– В каком смысле?
– Постараюсь не вдаваться в технические подробности, но похоже, что Франс не только развил дальше свою старую AI-программу, но и нашел новые алгоритмы и новый топологический материал для квантовых компьютеров.
– Это, к сожалению, не мой технический уровень.
– Квантовые компьютеры – это компьютеры, базирующиеся на квантовой механике. Пока это еще довольно ново. «Гугл» и АНБ вложили огромные суммы в машину, которая уже в определенных областях более чем в тридцать пять тысяч раз быстрее любого обычного компьютера. «Солифон», где Франс работал, тоже разрабатывает аналогичный проект, но, по иронии судьбы – особенно если эти сведения верны, – продвинулся не так далеко.
– О’кей, – неуверенно вставил Бублански.
– Главное преимущество квантовых компьютеров заключается в том, что основополагающие единицы – квантовые биты, кубиты – являются суперпозицией базовых состояний.
– Что?
– Они могут не только принимать положения «единица» или «ноль», как традиционные компьютеры, но быть также единицей и нулем одновременно. Проблема заключается в том, что для того, чтобы такие машины прилично работали, требуются особые методы расчетов и глубокие знания физики, прежде всего того, что мы называем квантовой декогеренцией, а здесь мы пока продвинулись не особенно далеко. Квантовые компьютеры пока слишком специализированны и неповоротливы. Но Франс – как бы мне это получше объяснить? – судя по всему, нашел методы, позволяющие сделать их более умными, подвижными и самообучающимися, и здесь он явно сотрудничал с рядом экспериментаторов, то есть с людьми, которые могли тестировать и проверять его результаты. То, что он создал, было грандиозным… по крайней мере, могло быть. Тем не менее он ощущал не только гордость и, конечно, поэтому позвонил Стивену Уорбертону. У него было очень тяжело на душе.
– Почему?
– Если говорить о долгосрочной перспективе, то, думаю, потому, что он подозревал: его создание может стать опасным для мира. Но непосредственно в тот момент – потому что он знал кое-что об АНБ.
– Что именно?
– Про один уровень я не имею представления. Это касалось проникновения в самую грязную часть их промышленного шпионажа. Но про другой знаю очень хорошо. Сегодня известно, что эта организация усиленно работает над развитием именно квантовых компьютеров. Для АНБ это было бы прямо манной небесной. С помощью эффективной квантовой машины в перспективе стало бы возможным взламывать любые шифры, любые цифровые охранные системы. В такой ситуации никто не смог бы защититься от бдительного ока АНБ.
– Как отвратительно, – сказал Бублански с многозначительностью, удивившей его самого.
– Но на самом деле существует еще худший сценарий. В случае если такая вещь попадет в руки жестоких преступников, – продолжила Фарах Шариф.
– Я понимаю, куда вы клоните.
– И поэтому меня, разумеется, интересует, что вам удалось конфисковать у схваченных вами мужчин.
– Боюсь, что ничего подобного, – ответил Бублански. – Но этих парней едва ли можно назвать уникумами в умственном отношении. Сомневаюсь, чтобы они сумели справиться даже с курсами математики средней школы.
– Значит, настоящему компьютерному гению удалось скрыться?
– К сожалению, да. Он и подозреваемая женщина бесследно исчезли. Вероятно, у них есть документы на несколько имен.
– Тревожно…
Бублански кивнул и посмотрел в темные глаза Фарах, глядевшие на него умоляюще, и, возможно, именно поэтому его не охватил новый приступ отчаяния, а посетила обнадеживающая мысль.
– Я не знаю, что это означает… – начал он.
– Что?
– Наши компьютерщики исследовали компьютеры Бальдера. Это было непросто, учитывая его постоянную заботу о безопасности. Но все-таки у них получилось. Можно сказать, что нам немного повезло, и мы быстро установили, что один компьютер, судя по всему, похитили.
– Я так и предполагала, – сказала она. – Черт побери!
– Успокойтесь, успокойтесь, я еще не договорил. Мы также поняли, что несколько машин было соединено между собой и что они, в свою очередь, периодически подключались к суперкомпьютеру в Токио.
– Звучит правдоподобно.
– Именно. Поэтому мы смогли увидеть, что большой файл – или, во всяком случае, некий большой объект – был совсем недавно уничтожен. Восстановить его нам не удалось, но мы констатировали, что это имело место.
– Вы хотите сказать, что Франс уничтожил собственную научную работу?
– Я, в общем-то, не делаю никаких выводов. Но когда я услышал ваш рассказ, такая мысль пришла мне в голову.
– А файл не мог уничтожить преступник?
– Вы имеете в виду, что преступник мог сперва скопировать его, а потом стереть из компьютеров Бальдера?
– Да.
– В это мне крайне трудно поверить. Убийца забегал в дом очень ненадолго, он ни за что не успел бы провернуть такое; да ему и не хватило бы знаний.
– Ладно… это все-таки звучит обнадеживающе, – с сомнением в голосе произнесла Фарах Шариф. – Вот только…
– Да?
– Для меня это не вписывается в характер Франса. Неужели он действительно был человеком, способным уничтожить главное дело своей жизни? Это ведь все равно… я не знаю… как если бы он отрубил себе руку, или хуже того, как если бы он убил друга, уничтожил потенциальную жизнь…
– Иногда человек вынужден приносить большую жертву, – задумчиво сказал Бублански. – Уничтожать то, что любил, чем жил…
– Или же где-то существует копия.
– Или же где-то существует копия, – повторил Ян, внезапно протянув вперед руку.
Фарах Шариф явно не поняла. Она просто смотрела на руку, словно ожидая, что он ей что-то даст. Но Бублански решил не сдаваться.
– Знаете, что говорит мой раввин?
– Нет.
– Что человека отличают противоречия. Мы одновременно стремимся домой – и уехать подальше. Я не был знаком с Франсом Бальдером, и, возможно, он посчитал бы, что я просто старый дурак. Но одно я, во всяком случае, знаю: мы способны одновременно любить свою работу и бояться ее – в точности как Франс Бальдер, похоже, любил сына и бежал от него. Жить, профессор Шариф, означает не вписываться целиком и полностью в какие-то рамки, а разрываться во многие стороны. Я вот думаю: не находился ли ваш друг на какой-то переломной стадии? Может, он действительно уничтожил дело жизни. Может, он под конец проявил себя во всей своей противоречивости – и стал истинным человеком, в лучшем смысле этого слова…
– Вы так думаете?
– Я не знаю. Но ведь он изменился, не так ли? Суд постановил, что Бальдер не способен заботиться о сыне. Тем не менее он занялся именно этим, и даже добился того, что мальчик расцвел и начал рисовать.
– Вы правы, комиссар.
– Называйте меня Яном.
– О’кей.
– Знаете, народ иногда называет меня Бубла.
– Это потому, что вы так приятно бубните?
– Ха, нет, не думаю. Но одно я знаю совершенно точно.
– Что же?
– Что вы…
Дальше он не продвинулся, но этого и не требовалось. Фарах Шариф одарила его улыбкой, которая в силу своей простоты заставила Бублански снова начать верить в жизнь и в Бога.
В восемь часов утра Лисбет Саландер поднялась со своей большой кровати на Фискаргатан. Она опять не выспалась, и не только потому, что без всякого результата боролась с шифрованным файлом АНБ. Саландер еще прислушивалась к шагам на лестнице и периодически проверяла сигнализацию и камеры наблюдения на лестничной клетке. Ей так же, как всем остальным, не было известно, покинула ли сестра страну.
После позора на Ингарё нельзя было исключить того, что Камилла готовит новую атаку, еще большей силы, или же что в квартиру ворвутся люди из АНБ. В этом отношении Лисбет не питала никаких иллюзий. Но сейчас, утром, она, отбросив эти мысли, решительным шагом пошла в ванную, разделась до пояса и проверила рану.
Ей показалось, что рана выглядит лучше, хотя это, конечно, соответствовало действительности лишь отчасти. Тем не менее она в безумном порыве решила отправиться в боксерский клуб на Хурнсгатан и потренироваться.
Зло надо изгонять злом.
После тренировки Лисбет в полном изнеможении сидела в раздевалке, будучи почти не в силах думать. Зажужжал мобильный телефон, но она не обратила на него внимания. Вошла в душ и встала под струи горячей воды, и только тут мысли стали постепенно проясняться. В ее сознании опять всплыл рисунок Августа. Правда, на этот раз Саландер занимало не само изображение убийцы, а написанное в самом низу листа.
Законченную работу Лисбет видела в доме на Ингарё лишь несколько мгновений и была тогда полностью сосредоточена на отправке рисунка Бублански и Мудиг; а если бы даже и задумалась над ним, то, как и все остальные, восхитилась бы точностью изображения деталей. Но теперь, когда она с помощью своего фотографического взгляда восстанавливала рисунок в памяти, ее гораздо больше интересовало написанное под изображением уравнение. В состоянии глубокой концентрации Лисбет вышла из душа. Однако она почти не слышала собственных мыслей, поскольку около раздевалки бушевал Обинце.
– Заткнись! – крикнула она ему. – Я думаю!
Но это не особенно помогло. Тренер разошелся не на шутку, и любой другой человек, кроме Лисбет, его, вероятно, понял бы. Обинце удивило то, насколько устало и посредственно она била по мешку с песком, а вскоре, когда она начала опускать голову и кривиться от боли, он заволновался и под конец, совершив неожиданный маневр, подскочил к ней, задрал ей рукав футболки, обнаружил рану и совершенно обезумел. Судя по всему, он все еще не пришел в себя.
– Знаешь, ты идиотка! Сумасшедшая! – кричал тренер.
Лисбет была не в силах отвечать. Силы полностью оставили ее, увиденное на рисунке постепенно стиралось из мыслей, и она в полном изнеможении опустилась на скамейку в раздевалке. Рядом с ней сидела Джамиля Ачебе, крутая девушка, с которой она обычно боксировала и занималась любовью – как правило, именно в таком порядке, – поскольку, когда они бились особенно отчаянно, это часто ощущалось как некая дикая прелюдия. Несколько раз они вели себя в душе не совсем прилично. Ни одну из них правила этикета особенно не волновали.