дело было в пять часов, – представилась и предложила побеседовать за чашечкой кофе.
В начале Бублански вел себя как угрюмый и замкнутый мужлан. Через несколько минут Моника заглянула ему в глаза и сказала, что никто не давал ей официального задания его допросить и что у него, естественно, есть полное право ничего не говорить. Он спросил, а какое у нее собственно к нему дело, и она чистосердечно призналась в том, что ее начальник поручил ей провести неофициальное расследование – где правда, а где фальсификация в так называемой истории Залаченко, которую иногда также именуют историей Саландер. Заодно она объяснила, что, возможно, даже не вправе задавать ему вопросы, а уж отвечать на них или нет – придется решать ему.
– Чем я могу вам посодействовать? – спросил наконец Бублански.
– Расскажите, что вам известно о Лисбет Саландер, Микаэле Блумквисте, Гуннаре Бьёрке и Александре Залаченко. Что их объединяет? Или разъединяет?
В итоге они проговорили больше двух часов.
Торстен Эдклинт обстоятельно и долго размышлял над тем, как ему действовать дальше. После пяти дней расследования Моника Фигуэрола раздобыла ряд неопровержимых доказательств того, что в ГПУ/Без творится что-то несусветное. Он понимал, что действовать надо осторожно, пока у него еще не собран весь материал. Но Эдклинт не имел полномочий проводить оперативные действия, особенно в отношении собственных сотрудников. Так что в сложившейся ситуации он и сам оказался в ситуации конституционного кризиса.
Следовательно, ему требовалось найти некую формулу, которая позволила бы придать его действиям оттенок легальности. В кризисной ситуации Эдклинт всегда мог сослаться на свое полицейское удостоверение – ведь расследование преступлений является неоспоримым долгом полицейского. Но данное преступление было столь деликатного свойства и так тесно связано с конституционными правами граждан, что позволь он себе хоть один неверный шаг – и, скорее всего, окажется без работы. Так что всю пятницу он провел в размышлениях, запершись у себя в кабинете.
В конце концов Эдклинт пришел к выводу, что Драган Арманский прав, несмотря на то, что все это казалось полным абсурдом. Внутри ГПУ/Без возникла группа, которая взяла на себя смелость действовать за пределами своих полномочий или параллельно своим официальным задачам. Поскольку эта деятельность продолжалась много лет – по меньшей мере с 1976 года, когда в Швецию прибыл Залаченко, – она была хорошо организована и имела надежное прикрытие сверху. Насколько высоко тянулись нити от заговорщиков, Эдклинт не имел представления.
Он вывел в блокноте три имени.
Йоран Мортенссон, личная охрана. Инспектор уголовного розыска.
Гуннар Бьёрк, заместитель начальника Иностранного отдела. Умер. (Самоубийство?)
Альберт Шенке, начальник Канцелярии, ГПУ/Без.
Моника Фигуэрола сделала вывод, что Мортенссона перевели из личной охраны якобы в контрразведку, где он на самом деле не появился. Произойти без ведома начальника канцелярии это не могло. Исключено. И Мортенссон занимается слежкой за журналистом Микаэлем Блумквистом, что не имеет никакого отношения к контрразведке.
К списку следовало добавить еще два имени, которые не имели отношения к ГПУ/Без.
Петер Телеборьян, психиатр.
Ларс Фаульсон, слесарь по замкам.
Телеборьяна несколько раз приглашали в ГПУ/Без в качестве консультанта-психиатра, в конце 1980‑х и в начале 1990‑х годов. Собственно говоря, его приглашали трижды, и Эдклинт ознакомился с соответствующими архивными отчетами. Первый случай был экстраординарным: контрразведка вычислила в телекоммуникационной индустрии русского информатора. Судя по биографии, в случае разоблачения он мог бы решиться на самоубийство. Телеборьян провел исчерпывающие обследования и пришел к выводу, что информатора можно превратить в двойного агента. В остальных двух случаях психиатра привлекали по куда менее серьезным поводам: в связи с алкогольными проблемами одного сотрудника ГПУ/Без и из-за эксцентричного сексуального поведения дипломата одной из африканских стран.
Однако ни Телеборьян, ни Фаульссон – в особенности Фаульссон – не занимали в ГПУ/Без никаких должностей. Тем не менее их деятельность имеет отношение к… К чему?
Заговор самым непосредственным образом связан с покойным Александром Залаченко – перебежавшим агентом советской структуры ГРУ, который, согласно фактам, прибыл в Швецию в день выборов 1976 года. И о котором никто никогда не слышал. Разве такое возможно?