В тот день торговля в магазине шла на удивление бойко. Неожиданно в торговый зал заглянула Барбара Стэннард, в цветастом сарафане, который ей очень шел, в белых туфлях и с белой же сумочкой в руках.
– Привет, Алан, – сказала она, не обращая внимания на Дейрдру. – Рада тебя видеть! А где же царица Савская?
– Если ты имеешь в виду Карин, – холодно ответил я, – то она сегодня осталась дома. А ты как поживаешь, Барбара?
– Прекрасно. Вот только разочарована твоим заявлением. Алан, все только и говорят что о твоей жене! Она такая красавица, а история вашего знакомства так романтична! Правда, что вы с ней сбежали во Флориду?
– Никто никуда не сбегал. Просто у меня были дела во Флориде, вот мы и решили там пожениться.
– Что ж, поздравляю, хотя вы и лишили нас Мендельсона, колокольного звона и лимузина с белыми ленточками. Ты нам испортил все удовольствие.
– Ну, я всегда и все порчу, Барбара, ты же знаешь.
От неожиданности бедняжка опешила, и мне стало стыдно за свое поведение, ведь у меня не было ни малейшего повода ее обижать.
– Мы просто не хотели шумного торжества. Вполне естественно, что Карин волновалась, оказавшись в чужой стране, за сотни миль от родного дома. Вдобавок она немка… А мне срочно понадобилось слетать во Флориду, вот мы и решили провести там медовый месяц.
– И как, все ваши ожидания оправдались?
Я чуть поморщился, и она поспешно добавила:
– Надеюсь, вам повезло с погодой и с гостиницей? А как море? Кстати, вам понравилась американская кухня?
– Вообще-то, мы сняли дом, и даже с экономкой-негритянкой. Мы прекрасно поплавали, и еда была великолепной. Я поправился на целых три фунта.
– Нет, правда, я очень рада, что вы хорошо провели время. Прими мои искренние поздравления. На самом деле я вот зачем пришла, Алан… Видишь ли, хоть мы и не были на вашем свадебном торжестве, мне бы очень хотелось сделать вам подарок. В конце концов, мы с тобой давние друзья… да и мама говорит, что Карин просто красавица, – неожиданно добавила она. – Будь так добр, дай знать, чего бы вам хотелось. Только не забудь.
Я растрогался. До сих пор никто не предлагал сделать нам свадебный подарок. Я тепло поблагодарил Барбару и пообещал обсудить ее предложение с Карин. Мы еще немного поболтали, но от дальнейших расспросов – о маменьке и о том, как все устроится в Булл-Бэнксе, – меня спасло лишь появление нескольких покупателей.
Вечером я возвращался домой (с камбалой!) под дождем – легким, пахнущим свежестью и в общем таким, из-за которого прекращают крикетные матчи и радостно восклицают: «Ах, как хорошо!» Я шел по саду, пропитанному ароматами мокрой травы и листьев, и восхищался гладиолусами. («Им, мерзавцам, всегда нужен хороший дождик, – говаривал Джек Кейн. – Им и георгинам. Поэтому их надо много высаживать. Как дождь зарядит, вот тебе и утешение».)
Карин играла на рояле, и в сад доносились звуки прелюдии Шопена – изысканной, меланхоличной, опутывавшей тончайшей сетью птицу необычайной красоты, о существовании которой никто не подозревал до тех пор, пока гений композитора ее не обнаружил. Я стоял под дождем и слушал чарующую музыку, а потом, смеясь над собственной глупостью – ну сколько можно мокнуть! – пересек газон и вошел в распахнутые двери.
Карин сняла руки с клавиш и призывно раскрыла объятья, но я, замерев на пороге, покачал головой:
– Играй еще.
Она доиграла прелюдию, встала, подошла ко мне и крепко обняла:
– Как твой день?
– Теперь чудесно. Ты ведь этого хотела, правда? Вот она, настоящая жизнь: вечер вторника, дождь в саду, а муж пришел домой и принес рыбу к ужину.
– Это гораздо лучше орлов и труб. Ну помнишь, ты же сам сказал про орлов и трубы?
Я расхохотался:
– Помню, конечно. Просто странно, что ты это запомнила. По-моему, ты тогда была занята чем-то другим.
– Нет-нет, я все помню. И всегда буду помнить. Кроме тех вещей, о которых намерена забыть.
– А как прошел твой день?
– Хорошо. Мы с миссис Спенсер поладили. – Она прильнула ко мне и внезапно тряхнула меня за плечо. – Ах, Алан, я совсем забыла! Я так расстроилась. Понимаешь, я сделала шоколадный мусс на десерт, только переложила яиц, и теперь мусс не стоит.
– Уверяю тебя, любимая, все стоит.
– Да положи ты уже рыбу на стол, глупыш. Nur ein Engländer kann Fisch mit Leidenschaft verwechseln![100] А теперь…
После ужина, когда мы смотрели выпуск новостей по телевизору, она вдруг сказала:
– Алан, а ты знаешь, что у тебя оторвалась пуговица на рукаве пиджака?
– Да, знаю. Более того, она у меня в кармане.
– Я тебе ее сейчас пришью. Куда подевалась шкатулка для швейных принадлежностей? Она должна быть на шкафчике с фарфором, я ее там недавно видела. А теперь ее нет.
– А, я знаю, где она. Вчера вечером ее унесла наверх Флик – заштопать прореху на Анджелином платье. Наверное, шкатулка так и осталась в ее спальне. Она вечно все повсюду разбрасывает. Я сейчас принесу. Наверняка Флик еще что-то забыла, так что придется отправлять ей посылку. И вот так всякий раз, как она приезжает.
– Нет, вряд ли, милый. Не в этот раз. Миссис Спенсер прибиралась в спальнях и не нашла ничего забытого.
Вернувшись со шкатулкой, я воскликнул:
– Ну вот, что я говорил! Флик неисправима. И посылку будет очень трудно упаковать. Как она могла забыть такую заметную вещь!
– Какую еще вещь?
– Анджелину мягкую игрушку. Лежит себе на кресле, там, где ее каждый сразу заметит.
– Неужели она забыла взять синего плюшевого медведя?
– Нет, это не Синий Медвежонок, а зеленая черепаха, большая такая. Не припомню, чтобы я ее раньше видел, но это наверняка Анджелина, – сказал я, повернувшись спиной к Карин, чтобы подкрутить настройки телевизора.
Ответа не последовало. Я обернулся к ней. Она с ужасом уставилась на меня, прикусив палец, а потом глухо спросила:
– Что ты сказал?
– Я сказал «зеленая черепаха». Любимая, в чем дело?
Она молчала, не сводя с меня широко распахнутых глаз. Я подошел к ней:
– Карин, что случилось?
– Не может быть! – воскликнула она, вскакивая с дивана. – Алан, там нет никакой зеленой черепахи! – Она схватила меня за плечи и затрясла. – Никакой зеленой черепахи у Анджелы не было! Не было!
Я ошеломленно посмотрел на нее:
– Любимая, что происходит?
Она топнула ногой и, закрыв лицо ладонями, всхлипнула:
– Говорю тебе, нет там никакой зеленой черепахи! Нет и не было. Пойди проверь, Алан. Пойди и проверь!
– Любимая, я ее своими глазами видел. Вот только что. Бога ради, скажи, в чем…
– Пойди и проверь! – закричала она, ударив кулаком по крышке рояля.
– Хорошо. Пойдем со мной наверх, я тебе покажу.
– Нет! Сделай, как тебя просят. Пойди сам и проверь.
Благодарение Господу, что я поддался гневу, потому что иначе пришлось бы поддаться страху. Меня напугала ее истерика, причин которой я не мог понять.
– Ладно, дурында, я сейчас принесу эту чертову черепаху и ею тебя поколочу! – заявил я и вышел из гостиной.
Не успел я подняться по лестнице, как мне стало стыдно. Мы с Карин никогда прежде не ссорились, и я знал, что она очень впечатлительна. Я вспомнил замечание Тони про гнет красоты, о котором следует постоянно помнить и ни в коем случае не принимать его как должное. Очевидно, для Карин игрушечные или какие-нибудь другие черепахи были связаны с неприятными воспоминаниями, и если она отреагировала неадекватно, то мне следует проявить терпение и понимание, памятуя о том, какой радостью она наполняет мою жизнь.
Я вошел в спальню Флик. Никакой черепахи там не было. На кресле лежала зеленая подушка, и я запоздало припомнил, что она всегда там лежит. Я ошарашенно смотрел на нее. Мне стало не по себе. Впрочем, в сумерках очень легко ошибиться. Вдобавок я почти не сомневался, что Флик забыла какие-то вещи, и готовился ее отругать, так что потому и увидел то, что подсунуло мне злопамятное подсознание. Однако же в этом объяснении были несостыковки, хотя ни для кого другого они не имели бы никакого значения. Во-первых, почему я совершенно забыл о зеленой подушке, которая всегда лежала на этом кресле? А вторая нестыковка заключалась в ответе на первую. Наверное, любого другого можно было убедить в обратном, но я точно знал – так участник автокатастрофы, хотя и отнекивается, но внутренне осознает, что вина за происшествие лежит на нем, – что, поднявшись в спальню Флик первый раз, я четко увидел зеленую игрушечную черепаху. То, что ее там не было, не имело значения. Я был абсолютно уверен в том, что зафиксировал мой разум.
По некотором размышлении я пришел к выводу, что единственно возможным выходом будет признать свою ошибку и согласиться с мнением окружающих – Тони или еще кого-нибудь, кому я решу рассказать об этом случае. Впрочем, о рассказе не могло быть и речи. «Мне почудилось…» Что мне это даст? Кроме того, своим поведением я расстроил Карин.
Я снова спустился в гостиную. Карин выключила телевизор и стояла у камина. Она утерла слезы и немного успокоилась, хотя и не утратила следов недавнего волнения.
– Что тебя задержало, Алан?
– Ты была права, а я – не прав. Прости меня, пожалуйста.
– Значит, там все-таки нет черепахи?
– Совершенно верно. Там лежит подушка.
– Но почему же ты решил, что это черепаха? Почему?
– Бог его знает. По глупости, наверное. Любимая, прости, что я тебе нагрубил. Прости, умоляю.
– Ja, bitte[101], – рассеянно ответила она, наморщив лоб и отрешенно глядя в камин, а потом наконец добавила: – Все это очень странно. Но это я должна просить у тебя прощения. Можно я объясню? Понимаешь…
Я поцеловал ее:
– Нет, ничего не объясняй. Никогда не выражай сожалений и не давай объяснений. Все прошло.
– Это совершеннейший пустяк, честное слово. Я…
– Тогда тем более. Смотри, дождь кончился. Давай погуляем в саду, пока не стемнело. Маменькины резиновые сапоги будут тебе впору. Джек сегодня приходил?