Я быстро сворачиваю разговор, ссылаясь на то, что опаздываю на учебу и тихо со свистом выдыхаю. Шнурую удобные черные ботинки на толстой подошве и наношу прозрачный блеск на бледные губы. Минимум макияжа, никаких каблуков и затянутые в высокий хвост волосы. Потому что мне так удобно.
– Привет, Слава!
Недалеко от ступенек, ведущих ко входу в нашу альма матер, меня встречает лучащий радостью Шилов с небольшой коробкой шоколадных капкейков со сливочным кремом и ягодкой малины сверху, но я рассеянно от него отмахиваюсь. Еда – это последнее, о чем я сейчас думаю, а выпитый с утра набегу кофе и так просится наружу.
– Тебе Тимур не звонил?
Ровно на секунду замираю в ожидании ответа, задыхаясь внутри, и делаю шаг вперед, спотыкаясь о заледеневший сугроб.
– Нет.
Быть может, Громов просто разбил телефон и пока не добрался до ремонтного салона?
Успокаиваю себя, пытаясь хоть как-то снизить градус зашкаливающего напряжения, и попутно освобождаюсь от ладони Кирилла, покоящейся у меня на локте. На улице – зима, у меня в груди зима, на языке – тоже зима. И объяснять Шилову причину моей холодной отстраненности не хочется.
Так же, как и присутствовать на кажущейся теперь бесполезной паре.
– Иди сам, я пропущу.
Со скрипом выдавливаю из себя и торопливо скольжу мимо одногруппников к концу коридора. Чтобы забраться с ногами на подоконник, обнять колени правой рукой, а левой – копаться в инсте, проверяя самые худшие свои подозрения.
Тимура нет у меня в подписчиках. Меня нет у него в подписках. И посмотреть его публикации я не могу. Он закинул меня в черный список? Серьезно?
Застывшие на экране пальцы немеют и перестают ощущаться, как часть организма. Глаза наполняются злыми слезами и теперь видят мир в эдаком софт-фокусе. Уши закладывает, как на приличной высоте. А по венам течет ядовитая болезненная обида, перемешанная с полным непониманием ситуации.
Добрых десять минут я трачу на то, чтобы привести в порядок свои барахлящие органы чувств. Грею озябшие ладони теплым дыханием, тру веки, избавляясь от скопившейся на ресницах влаги, и стараюсь удержаться на грани пропасти и не сорваться в плотно окружившее меня кольцо паники.
Ноги не слушаются, поджилки трясутся, но я упрямо толкаю себя вперед – к аудитории, где должно проходить занятие у тренировавшихся с Громовым пловцов. Время превращается в бесконечную спираль, а я – в каменную статую, пока лектор не отпускает студентов на перерыв и они не вываливаются дружной гурьбой наружу.
Подтянутые фигуры высоких парней выделяются на фоне менее спортивных и более низких сокурсников, и я нетерпеливо проталкиваюсь к расслабленно переговаривающимся ребятам, оттесняя в сторону пару девчонок. Бьюсь об осуждение, застывшее в глазах Артема, и откладываю беседу с ним на потом. В конце концов, к поступкам Летовой и ее решениям я не имею никакого отношения.
– Вань, – трогаю более общительного и менее агрессивного настроенного Ивана за рукав и складываю руки домиком в выстраданной просьбе. – У меня с мобильником что-то не то, можешь Тимуру передать, что я не могу с ним связаться?
Обзаведшийся татуировкой кобры на шее и повзрослевший за год молодой мужчина согласно кивает и быстро отстукивает сообщение нужному адресату. Ответ прилетает почти мгновенно, отравляя все мое существо, и заставляет покрывшегося белыми пятнами Ваньку виновато прятать взгляд.
– Не пиши ему больше, Слава. Он не хочет с тобой разговаривать, – глухо бормочет под нос угодивший не в свою тарелку парень и хмуро добавляет: – и меня больше в это не впутывай.
Иван выдергивает из моих пальцев свой рукав и скрывается за дверью кабинета, за ним торопливо протискиваются остальные студенты, а я ничего не вижу перед собой. Вместо четкой картинки белые пятна, пространство плывет, и я бессильно приваливаюсь к гладкой стене, сползая по ней вниз.
Холодно. Больно. Одиноко.
В носу нестерпимо печет, на языке полынная горечь, а в груди как будто разорвался снаряд и теперь режет мелкими осколками внутренности. Так что не выпустить толком воздух из легких и не подняться на ноги.
– Я тебя люблю, принцесса?! Я скоро вернусь?! Не грусти?!
Мое тело ломает и колотит, как от жесточайшей лихорадки. В глубине души – выжженная пустыня без намека на хилую растительность или спасительный оазис. И краем сознания я все-таки понимаю, что сама во всем виновата. Нельзя так погружаться в человека, делать его центром своей Вселенной, чтобы потом не сидеть на полу, истекая незримой кровью.
Досадно. Горько. Обидно.
Хоть плачь. Только вот слезы засохли где-то на полпути, и не могут прорвать возведенную плотину. И от этого во сто раз хуже.
– Слава, что случилось?
Озабоченный Шилов с брошенным мной на подоконнике рюкзаком наперевес, как всегда, оказывается в нужном месте в нужное время. И я позволяю себе опереться на его руку, отталкиваюсь от стены и делаю пару шагов на деревянных ногах, слегка пошатываясь. Словно мне вживили металлические протезы, и я только-только начинаю к ним привыкать.
– Жизнь… случилась.
Уродливый едкий смешок слетает с пересохших губ, пугая моего спутника, и, как ни странно, распаляет меня. В мгновение ока я заливаюсь диким неконтролируемым смехом и никак не могу замолчать. Даже, когда декан встречает нас на выходе из университета и с подозрением ведет ледяным взглядом по моей фигуре.
– Станислава?
– Здравствуйте, Ивар Сергеевич. А супруге-то про вечеринку у Бекетова рассказали?
Спрашиваю я раньше, чем успевает сработать внутренний тормоз, и прямолинейно рассматриваю сереющее лицо Рожковского. Сейчас, когда все мое существо корежит и выворачивает наизнанку, мне до безумия хочется сделать больно другим. Вытащить на свет их грязные тайны, продемонстрировать многочисленные скелеты и с удовлетворением маньяка потоптаться по больным мозолям. Чтобы плохо было не только Авериной Станиславе, но и целому гребанному миру.
– Что на тебя нашло?
Испуганно шипит Кирилл и все-таки умудряется оттащить меня подальше от ошарашенного декана, рассеянно потирающего виски.
– Ничего.
Я независимо передергиваю плечами и позволяю усадить себя на переднее сиденье Шиловского Вольво. В блестящем и явно недавно вымытом салоне автомобиля пахнет ванилью и бананом, и эти запахи меня бесят. Бесит идущий снег за окном, разрядившийся в хлам телефон и до сих пор колотящееся сердце тоже бесит. По законам жанра оно уже должно было остановиться и распасться к хренам на мелкие ошметки от тех убийственных эмоций, которые я продолжаю испытывать.
– Слав, что с…
– Просто. Езжай. И следи за дорогой.
Резко обрубив виновато косящего в мою сторону Кирилла, я затыкаю ладонями уши. Отгораживаюсь от звуков и шорохов и надеюсь утонуть в непроницаемой тишине. Только вот от «ты такая красивая, принцесса», засевшего в голове, все равно никуда не деться.
Я пустила Громова так глубоко, что теперь придется выдирать из себя с корнями.
– Спасибо за поддержку, Кир, но сегодня я не настроена принимать гостей.
Я выстраиваю между нами с товарищем барьер, пока мы поднимаемся на мой этаж и направляемся к нужной квартире. Из последних сил держу равнодушно-надменную маску, вцепившись в ручку двери до побелевших костяшек, и настойчиво выпроваживаю Шилова вон.
Мне нужно мое убежище, мой маленький мирок, который хранит еще столько теплых воспоминаний, что я, возможно, смогу хоть немного согреться.
– Это все не по-настоящему. Не по-настоящему. Не по-наст…
Глухо сипло повторяю, как заевшая пластинка, падая на диван прямо в одежде. Мое подсознание успело смириться, что как раньше уже не будет, но я все еще хватаюсь за фрагменты прошлого, пытаясь обелить Тимура. Придумать ему оправдание, найти тысячу причин, почему он не мог поступить иначе.
Глупая наивная девочка, только что разбившая очки стеклами внутрь…
Глава 26
Слава
– Я же говорила.
Сдвинув к переносице тонкие выкрашенные в черный цвет брови, повторяет мама третий раз за последние десять минут, пока я равнодушно рассматриваю ее новую прическу. Химия совершенно ей не идет, волосы, обрамляющие лицо крупными волнами, больше напоминают высушенную солому. Но я не собираюсь лезть к ней с советами и ценными комментариями так же, как и реагировать на набившую оскомину реплику.
Мне все равно.
– На этого ветреного парня ты променяла нас, обидела Кирилла, который готов ради тебя на все, и что теперь?
Во время ее пафосной речи я подкатываю глаза и скептически хмыкаю. Даже сейчас она остается верной себе – строгой, безэмоциональной, рассудительной. Именно с такой холодной отстраненностью она отчитывала меня за стесанные коленки, порванные на улице футболки и случайно опрокинутый сервиз в детстве. Вместо того чтобы просто обнять и крепко прижать к себе.
В чайнике закипает вода, в микроволновке греются захваченные матерью в гипермаркете полуфабрикаты, а я подтягиваю колени к груди и готовлюсь к продолжению воспитательной беседы. Вряд ли она упустит шанс высказать все, что у нее накопилось, когда я уязвлена и разбита настолько, что у меня нет сил ни спорить, ни выдворить ее из квартиры.
Раз, два, три...
– Слава, дочка, ты совсем не следишь за собой. Так нельзя! У тебя на голове воронье гнездо, лак на ногтях облупился, даже ресницы не накрашены.
На самом деле, призванные вывести меня из состояния коматоза слова не так далеки от истины. Вот уже две недели я существую без Тимура, практически не выхожу из дома и совершенно точно не парюсь по поводу укладки или маникюра.
Вопреки здравому смыслу все это время я пыталась дозвониться до Громова, пыталась поговорить с его сестрой, но оказалась везде заблокирована. И этот тотальный беспричинный игнор вытянул из меня море энергии, сломал какую-то пружину внутри, без которой Станислава Аверина не может больше нормально функционировать.
– Ну, и что.
Бормочу глухо и утыкаюсь взглядом в тарелку, куда мама опускает горячие куриные крылышки в соусе терияки с кунжутом. Ароматный запах должен будить во мне аппетит, особенно учитывая тот факт, что я ничего не ела с самого утра, но не будит. И я уныло ковыряюсь в мясе вилкой и отчаянно ругаю Шилова за то, что сдал меня родителям.