Официанты лучатся приветливыми улыбками, старается угодить клиентам миловидная администратор в облегающем фигуру кремовом платье, готовит какой-то умопомрачительный напиток симпатичный бариста в темно-синей рубашке.
– Мама планирует выкупить это заведение, – между прочим сообщает Шилов, когда мы занимаем последний из свободных столиков, и с претензией на звание ресторанного критика поясняет: – заодно и проверим, настолько ли тут вкусные круассаны, как ей говорили.
Круассаны здесь выше всяких похвал.
Это я могу сказать точно, когда отправляю в рот кусочек теплого воздушного теста с хрустящей подрумяненной корочкой. Мягкий сливочный сыр идеально дополняет этот шедевр кулинарного искусства, а чашка в меру сладкого латте с пушистой пенной шапкой радует глаз и греет холодные пальцы.
Весь вечер Кирилл старается нас развлекать, рассказывает не смешные истории и всяческим образом старается загладить вину за вражду с Громовым и за объявленный мне бойкот. Только я все равно не могу воспринимать его не как врага, в глубине души опасаясь, что он ударит в спину, стоит нам только отвернуться.
– Честно? Я бы с удовольствием свалил в Англию по окончании учебного года. Было бы время обмозговать случившееся, переосмыслить ценности, расставить приоритеты, – признается Шилов, ковыряя вилкой в нежном малиновом десерте на тонком бисквите, и рассеянно изучает нас с Тимуром. – Но Ивар Сергеевич послал отца со всеми договоренностями. Ссылается на какую-то комиссию и проверки, говорит, что перешедший из Питера студент лучше по всем показателям…
Горько усмехается Кирилл, не опуская потускневших карих глаз, в которых я прекрасно могу прочесть, как нелегко ему дается противостояние с Громовым, а потом ошарашивает, в общем-то, закономерным вопросом.
– Нет, друг, я все понимаю. Но, если оставить за скобками тот факт, что ты не хочешь уезжать от Станиславы, ты хоть врубаешься, какой это шанс?!
Глава 21
Тимур
Шанс, судя по всему, действительно, офигенный.
По крайней мере, так говорит мама. Когда готовит тушеного кролика в сметане, когда разливает крепкий черный чай по глубоким пиалам и когда ерошит ухоженной ладонью мои короткие волосы. Как будто, уже прощается со мной на год и старается запечатлеть в памяти каждую черточку сыновьего лица.
Пищит от ажиотажа Лерка и хвастается девчонкам из группы, какой у нее удачливый брат. Она постоянно переписывает список достопримечательностей, меняя первоначальный топ-двадцать, и требует максимально подробный фотоотчет. Раз уж потенциальное место моей будущей учебы находится всего в паре часов езды от обожаемого ею Тауэрского моста и штаб-квартиры британской секретной разведывательной службы. Чье здание настолько секретно, что его знает не только весь Лондон, но и моя неугомонная младшая заноза.
И даже Станислава, воспринявшая вместе со мной известие об обмене в штыки, порой высказывается, что подобные возможности далеко не каждый день плывут в руки.
– Я так сильно тебе надоел, что ты хочешь от меня поскорее избавиться?
Иронично хмыкнув, я поднимаю Стаську высоко над землей и несу через весь двор, игнорируя ее не слишком убедительные призывы поставить ее на ноги.
Сегодня нас ждет семейный ужин с ее родителями, который мне отчаянно не хочется запороть, хоть все к этому и идет. Славкина мама до сих пор винит меня в испорченном празднике Шилова и не может простить торт на носу у ее подружки Елены Евгеньевны.
– Нет, конечно, глупый!
Аверина бьет меня кулачком в грудь, а потом разжимает пальцы и отодвигает край свитера, томительно-нежно целуя в ключицу. Отчего мое и без того минимальное желание расставаться с ней на целый год вовсе стремится к нулю. Мои губы сами требовательно-жадно накрывают Стаськины губы, а в голове черти танцуют румбу, хоть по-хорошему и нужно думать, как произвести положительное впечатление хотя бы на отца Станиславы, которого мы встречаем у кабин лифта.
Этот высокий мужчина практически одного роста со мной одет в наглухо застегнутое твидовое пальто невыразительного серого цвета. А на лице у него, Константина Викторовича, лежит выражение вселенской усталости и печать обязанностей и забот.
– Извините, дети. Мне там опять поставку срывают. Нужно ехать, – он рассеянно мажет подбородком по Славкиному виску и исчезает, как будто его здесь никогда и не было.
Так что само приглашение на ужин постепенно начинает терять какой-либо смысл.
– Может, уйдем, пока не поздно? – шутливо шепчу Стасе на ухо, но уже поздно.
В проходе нужной квартиры нас ждет ее маман – высокая тощая женщина с непропорционально длинными руками и неестественно-светлыми выбеленными волосами, едва достающими ей до плеч. Классический костюм агрессивного красного цвета только подчеркивает ее худобу, а алая помада совсем не идет тонким поджатым губам.
– Здравствуйте, Виктория Марковна.
Жилище Авериных не нравится мне примерно так же, как и Славина мать. Оно стерильное, лишенное тепла и уюта и полное безвкусных предметов, как будто их сюда сгрузили без особого дизайнерского замысла лишь с одной целью – поразить несчастного гостя дороговизной. Оно настолько безликое, что после пяти минут нахождения в зале, ванной или кухне, начинаешь верить, что здесь никто никогда и не жил. Апартаменты просто сняли на день, чтобы пригласить тебя в них.
– Кофе? – тем временем, сухо предлагает Виктория Марковна, пока я без особого интереса изучаю девственно чистый кухонный комбайн, к которому явно не притрагивались с момента его приобретения.
– Черный. Без молока и без сахара, – за меня отвечает Стася и устраивается рядом, прижимаясь лбом к моему плечу.
Она находит под столом мою руку и крепко ее стискивает, словно просит потерпеть эту вакханалию, которая, к слову, ей тоже не нравится, пару часов.
– Спасибо, Виктория Марковна.
Спустя пять минут едкой некомфортной тишины, я забираю у Славиной мамы блюдце с маленькой фарфоровой чашкой и предусмотрительно глотаю вертящиеся на языке шутки про подсыпанный будущей тещей яд. Наверное, зря, потому что Аверина-старшая пару секунд мерит меня пренебрежительным холодным взглядом и, сцепив руки в замок, спрашивает.
– Когда ты уже оставишь мою девочку в покое, Тимур?
Без лишних предисловий, прямо в лоб бросает мне эта надменная женщина с редкими мимическими морщинами на ухоженном лице, а я с легкостью представляю, как она увольняет проштрафившегося в какой-нибудь мелочи сотрудника, вот так брезгливо кривя губы. Или отчитывает в ресторане официанта, вынесшего ей недостаточно прожаренный, по ее мнению, стейк. Или морально уничтожает кассира, случайно пробившего не тот товар. Или…
– Ну, правда. Сначала ты уедешь по обмену, потом будешь долго пудрить Стасе мозги, а потом сообщишь, что нашел там кого-нибудь и не собираешься возвращаться? – перебивает мой беззвучный монолог старшая Аверина и с грохотом ставит такую же чашку, как у меня, на блюдце, расплескивая коричневую жидкость по снежно-белому фарфору.
А я начинаю медленно закипать. Потому что человек задолго до нашего знакомства нарисовал мой портрет и расписал характерную модель поведения. И не имеет никакого значения, каким бы верным, преданным и порядочным я ни был.
– При всем уважении, Виктория Марковна! Я не собираюсь играть чувствами Станиславы, – выпаливаю чуть более эмоционально, чем планировал, и замолкаю, чтобы перевести дух.
Я могу быть хоть тысячу раз прав, но оскорбления и взаимные обвинения вряд ли помогут исправить ситуацию и заставить Славкину мать играть на нашей половине поля.
– Мам, а ты не могла бы начать вечер с чего-нибудь другого? Например, с того, чтобы отрезать Тимуру кусочек лимонного пирога?
Хмурится рядом Слава, и всем своим видом демонстрирует неодобрение, нарочито громко расставляя тарелки и звякая о них вилками. Зло режет заказанный из популярной кондитерской кулинарный шедевр и с чувством швыряет нож прямо на скатерть, не заботясь о том, что на белой ткани останутся желтые пятна. Я же невольно радуюсь, что не являюсь причиной дурного настроения Стаськи.
Как ни странно, после этой ее выходки беседа приобретает отстраненно-вежливый характер, и мы даже справляемся с нелегкой задачей ничего не разлить, не разбить и не поджечь в этом лишенном семейного тепла доме. Пробуем десерты от известного чешского повара, наслаждаемся богатым кофейным ароматом с ярко выраженными ореховыми нотками и даже делимся парой смешных историй из студенческих будней.
А потом расслабляемся, отчего-то решив, что самое сложное позади, и пропускаем неожиданно хлесткий джеб.
– Тимур, насколько я знаю, твои родители недавно разошлись, да?
– Совершенно верно.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не послать Викторию Марковну в далекую тундру, потому что поднятая ей тема до сих пор царапает нервы и расшатывает с трудом обретенное равновесие. И не горю желанием делиться тем, что до сих пор не общаюсь с отцом, регулярно смахивая с экрана телефона его звонки.
– Мама подала на развод из-за того что поймала супруга на измене, верно? – задает не требующий ответа вопрос Аверина-старшая и всем корпусом разворачивается к Станиславе, как будто меня здесь нет. – Так почему ты думаешь, что Тимур не такой?
У меня в башке начинает играть траурный марш, пальцы сами сжимают в гармошку скатерть, а на языке вертится столько нелицеприятных эпитетов, способных охарактеризовать сидящую напротив женщину. До ломоты в конечностях мне хочется ее осадить и подробно пройтись по ее отвратительному характеру и необъяснимому стремлению испортить дочери жизнь. Но я банально не успеваю, потому что Слава порывисто поднимается из-за стола и гневно тыкает в мать пальцем.
– Ноги моей здесь не будет, слышишь?! Пока не научишься нас с Тимуром нормально принимать! – пропитанный чистой яростью и концентрированной обидой крик отскакивает от стен и резонирует с черным комом, растущим у меня в груди.