Потом Карин поднялась в номер, освежиться и переодеться к ужину с мистером Стайнбергом, а мы с Тони отправились в бар выпить по кружечке пива. Я взял сдачу с барной стойки, и Тони улыбнулся мне поверх кружки.
– Так уж и быть, Алан, сейчас я скажу вам то, что вы и сами знаете. Она очаровательна. Восхитительная, несравненная красавица. Признаюсь, я такого не ожидал. Вам невероятно повезло, и я очень рад за вас. – Отхлебнув пива, он продолжил: – Я все это совершенно искренне говорю. Остановите меня, если что.
– Ладно, остановитесь. Хотя если честно, то я чувствую себя как тот Эдмунд: «Продолжай. Еще сказать ты что-то хочешь, вижу».
– Что ж, в таком случае… Судя по всему, теперь удел всей вашей жизни – та еще работенка… гм…
– Джонах Джарвис. Я плохо кончил, очень приятно.
– Вы нарочно закидываете меня цитатами, чтобы я поскорее заткнулся?
– Нет, что вы! Просто, зная вас, я опасаюсь, что сейчас последует некое неизбежно меткое и хлесткое замечание.
– Не бойтесь, ничего страшного я не скажу. В некотором отношении, и это несомненно, ваш удел теперь гораздо сложнее. Она не просто красавица. Она – редкостный приз, как Кубок чемпионата мира и все такое. И не вы один это заметили. Это все замечают, и так будет всегда.
– По-вашему, я должен держать ее взаперти?
– О господи, Алан, я вовсе не предлагаю ничего подобного. Нет, просто таким, как она, выпала тяжкая доля. Позвольте мне тоже кое-что процитировать: «Все красавицы едят безумных прихотей салат…»
– И берут из рога изобилья что попало?
– Дело не в роге изобилия. Дело в том, что такое совершенство чрезмерно угнетает его обладательницу. Ей приходится денно и нощно жить с ним. Иногда это просто невыносимо – вот как для Вивьен Ли или там Мэрилин Монро, вы же знаете. Нет-нет, я отнюдь не намекаю, что Карин страдает душевным расстройством или что-то в этом роде. Ничего подобного – она совершенно нормальна. Но, по-моему, таким людям необходима постоянная забота, симпатия и понимание близких. Такого рода красота – тяжкое бремя, которое требует особого образа жизни, с особым укладом и особыми нравственными ценностями. Я сейчас сделаю дурацкое сравнение: это как если бы она была альбиносом или диабетиком – то, о чем следует постоянно помнить и ни в коем случае не принимать как должное.
Тут, несмотря на мой интерес к обсуждению, я невольно отвлекся, размышляя, под каким предлогом можно привести Тони на ужин с мистером Стайнбергом. Мне очень хотелось, чтобы Тони пошел с нами, потому что после всего, что он для нас сделал, я не собирался отправлять его на вокзал спустя три часа после приезда. Разумеется, мистер Стайнберг был человеком дружелюбным и радушным, но все-таки он был богатым и важным клиентом, вдобавок из тех, кого попросту невозможно уговорить разделить счет за угощение или что-то в этом роде – все расходы он брал на себя. Вчера утром я позвонил ему и рассказал о Карин. Он, естественно, тепло меня поздравил и заявил, что жаждет с ней познакомиться. Но Карин – это одно. А вот без предупреждения привести на ужин Тони – это совсем другое. За последние полтора дня столько всего произошло, что я невольно отложил решение этой проблемы на потом и спохватился только теперь, за час до ужина.
Неожиданно в бар вошел мистер Стайнберг.
– Здравствуйте, Алан. Рад встрече, – поздоровался он, крепко пожимая мне руку.
Я слегка опешил.
– А, я вас удивил, да? Не волнуйтесь, ничего страшного не произошло, – продолжил он. – Просто я закончил дела раньше, чем предполагал, и решил заглянуть к вам в гостиницу, чтобы, если вы не возражаете, побыстрее заполучить чашу для пунша. А потом мы с удовольствием отужинаем все вместе. Ох, прошу прощения… – Он с улыбкой повернулся к Тони. – Надеюсь, я вам не помешал?
– Это мой друг, Тони Редвуд. Он приехал знакомиться с моей невестой.
– В таком случае я чрезвычайно раз нашему знакомству, мистер Редвуд! – воскликнул мистер Стайнберг. – Чрезвычайно рад. Надеюсь, сегодня вечером у вас нет неотложных дел? Мне хотелось бы пригласить вас на ужин. Рад буду считать любого друга Алана и своим другом.
Уже не в первый раз я вознес безмолвную хвалу за импульсивное радушие и щедрость американской натуры. Тони смущенно отказался. Мистер Стайнберг принялся настаивать, и я украдкой кивнул Тони: мол, соглашайтесь. После того как Тони вежливо поблагодарил и принял приглашение, я оставил их с мистером Стайнбергом в баре, за второй кружкой пива и бокалом сухого мартини соответственно, а сам отправился наверх, в номер, за обещанной чашей для пунша.
Чаша для пунша, торжественно извлеченная из коробки с опилками и поставленная на барную стойку («Надеюсь, сэр, мы не доставляем вам неудобств», – сказал мистер Стайнберг бармену), была встречена с огромным восторгом. Мистер Стайнберг, затаив дыхание, изучил роспись на ее стенках, погладил глазурованный бок, а потом отступил на несколько шагов, чтобы лучше оценить ее изящную форму.
– Ах, и как вам это нравится? Прекрасно, просто прекрасно. Алан, я вам премного благодарен, честное слово. Вы говорили мне, что она хорошая, но, как я понимаю, это из чисто британской сдержанности. Вы ведь ее для меня долго искали?
– Для истинных ценителей мы делаем все возможное, вы же знаете, Морган.
– Еще как знаю, – сказал мистер Стайнберг. – Конечно знаю. И очень надеюсь, что в один прекрасный день вы приедете к нам в Филадельфию, чтобы полюбоваться ею в моем собрании фарфора мануфактуры доктора Уолла. Буду счастлив вас принять. А чашу обещаю холить и лелеять. Что ж, вот и дело сделано. Позвольте выписать вам чек. Ваше письмо у меня с собой… да, вот оно. Упомянутая вами сумма…
Обычно я не позволял себе излишней снисходительности к покупателям, особенно к заокеанским, и сегодня, после расточительности прошедших двух недель, занижать цену не следовало. Тем не менее, отчасти из-за распиравшего меня счастья, отчасти из-за того, что я заручился поддержкой Тони, и отчасти (надеюсь) из глубокого уважения, которое я питал к мистеру Стайнбергу, серьезному и опытному коллекционеру, я поддался внезапному порыву щедрости.
– На самом деле цена немного меньше, – сказал я. – Я выпишу вам счет.
Мистер Стайнберг, человек неглупый, удивленно посмотрел на меня, а потом произнес:
– Вы сначала приобрели вазу, а потом написали мне письмо. Указанная в нем сумма включает ваши накладные расходы и комиссионные в обычном размере. С тех пор ничего не изменилось. Послушайте, Алан, я не желаю, чтобы вы делали скидку для меня в ущерб…
Убеждать его пришлось долго. В конце концов он согласился выписать мне чек на меньшую сумму, но лишь с тем условием, что еще один чек примет Тони, на нужды прихода, поскольку в ходе беседы выяснилось, что Тони – «проповедник», как выразился мистер Стайнберг.
Он только подписал второй чек, как появилась Карин, в скромном вечернем платье из кремового крепдешина с полудлинными рукавами и кружевными манжетами и в лайковых туфлях-лодочках на высоком каблуке. Пышная верхняя юбка с разрезом впереди, отделанная по краям мережкой, спускалась чуть ниже колен, застежка на груди доходила до пояса с золотой пряжкой. Из украшений на Карин были лишь ажурные серьги-подвески в форме крошечных золотых рыбок – похоже, индийские – и обручальное кольцо с жемчугом. Этого наряда я прежде не видел (за исключением кольца, разумеется), и, пока она шла по бару, я просто глядел на нее, словно бы не узнавая. Поэтому мистер Стайнберг удивился, когда она подошла к нам, с улыбкой коснулась моей руки пальцем и прошептала:
– Wach auf, mein Lieber[78].
Потом она закрыла глаза, тут же их распахнула и помотала головой, изображая пробуждение, а серьги-рыбки заплясали на волнах жасминового аромата.
– Ну и ну, – сказал мистер Стайнберг, пожимая ей руку. – У вас восхитительный наряд.
– Очень любезно с вашей стороны, – ответила Карин. – Это маскарадный костюм. Я изображаю муху в молоке.
– Нет, скорее, дрозда на снегу, – улыбнулся мистер Стайнберг.
За ужином в отеле «Гайд-парк» поведение Карин, в котором никогда не было ни капли фальши или неискренности, слегка изменилось, но столь естественно, что никто, и тем более я, не смог бы укорить ее в притворстве. Да она и не притворялась. Она словно бы нажала какую-то кнопку или, будто заранее предчувствуя смену освещения, выбрала новую линзу, через которую наблюдала за своими спутниками. Она осторожно подшучивала над мистером Стайнбергом, позволяла ему подшучивать над ней самой и в конце концов упросила его рассказать о Филадельфии, о поездках в Европу и о коллекции фарфора. Пространно отвечая на какой-то вопрос, она склонилась к мистеру Стайнбергу и, забывшись, коснулась его запястья, но через несколько секунд убрала руку – с легким смущением, будто чересчур увлеклась доверительной дружеской беседой. В подобных обстоятельствах любой здравомыслящий человек быстро сообразил бы, что мистеру Стайнбергу не удастся отстоять честь своей неприступной фамилии. В том, что он не забывал еще о двоих приглашенных, была немалая заслуга Карин, которая при каждом удобном случае незаметно напоминала ему о своих спутниках.
– Отрадно видеть, что вас не беспокоят лишние калории, – сказал он, когда Карин доела последний кусочек лимонного пирога с меренгой и взяла две пластинки мятного шоколада с предложенного официантом подноса. – Вы, наверное, и готовить любите. Она хорошо готовит? – с улыбкой спросил он меня. – Вы уже проверили?
– Нет, Алану пока не представилось такого случая, – ответила Карин. – Я жду не дождусь его побаловать. Надеюсь, и вас тоже. В ближайшем будущем.
– Буду счастлив отведать вашего угощения, – сказал мистер Стайнберг. – А когда же вы намерены сыграть свадьбу? Какие у вас планы? Как я понимаю, вам хочется поскорее, – добавил он, повернувшись ко мне.
Вкусная еда, отличное вино, мое уважительное, дружеское отношение к мистеру Стайнбергу, его радушное обращение с Тони (которого приглашали роскошно отужинать гораздо реже, чем меня) и восхищение чашей для пунша (которая наверняка произведет фурор среди американских знакомых мистера Стайнберга, коллекционеров фарфора и керамики) стали причиной того, что молчать я больше не мог. Скрытничать мне нисколько не хотелось, и в тот момент я чувствовал, что вполне могу довериться мистеру Стайнбергу: в конце концов, он ясно дал понять, что для него мы с Карин – великолепная пара. Так что, не упоминая ни о маменьке, ни о странном