Эрика отступила к входной двери и надела туфли, которые сбросила, придя домой. Вернее, она надела одну туфлю, а в другую сунула пальцы раненой ноги и, кое-как доковыляв на одной ноге в гостиную, огляделась.
Потом она заметила посреди гостиной кирпич.
Эрика добрела до двери террасы и вышла на задний двор.
На фасаде дома кто-то метровыми буквами спреем вывел слово:
ШЛЮХА
В начале десятого вечера Моника Фигуэрола открыла Микаэлю Блумквисту дверцу машины, а сама обошла вокруг и уселась на водительское сиденье.
– Отвезти вас домой или лучше высадить где-нибудь в другом месте?
Микаэль смотрел куда-то в пространство ничего не видящим взглядом.
– Честно говоря, я даже не понимаю, где нахожусь. Мне еще никогда не приходилось оказывать давление на премьер-министра.
Моника усмехнулась.
– Вы довольно удачно разыграли свои карты, – сказала она. – Я и не подозревала, что у вас такой талант картежника.
– Я взвешивал каждое свое слово.
– Да, но вы притворялись, будто знаете несколько больше, чем оно есть на самом деле. Я поняла это, когда сообразила, как вы меня вычислили.
Микаэль повернулся и взглянул на ее профиль.
– Вы записали номер моей машины, когда я сидела на пригорке возле вашего дома.
Он кивнул.
– Вы разыграли все так, будто знаете, что обсуждается в канцелярии премьер-министра.
– Почему же вы ничего не сказали?
Фигуэрола бегло взглянула на него и повернула на улицу Грев Турегатан.
– Правила игры. Я не должна была там стоять. Но мне больше негде было припарковаться. А вы держите ситуацию под жестким контролем, не так ли?
– Вы сидели, разложив на переднем сиденье карту, и говорили по телефону. Я запомнил номер машины и потом машинально проверил. Я проверяю все машины, на которые реагирую. Чаще всего все оказывается ложной тревогой. В вашем же случае я обнаружил, что вы работаете в СЭПО.
– Я следила за Мортенссоном. А потом обнаружила, что вы следите за ним благодаря Сусанн Линдер из «Милтон секьюрити».
– Арманский поручил ей документировать все, что происходит вокруг моей квартиры.
– Поскольку она исчезла в вашем подъезде, Арманский, вероятно, установил в квартире какой-то вариант скрытого наблюдения.
– Верно. У нас есть прекрасная видеозапись того, как они проникают в квартиру и роются в моих бумагах. У Мортенссона был с собой портативный фотокопировальный аппарат. Вы вычислили его сообщника?
– Он в данном случае никакого интереса не представляет. Слесарь по замкам, с криминальным прошлым, которому, вероятно, платят за вскрытие вашей двери.
– Имя?
– Анонимность источника гарантируется?
– Разумеется.
– Ларс Фаульссон, сорок семь лет. Кличка – Фалун. В восьмидесятых годах был осужден за взлом сейфа и разные другие делишки. Держит магазинчик на площади Норртулль.
– Спасибо.
– Давайте прибережем наши тайны до завтрашнего совещания.
На прощание они договорились, что Блумквист на следующий день посетит Отдел защиты конституции, чтобы они уже могли начать обмениваться сведениями. Они как раз проезжали площадь Сергельторгет, когда Микаэль вдруг произнес:
– Знаете что? Я смертельно голоден. Я обедал около двух часов дня и, когда вы меня забрали, шел домой, собираясь приготовить макароны. А вы ели?
– Кажется, да, но уже давно.
– А давайте поедем в какое-нибудь заведение с приличной едой.
– В принципе всю еду можно считать приличной.
Он покосился на нее.
– Я думал, вы фанатик здоровой пищи.
– Нет, я фанатик спорта. Если тренируешься, можно есть все, что угодно. В разумных пределах, разумеется.
Моника затормозила на виадуке и по дороге обдумывала варианты. Вместо того чтобы свернуть в сторону Сёдера, она поехала прямо на остров Кунгсхольмен.
– Я плохо разбираюсь в заведениях в вашем районе, но знаю отличный боснийский ресторанчик на площади Фридхемсплан. Они пекут очень вкусные буреки[67].
– Звучит обнадеживающе, – сказал Микаэль Блумквист.
Букву за буквой, Лисбет Саландер набирала на компьютере свою исповедь. В среднем она уделяла этому занятию по пять часов в сутки. Она тщательно обдумывала формулировки и внимательно следила за тем, чтобы опустить те детали и подробности, которые могли быть обращены против нее.
Тот факт, что она находилась взаперти, оказался даже очень кстати. Она пребывала в палате в одиночестве и могла работать в любое время. Правда, когда звякали связки ключей или приближался звук отпираемого замка, ей приходилось немедленно прятать компьютер.
Когда я запирала дачу Бьюрмана, что возле Сталлархольма, на мотоциклах подъехали Карл Магнус Лундин и Сонни Ниеминен. Поскольку они какое-то время безуспешно разыскивали меня по заданию Залаченко/Нидермана, они очень удивились, застав меня на даче. Магге Лундин слез с мотоцикла, заявив: «Мне кажется, эту шлюху надо отодрать». Они с Ниеминеном вели себя настолько агрессивно, что мне пришлось применить приемы необходимой обороны. Я уехала оттуда на мотоцикле Лундина, который потом оставила возле торгового центра в Эльвшё.
Лисбет перечитала абзац и осталась вполне довольна написанным. Незачем вдаваться в подробности и рассказывать о том, что Магге Лундин обозвал ее шлюхой, а она в ответ схватила пистолет Сонни Ниеминена и в отместку прострелила байкеру ногу. Полиция, вероятно, могла это вычислить, но доказывать, что именно так все и было, – это их забота. Лисбет не намеревалась облегчать им работу, признаваясь в чем-то, что могло закончиться тюремным заключением за нанесение тяжкого вреда здоровью и все такое прочее.
Текста уже набралось на тридцать три страницы, и Лисбет уже приближалась к финалу. Она не слишком обременяла себя изложением деталей и нюансов, а кое-где даже откровенно их замалчивала, и лишь изредка упоминала о них уже на следующих этапах развития сюжета.
Немного подумав, Лисбет прокрутила текст назад и перечитала абзац, повествующий о грубом, садистском изнасиловании, которому ее подверг адвокат Нильс Бьюрман. Этому эпизоду она уделила больше всего времени; кстати, он относился к тем немногим фрагментам, который Лисбет неоднократно переделывала, пока конечный результат наконец ее не удовлетворил. Сам акт она описала в девятнадцать строчек. В них Саландер деловито излагала, как он ее ударил, бросил животом на кровать, заклеил скотчем рот и надел на нее наручники. Далее она сообщала, что за ночь он позволил себе по отношению к ней неоднократные насильственные действия сексуального характера, включавшие как анальные, так и оральные вторжения. Затем описывала, как, насилуя ее, он обмотал ей вокруг шеи предмет одежды – ее собственную футболку – и душил так долго, что она на время потеряла сознание. Далее следовало еще несколько строчек текста, в которых Лисбет перечисляла орудия, использовавшиеся во время изнасилования: короткий хлыст, анальную затычку, грубый искусственный пенис и зажимы, которые он закреплял на ее сосках.
Лисбет наморщила лоб, изучая текст. В конце концов она взяла стилус и отстучала еще несколько строчек.
В какой-то момент, пока я по-прежнему лежала с заклеенным ртом, Бьюрман обратил внимание на тот факт, что я увлекаюсь татуировками и пирсингом; особенно он сосредоточился на кольце в левом соске. Он спросил, нравится ли мне пирсинг, а потом вышел из комнаты и очень скоро вернулся с булавкой, которой проткнул мне правый сосок.
Перечитав новый текст, она кивнула в знак одобрения. Бюрократический тон придавал тексту такой сюрреалистический стиль, что он казался от начала и до конца плодом мрачной фантазии.
История звучала на сто процентов неправдоподобно.
Этого-то и добивалась Саландер.
Тут Лисбет услышала бряцание связки ключей. Она немедленно выключила компьютер и поместила его в нишу за прикроватной тумбочкой. Вошла Анника Джаннини, и Лисбет нахмурила брови. Уже начало десятого вечера, и обычно Джаннини так поздно не появлялась.
– Привет, Лисбет!
– Привет!
– Как ты себя чувствуешь?
– Я еще не готова.
Анника вздохнула.
– Лисбет… Суд назначили на тринадцатое июля.
– Нормально.
– Нет, это ненормально. Время уходит, а ты по-прежнему мне не доверяешь. Я начинаю бояться, что совершила колоссальную ошибку, согласившись быть твоим адвокатом. Чтобы у нас появился хотя бы малейший шанс, ты должна мне доверять. Мы должны понимать и доверять друг другу.
Лисбет посмотрела на Аннику Джаннини долгим изучающим взглядом. Под конец откинулась на подушку и уставилась в потолок.
– Я знаю, что нам надо делать, – сказала она. – Я изучила план Микаэля, и он прав.
– Я в этом не уверена, – ответила Анника.
– А я уверена.
– Полиция снова намерена тебя допросить – это некий Ханс Фасте из Стокгольма.
– Пусть допрашивает. Я не скажу ему ни слова.
– Тебе придется давать объяснения.
Лисбет пристально посмотрела на Аннику Джаннини.
– Повторяю. Полиции мы не скажем ни слова. Когда мы явимся на этот суд, у прокурора не найдется никаких показаний против нас. У них будет только моя объяснительная записка, которую я сейчас составляю, и многие фрагменты которой покажутся им невероятными. А получат они ее всего за несколько дней до суда.
– И когда же ты собираешься взяться за перо и начать писать свои мемуары?
– Ты получишь их через несколько дней. Но к прокурору они должны попасть только непосредственно перед судом.
Лицо Анники Джаннини выражало сомнение.
Лисбет усмехнулась.
– Ты твердишь о доверии. А я могу тебе довериться?
– Разумеется.
– О’кей. Тогда не могла бы ты тайком пронести мне карманный компьютер, чтобы я могла общаться с людьми по Интернету?
– Нет. Конечно, нет. Если об этом кто-нибудь пронюхает, меня привлекут к судебной ответственности и лишат лицензии адвоката.
– А если такой компьютер принесет мне кто-нибудь другой, ты заявишь в полицию?