— Я говорю это, потому что так оно и есть, — сказал Мюзертон. — Она вообще не боялась толпы. Она боялась людей.
Бедлоу нахмурился. Его густые брови соединились, точно пара косматых гусениц, которые наползли друг на друга.
— Боялась людей — боялась толпы. Могу я спросить, какая тут разница?
— А какова разница между тем, чтобы бояться леса и бояться деревьев? — вопросом на вопрос ответил Мюзертон.
— Я вас не понимаю, — пробормотал Бедлоу, все еще хмурясь.
— Это же очевидно, что человек — не толпа, — сказал Мюзертон. — Человек, страдающий от мультифобии, боится толпы, а не людей. Люди не беспокоят его ни в малейшей степени. Если он сталкивается с отдельными людьми, он совершенно спокоен. Вы следуете за моими рассуждениями?
— Продолжайте, — нетерпеливо сказал Бедлоу.
— Где-то в голове этого человека есть критически настроенный предел. Как только его окружает больше, чем определенное число людей, подсознание говорит ему: «Это уже не люди, это толпа». И начинается его мультифобия. Но человеконенавистник совершенно иной. Он — или она — боится людей. Он боится одного-единственного человека, и вполне естественно, что еще больше боится двух человек. Это как срабатывает реле в его голове. Но в данном случае оно работает совершенно противоположным образом.
— Как так?
— Когда достигается критическая точка, — медленно проговорил Мюзертон, — подсознание говорит такому человеконенавистнику: «Это — толпа». С этого момента человек достигает точки своего насыщения. Еще десяток или даже больше людей, добавленных к толпе, не дают ему страха, он вообще перестает чувствовать страх в тот момент, когда отдельные люди превратились в толпу. Есть и другое различие. Мультифобы встревожены простым физическим присутствием толпы. Но человеконенавистник не боится толпы как таковой. Он боится ее как собрания отдельных людей. В толпе незнакомцев, которая игнорирует его, он может игнорировать их в ответ, и потому они для него все равно что не существуют. Но насильно введенный в группу, где он вынужден принять их как людей, он начинает паниковать.
Мюзертон сделал паузу.
— А как это относится к моей жене? — спросил Бедлоу. — Как в вашу схему вписывается она? Я думал, что она мультифоб.
— Все как раз наоборот, — сказал психрометрист. — Ваша жена была человеконенавистником. Она без особых проблем могла ходить по улицам, потому что окружающая толпа игнорировала ее. Но на вечеринках она замирала от страха, потому что там люди были для нее людьми.
— Кажется, теперь я понимаю различие, — подумав несколько секунд над заявлением Мюзертона, сказал Бедлоу. — Но какое это имеет отношение к изменению личности моей жены?
— Трудностью здесь является результат природы отношений между вами и вашей женой. У вас был относительно короткий испытательный период перед вашим ортомарьяжем, не так ли?
— Около трех месяцев, — признал Бедлоу. — Наверное, это меньше, чем обычно, но мы решили, что вполне уверены друг в друге.
Мюзертон кивнул.
— Теперь на минутку вернемся назад. Почти все до какой-то степени боятся людей. Например, возьмем страх перед аудиторией. Совершенно нормальный человек обнаруживает себя противостоящим большой группе, не тем безликим существам, которые игнорируют его, но группе людей. Теперь усильте это чувство раз в десять и вы поймете страхи своей жены. — Внезапно Мюзертон пристально поглядел в глаза своего собеседника. — Вот вам причина, почему вы вернулись к нам неудовлетворенным: ваша жена ужасно, ужасно боялась вас. Мы просто удалили у нее этот страх. И это было именно то, что прописано в контракте.
— Но вы, конечно же, не хотите утверждать...
На лице доктора Мюзертона вспыхнула профессиональная улыбка.
— Экстрасенсорная операция прошла совершенно успешно. Все технические требования были выполнены. Мне кажется, что несколько несправедливо с вашей стороны ворваться вот так в мой офис и потребовать возмещения. Я хочу, чтобы вы знали, что вся эта сцена была самой печальной для меня.
— Самой печальной? Самой печальной? — почти что закричал Бедлоу. — Если вам это показалось печальным, то как насчет меня? Вы вообще знаете, на что теперь похожа моя жена, когда вы закончили работать с ней? Вы знаете, во что превратился за эти дни мой дом? Позвольте мне сказать вам, Мюзертон...
Психометрист прервал его быстрым взмахом руки.
— Не стоит вам беспокоиться, мистер Бедлоу. Я знаю, на что все это похоже.
Он секунду глядел на клавиатуру сортировщика записей, затем ударами кулака набил на ней номер нужного кода.
Вспыхнул экран на стене.
— Вот сцена, которую мы сняли после завершения работы над вашей женой.
— Но я думал, что вы демонтировали скрытые камеры! — закричал Бедлоу, и лицо его стало темно-багровым. — Что же вы за люди, черт побери!
— Тише, пожалуйста. Сцена уже идет полным ходом.
Бедлоу повернулся и уставился на экран.
— Диана, я просто так не могу, — услышал Бедлоу собственный голос.
Затем он вспомнил сцену, которую показывал ему экран, сцену, разыгравшуюся на следующий день после возвращения жены из Института Прикладной Психохирургии.
Жена протянула ему пистолет и достала магазин, чтобы показать патроны, зловеще мерцающие в прозрачном патроннике.
— Вот, держи, — сказала она. — Это хороший пистолет. И ради всех святых, не возмущайся, Джонни.
Бедлоу взял пистолет и хмуро уставился на него.
— Но так просто не делают. Как я могу пойти в Развлекательный Центр с заряженным пистолетом? Люди так просто не поступают. По крайней мере, не в той одежде, в которой ясно видно, что пистолет заряжен.
— Это глупо, — сказала Диана. — Ты прекрасно знаешь, что половина людей в Центре будет носить заряженное оружие. Кроме того, клерк уверял меня, что совершенно нормально зарядить пистолет перед тем, как ты возьмешь его с собой. В конце концов, он ведь, знаешь ли, как раз и предназначен для защиты. Но давай не будем об этом спорить, ладно? Это так утомительно.
Она подошла к личному каталогу и стала набирать код платья, в то время как Бедлоу наблюдал за ее быстрыми, точными движениями.
Платье выскользнуло из приемника.
— Дай мне мой обычный пистолет, — сказал Бедлоу. — Хватит этой ерунды.
— Какой ерунды? — спокойно спросила она. — Я купила тебе новый пистолет специально для сегодняшней вечеринки, и вот, пожалуйста, ты отказываешься даже обдумать идею взять его с собой. Если бы я так не любила тебя, то могла бы и оскорбиться.
— Достань мне мой старый пистолет, — повторил Бедлоу.
— Ну если ты так настаиваешь, Джон. Эти ссоры так утомительны. — Она взяла платье и положила его на кровать. — Сейчас я достану тебе твое старое оружие. Дай только мне сначала надеть платье.
— Ты слышала меня? — сказал Бедлоу, чувствуя, как лицо его наливается жаром от гнева. — Диана, я сказал...
— Минутку, глупый! Нет никакой причины, зачем я должна носиться по квартире раздетой по любому твоему слову.
Она вполне сознательно выбрала платье с очень глубоким вырезом. Даже несмотря на свой гнев, Бедлоу заметил, что никогда на ней не видел подобного платья, лиф которого должен был поддерживать грудь, но почти не закрывать ее.
— Диана!
Она спокойно повернулась и встала лицом к нему.
— Да, Джон?
— И вот в это превратила тебя операция? Я потратил столько денег, заставил тебя пойти в тот Институт, и все лишь для того, чтобы они превратили тебя в наглую... наглую... — Он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова.
— Столько суеты лишь потому, что я не дала тебе давно вышедшее из моды оружие? — Каким-то воркующим тоном сказала Диана и шагнула вплотную к нему. — А знаешь, ты выглядишь таким милым, когда багровешь и сердишься... — Она поднялась на цыпочки и игриво куснула его в кончик носа. — Ну почему папочка не может сам взять свой пистолет? Папочка же знает, где он лежит.
— Я дал тебе прямой приказ, и ты намеренно проигнорировала его, — прорычал Бедлоу.
— Столько суеты, — мягко прервала она его.— В этом же нет никакого смысла...
Она вплотную прижалась к нему. И, несмотря на свой гнев, Бедлоу внезапно понял, что она уже в его объятиях. Тогда он сдался.
Это была беспрецедентная для него ситуация, но то, что она сама взяла на себя инициативу, было чем-то новеньким, хотя он и не был уверен, нравится ли ему это.
Лишь позже, когда у него появилась возможность обдумать это, он понял, что ему это не нравится. Нисколько не нравится...
— Вот! — закричал Бедлоу, когда доктор Мюзертон снова выключил экран. — Именно это я и имел в виду! Это не та женщина, на которой я женился! Посмотрите на ее волосы! У нее совершенно иная прическа, у нее иной взгляд, даже ее походка...
— Естественно, — сказал Мюзертон. — Когда человек чего-то боится, он показывает это. Вы видите его страх. А Диана Бедлоу больше не живет в постоянном страхе. Она не боится вас, а потому не подскакивает всякий раз, когда вы начинаете ею командовать.
Бедлоу стиснул кулаки, на его щеках вспыхнули пятна гнева.
— Вы украли ее любовь ко мне, будьте вы прокляты! Вы вырезали ее и выбросили, как что-то гнилое! Вы просто мясники мозга!
— Ну нет, не мясники мозга, мистер Бедлоу. Мы воздействуем не на мозг, а на разум. Термин хирургия используется нами в гораздо более широком смысле, чем вы, кажется, думаете.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказал Бедлоу. — И вы знаете, что имею в виду я. Ее любовь ко мне исчезла.
Мюзертон поглядел ему прямо в глаза.
— Вы в самом деле думаете, что ее любовь к вам возникла из страха? Это демонстрирует ваше не очень-то ясное мышление, мистер Бедлоу. Но это характерно для вас. Мы изучили вас также тщательно, как и вашу жену, знаете ли. Когда мы берем в работу женщину, то всегда изучаем ее мужа. Это стандартная процедура. Мы должны удостовериться, что у нас полный психологический портрет обоих партнеров.
— А я по-прежнему утверждаю, что вы все напортили, — резко сказал Бедлоу. — Вы разрушили наш брак из-за нарушений условий контракта. Я собираюсь предъявить вам иск на всю сумму, которую смогу получить. — Он сделал паузу и посидел молча, прищурив глаза. — Если, конечно, вы не согласитесь сделать ее снова такой, какой она была, прежде чем решила, что я — ярмарочный медведь, которого можно вести куда угодно за кольцо в носу.