– Нет. Понимаете, она… она хотела сначала сама удостовериться.
– Да, к сожалению, так часто бывает. Что ж, винить ее за это ни в коем случае нельзя. Как давно вы женаты?
– Чуть больше шести недель.
– И до того вы вместе не жили?
– Нет, что вы, доктор Фрейзер! Мы познакомились за три недели до свадьбы.
– Она была замужем до вас?
– Нет.
– А, понятно. Извините, мистер Десленд, но я должен вас спросить: вы знали, что у нее уже был ребенок?
Меня охватила паника. Я знал то, что знал. А вот что было известно доктору Фрейзеру? Неужели полиция уже что-то выяснила? К чему он клонит? Я собрал волю в кулак и как можно спокойнее ответил:
– Да, знал. То есть… – Мой голос предательски дрогнул. – Ребенок умер. Еще до нашей свадьбы. Вот все, что мне известно. А откуда вы знаете?
Он словно бы не заметил моего волнения.
– Видите ли, у нее был шрам от эпизиотомии. Первороженицам часто делают надрез промежности и задней стенки влагалища, чтобы облегчить роды. Поэтому я сделал вывод, что она рожала.
Он умолк. Не понимая его намерений, я с отчаяньем подумал: «Я вам ничего не скажу». Однако же доктор Фрейзер просто собирался с мыслями, чтобы продолжить свои объяснения.
– Судя по всему, первые роды принимала не очень опытная акушерка. Как вы думаете, такое возможно?
– Может быть.
– Так вот, скорее всего, при родах в маточные трубы, их еще называют фаллопиевыми, проникла инфекция, что привело к их непроходимости из-за образования рубцовой ткани. А это, в свою очередь, создает опасность эктопической, или внематочной, беременности, когда оплодотворенная яйцеклетка не попадает в матку, а остается в фаллопиевой трубе. Понимаете?
Я кивнул.
– Такая беременность поначалу проходит нормально, то есть менструация прекращается и так далее. Но если ее вовремя не заметить, то это очень опасно. На шестой, седьмой или восьмой неделе беременности возможно внутреннее кровотечение, особенно после полового сношения. Кровотечение начинается внезапно, сопровождается мучительной, резкой болью и вызывает шоковое состояние. – Видя, что я разволновался, доктор Фрезер легонько коснулся моих перебинтованных рук. – Видите ли, когда вашу жену привезли в отделение неотложной помощи, этого никто не заподозрил. Все переполошились, навоображали себе изнасилование, избиение и бог знает что еще. Я не стану критиковать своих коллег, хотя, честное слово, в данном случае они этого заслуживают. Но это строго между нами. Меня вызвали к ней среди ночи, а до тех пор о внематочной беременности никто не догадывался. Спустя час после того, как я поставил диагноз, ваша жена умерла, но, уверяю вас, даже если бы внутреннее кровотечение обнаружили раньше, вряд ли бы ее удалось спасти. Вскрытие подтвердило, что у нее был очень тяжелый случай. Единственное, что мы смогли, – это облегчить ее страдания.
– Понятно, – сказал я и добавил: – Значит, у ее смерти существует самое что ни на есть рациональное объяснение.
– Да, конечно, – подтвердил он, не догадываясь о скрытом смысле моих слов.
– Вы правы. Но часто дела обстоят совсем не так, как кажется.
Он недоуменно посмотрел на меня и согласно кивнул:
– Верно. Вы очень достойный человек, мистер Десленд. Я рад, что ваша матушка с вами. Да, вы меня выслушали спокойно, но это потому, что пока еще не осознали всей глубины постигшего вас горя. Вам будет очень тяжело, однако же я уверен, что ваша матушка вас поддержит, потому что, к сожалению, одним диагнозом все это не ограничится.
– Что вы имеете в виду, доктор Фрейзер?
– Мне бы очень хотелось избавить вас от необходимости коронерского расследования, но, боюсь, это невозможно. На этом настаивают и полиция, и сам коронер. Видите ли, во-первых, вашу жену доставили в отделение неотложной помощи, поэтому должного медицинского осмотра она не проходила. А во-вторых, понимаете, мистер Десленд, она поступила к нам при весьма неординарных обстоятельствах, и коронер обязан их расследовать. Безусловно, это не мое дело, но коронер потребует, чтобы вы дали показания. Я уверен, что с этим вы справитесь блестяще.
Я промолчал.
– Что ж, я больше ничего говорить не собирался, – продолжил он, – поскольку уже уведомил всех заинтересованных лиц, что извещу их о вашем состоянии. Теперь же, побеседовав с вами, я готов подтвердить, что вы сможете присутствовать на коронерском расследовании и дать показания. Естественно, всем очень хочется поскорее покончить с этим печальным делом, и вы, надеюсь, не станете возражать.
Я помотал головой.
– Завтра пятница. Меня попросили узнать у вас, хотите ли вы, чтобы расследование провели завтра, или лучше, если оно состоится на следующей неделе. По-моему, вы готовы дать показания завтра же. Не волнуйтесь, процедура будет недолгой. Однако же если вы не согласны, то я попрошу отложить заседание.
– Благодарю вас, доктор Фрейзер. Я совершенно с вами согласен. Заседание откладывать не стоит. Я позвоню своему адвокату, и если он сможет приехать, то расследование лучше провести завтра.
– Что ж, до обеда я к вам еще наведаюсь, в половине двенадцатого. И если вы не перемените своего решения, то извещу коронера. Мы с ним знакомы, он очень порядочный человек и, принимая во внимание все обстоятельства, не станет расстраивать вас попусту.
Он встал, кивнул мне по-доброму, но без улыбки и направился к двери.
– Позвольте и мне поблагодарить вас, – сказал он с порога. – Мистер Десленд, вы очень облегчили мою задачу. Да благословит вас Господь.
Ах, Карин, что же мне сказать коронеру? Карин, ради нас обоих, помоги мне, умоляю. Подскажи, что мне говорить? Не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.
Что произошло, мистер Десленд? Что произошло? Почему вы ее оставили? Почему ее нашли обнаженной и в беспамятстве? Почему?
В палату вошла маменька.
– Алан, сынок, – сказала она. – Медсестра любезно разрешила мне пользоваться электроплиткой. Хочешь чаю? И мне позволили посидеть с тобой, пока ты не уснешь.
27
Всем хочется избежать затруднений, а больничному начальству не хочется неприятностей, размышлял я наутро, одевшись и спеша позавтракать, прежде чем сестра Демпстер начнет надо мной хлопотать. Специалисты вовремя не выявили внематочную беременность, ставшую причиной смерти пациентки, которая несколько часов провела в отделении неотложной помощи, а молодой врач этого отделения проявил непозволительную халатность и непрофессионализм, прилюдно обозвав меня лжецом и обвинив в изнасиловании. Может быть, сами врачи считали, что Карин можно было спасти и что я считал так же, а значит, намерен доставить им большие неприятности. Они же не знали того, что было известно мне: спасти Карин не мог никто, а так называемое трагическое стечение обстоятельств на самом деле таковым не являлось. И уж тем более они не знали, что я, как и они сами, по целому ряду причин жаждал скорейшего завершения разбирательств по данному делу, с как можно меньшим количеством вопросов.
Нет, никто не станет затруднять рассмотрение дела. Однако же у коронера и у полиции может быть другое мнение. Как же объяснить все то, что произошло с Карин?
Я остро ощущал свою моральную и физическую беспомощность. Перебинтованное запястье мешало принять ванну, царапины на щеках не позволяли побриться. Ободранные пальцы болели, так что я не мог ни застегнуть пуговицы на рубашке, ни завязать шнурков. Сам себе я казался неухоженным и расхлябанным, хотя, естественно, это не имело никакого значения.
Утро выдалось пасмурным, холодный дождь стучал в окна. В девять утра маменька ушла покупать мне плащ, потому что мое пальто загадочным образом исчезло из чемодана.
Брайан Лукас приехал в четверг вечером, и мы с ним беседовали около часа. Мой поверенный, человек застенчивый и малообщительный, предпочитал оформлять документы о передаче имущества и составлять завещания, а не выступать в суде. Тем не менее он ясно представлял трагические обстоятельства случившегося и, горя желанием помочь, подтвердил, что врачебного заключения и результатов вскрытия будет более чем достаточно для того, чтобы снять с меня любые обвинения. Он нерешительно предложил мне подготовить рассказ о том, почему мы с Карин приехали на пустынный пляж и что там произошло, но я отказался, притворившись, что уверен в себе и не желаю лишний раз вспоминать о случившемся, а предпочитаю дать показания коронеру. Брайан не стал настаивать: мы с ним не были близкими приятелями, а в данных обстоятельствах ему не хотелось выпытывать у меня щекотливые подробности интимного характера.
– Что ж, если вы уверены… – смущенно сказал он и, выслушав мой утвердительный ответ, добавил: – Решайте сами. С юридической точки зрения вам абсолютно не о чем беспокоиться. – Возможно, он считал, что таким образом устранялся от того, что его клиент и сам толком не мог объяснить.
В общем, от так называемой консультации было мало толку. Я провел в больнице три дня и все это время, сокрушенный гнетущим чувством невосполнимой потери, с ужасом вспоминал пережитое. Я не мог ни на чем сосредоточиться, а тем более думать о будущем. Иногда я ловил себя на том, что рыдаю, но не помнил, когда начал рыдать. Как все глубоко скорбящие люди, я переживал свое горе в одиночестве. Мир замкнулся, поблек и зачах, потому что я утратил к нему интерес и больше ни на что не надеялся. В беседах с окружающими, даже с маменькой, моя скорбь воздвигала невидимый барьер, и никакое сочувствие не могло его сокрушить.
Никогда прежде я не был так несчастен.
Я сидел на кровати и ждал прихода маменьки, жалея, что не воспользовался предложением доктора Фрейзера отсрочить заседание на три дня. За это время я бы наверняка успел сочинить убедительное объяснение для коронера. Впрочем, я сознавал, что это невозможно. Мы с Карин расстались на пляже. Сначала обнаружили ее, в беспамятстве и при смерти, а потом полицейские нашли меня, изувеченного и в невменяемом состоянии. Более того, медицинское освидетельствование подтверждало рождение ребенка. Вполне возможно, коронер решит, что мне известно что-то еще, о чем следует знать и полиции. Почему вы ее бросили, мистер Десленд? Почему?