Потом Мэг залезла под дождевик и посмотрела на меня. И просияла.
— А это — тебе.
И вручила мне картину.
Картина была завернута в листы толстой оберточной бумаги. Бумага была непрозрачной — сквозь нее виднелись цвета и линии, но не формы.
Я и рта не успел раскрыть, как Мэг сказала «Пока!», помахала рукой, закрыла дверь и снова ушла в дождь.
— Ну, — сказала мама, тоже улыбаясь. — И что тут у нас?
— Думаю, это картина, — сказал я.
Я стоял с «пепси» в одной руке и с картиной Мэг — в другой, и прекрасно знал, о чем подумала мама.
В ее мыслях несомненно было слово «прелестно».
— Ты не собираешься ее открывать?
— Да, конечно. Собираюсь.
Я поставил «пепси», повернулся к матери спиной и потянул за ленточку. Потом снял лист обертки.
Мать не сводила с меня глаз, однако, к собственному удивлению, я совсем не волновался.
— Здорово, — сказала мама. — Очень хорошая. А эта девочка ничего, правда?
Картина и правда была хорошая. Я — не критик, но этого и не требовалось. Она рисовала тушью — некоторые штрихи были очень широкими, жирными, другие — тонкими и изящными. Цвета были блеклыми — то, что называется техникой «по-мокрому», но очень живыми и естественными, и бумага местами просвечивала, создавая впечатление ясного солнечного дня.
На картине был изображен мальчик на реке, разлегшийся на большом плоском камне животом вниз и вглядывающийся в течение, а окружали его небо и деревья.
Глава тринадцатая
Я отнес ее в «Домик для собаки», чтобы вставить в рамку. «Домиком» назывался зоомагазин, превратившийся в магазин товаров для хобби. На витринах были выставлены щенки гончей, луки и стрелы, обручи «Уэм-О», наборы для постройки моделей, а у дальней стены, за рыбками, черепахами, змеями и канарейками, продавались рамки для картин. Продавец взглянул и сказал:
— Неплохо.
— Завтра можно будет забрать?
— А что, похоже, что у нас дел невпроворот? — Посетителей не было. Фирменный магазин сети «Для ребят от Гаррисона» на Трассе 10 отбивал всех. — Можешь сегодня подойти, где-то в половине пятого.
Я вернулся в четыре с четвертью, на пятнадцать минут раньше, но все было готово — красивая сосновая рама, выкрашенная под красное дерево. Продавец завернул ее в коричневую бумагу.
Она идеально поместилась в переднюю корзину моего велосипеда.
Я вернулся почти к обеду, мне пришлось задержаться и съесть тушеное мясо с зеленой фасолью и картофельным пюре под соусом. После — вынести мусор.
И потом я, наконец, ушел.
Телевизор ревел темой из «Папа знает лучше», моего самого нелюбимого сериала, и в миллионный раз показывали сияющих Кэти, Бад и Бетти. Пахло сосисками, бобами и квашеной капустой. Рут сидела в кресле, задрав ноги на подушку. Донни и Уилли растянулись на диване. Рупор лежал на животе так близко к телевизору, что впору было обеспокоиться за его слух. Сьюзен смотрела фильм со стула с прямой спинкой, стоявшего в столовой, а Мэг стряпала.
Сьюзен улыбнулась мне. Донни просто помахал рукой и снова уткнулся в ящик.
— Блин, — сказал я. — Ну хоть встал бы кто.
— Чего принес, приятель? — спроси Донни.
Я поднял картину, завернутую в коричневую бумагу.
— Пластинки Марио Ланцы, прям как ты хотел.
Он усмехнулся.
— Козел.
Теперь и Рут обратила на меня внимание.
Я решил не тянуть резину.
На кухне закрыли кран. Повернувшись, я увидел Мэг — она смотрела на меня, вытирая руки о фартук. Я улыбнулся ей и подумал — догадывается ли она, что я делаю?
— Рут?
— Да? Ральфи, выключи телевизор. Вот так. Что такое, Дэйви?
Я подошел ближе. Оглянулся на Мэг. Она шла ко мне, качая головой, и скривив губы в безмолвном «нет!».
Ну ничего. Мэг просто стесняется. Рут увидит картину, и все будет хорошо.
— Рут, — сказал я. — Это от Мэг.
Я протянул сверток.
Она улыбнулась: сначала мне, потом Мэг, и взяла его. Рупор убрал звук, так что был слышен шелест плотной коричневой бумаги. Рут разорвала бумагу и посмотрела на картину.
— Мэг! — сказала она. — Ты где на это деньги взяла?
Можно было заключить, что картина ей понравилась. Я рассмеялся.
— Только раму купили, — сказал я. — Это она нарисовала для тебя.
— Она нарисовала? Мэг?
Я кивнул.
Донни, Уилли и Рупор столпились рядом — посмотреть.
Сьюзен соскользнула со стула.
— Как красиво!
Я снова взглянул на Мэг. Вид у нее по-прежнему был встревоженный, но исполненный надежды.
Рут уставилась на картину, и долго не сводила с нее глаз. Потом сказала:
— Нет. Не для меня. Не обманывай. Она нарисовала ее для тебя, Дэйви.
Она улыбнулась. Почему-то ее улыбка казалась подозрительной. Теперь забеспокоился и я.
— Смотри сюда. Мальчик на камне. Конечно это для тебя.
Она отдала картину мне.
— Не хочу, — сказала она.
Я растерялся. Мысль, что она отвергнет картину, не приходила мне в голову. С мгновение я не знал, что делать. Стоял с картиной в руках и таращился на нее. Тот еще вид.
Я попытался объяснить.
— Но она правда для тебя, Рут. Честно. Понимаешь, мы с ней обсуждали. И Мэг хотела нарисовать картину для тебя, но она так…
— Дэвид.
Мэг. И теперь я был еще более растерян, потому что голос ее звучал строго и угрожающе.
Это меня едва не разозлило. Я попал в передрягу, а Мэг и не думала меня выручать.
Рут лишь снова улыбнулась, а потом посмотрела на Уилли, Рупора и Донни.
— Вот вам урок, мальчики. Зарубите на носу. Это важно. Всегда, в любых обстоятельствах будьте любезны с женщинами — и они все для вас сделают. Вот Дэйви был любезен с Мэг — и получил картину, очень красивую картину. Это все, да, Дэйви? Понимаешь, о чем я, да? Это все, что ты получил? Конечно, ты еще маловат, но кто знает…
Я рассмеялся и покраснел.
— Ну, Рут!
— Вот что я вам скажу: девушки — существа простые. Вот от этого у них все беды. Пообещай им что-нибудь — и у тебя будет все, что хочешь и когда захочешь. Я знаю, о чем говорю. Взять хоть вашего отца. Уилли-старшего. Когда мы поженились, он говорил: у него будет своя фирма. Целый флот молоковозов. А я буду помогать ему с книгами, как это было на Говард-авеню во время войны. Я буду управлять заводом. Мы станем богаче, чем мои родители, когда я была ребенком в Морристауне. А люди они были не бедные. Но знаете, что я получила? Ни хрена. Ни гроша ебучего. Только вы повылуплялись — один, второй, третий, и этот ирландский ублюдок как сквозь землю провалился. А я осталась одна с тремя голодными ртами, а теперь к ним еще два добавилось. Говорю вам: девчонки — дуры. С ними все легко. Простушки настоящие.
Она прошла мимо меня к Мэг. Обняла ее за плечи и повернулась к нам.
— Возьми эту картину, — сказала она. — Я знаю, что ты нарисовала ее для Дэвида, и не пытайся говорить, что это не так. Но вот что я хочу знать: чего ты этим добивалась? Что ты хотела от этого мальчика? Дэвид — хороший мальчик. Получше многих других, я бы сказала. Несомненно. Но, дорогая, тебе же от него ничего не светит! А если думаешь, что светит, то глубоко заблуждаешься. Так что я тебе просто скажу: надеюсь, это все, что ты ему дала, и все, что ты ему собираешься дать, и это для твоего же блага. Потому что у тебя есть кое-что, чего хотят все мужчины, и это вовсе на какие-то там картинки!
Губы Мэг задрожали, и я понял, что она сдерживается, чтобы не расплакаться. Но также неожиданно, как было все происходящее, мне захотелось рассмеяться. Донни тоже. Все было так странно, отчасти из-за напряжения, и слова Рут о картине показались мне смешными.
Она сжала плечи Мэг еще крепче.
— И если ты даешь им то, чего они хотят, ты — просто шлюха, дорогая. Ты знаешь, что такое шлюха, а? А ты, Сьюзен? Конечно, нет. Вы еще маленькие. Шлюха — это девочка, которая расставляет ноги перед мужчинами, вот и все. Чтобы те могли в них залезть. Рупор, ну-ка перестань хихикать, мать твою! Каждая шлюха заслуживает хорошей порки. Со мной любой согласится. Так что я тебя предупреждаю, дорогуша, будешь блядовать в этом доме — тебе не поздоровится.
Отпустив Мэг, она прошла на кухню к холодильнику.
— А теперь, — сказала она, — кто хочет пива?
Показала на картину.
— Бледная какая-то, — сказала она. — Вам не кажется? — и потянулась за упаковкой.
Глава четырнадцатая
В те дни мне хватало двух банок пива, и я шел домой вразвалочку и навеселе, по обыкновению обещая себе не заговаривать с родителями, что было крайне нежелательно. Лучше уж себе палец отрубить.
После лекции Рут вечер прошел без особых происшествий. Мэг ненадолго отлучилась в ванную и вернулась, как ни в чем не бывало. Глаза сухие, лицо — непроницаемое и бесстрастное. Мы смотрели Дэнни Томаса, пили пиво, а во время рекламы я договорился с Уилли и Донни пойти на боулинг в субботу. Я пытался поймать взгляд Мэг, но она в мою сторону даже не посмотрела. Когда пиво закончилось, я пошел домой.
Картину я повесил у себя в комнате рядом с зеркалом.
Однако во мне никак не могло улечься какое-то странное чувство. В жизни не слышал, чтобы кого-то называли шлюхой, хотя и знал, что это значило. Знал с тех пор, как стащил «Пейтон-Плейс» у мамы. Я подумал — а сестра Эдди еще не слишком маленькая, чтоб ее так назвать? Я помнил ее голой, привязанной к дереву, ее мягкие крупные соски. Как она плакала, как смеялась — иногда одновременно. Помнил сморщенную плоть у нее между ног.
Я подумал о Мэг.
Лежа на кровати, я думал, как же легко ранить человека. Не обязательно физически. Достаточно просто хорошенечко пнуть что-то для него дорогое.
И я бы смог, если бы захотел.
Люди — существа уязвимые.
Я подумал о своих родителях — о том, как они только и делали, что лягались друг с другом. Теперь это повторялось с такой частотой, что, оказавшись меж двух огней, я научился не принимать ничью сторону.
В основном они бранились по мелочам, но мелочи эти собирались в снежный ком.