отрела на меня, и я едва успел отвести взгляд.
— И ты, Дэйви?
— А?
— Ты тоже ее щекотал?
— Нет. Я только пришел.
Она улыбнулась.
— Я тебя не обвиняю.
Она встала и сняла грязные рабочие перчатки.
— И где она сейчас?
— Не знаю, — сказал Донни. — Убежала.
— А что там Сьюзен?
— В спальне.
— Она это все видела?
— Да.
— Хорошо.
Рут зашагала по газону к дому, а мы двинулись следом. У крыльца она вытерла свои тонкие костлявые руки о бедра и стянула шарф, которым подвязала короткие каштановые волосы.
До прихода матери осталось минут двадцать, прикинул я и вошел в дом.
Рут направилась прямо в спальню. Сьюзен сидела там же, где мы ее оставили, и рассматривала фотографию Лиз и Эдди Фишеров, соседствующую со снимком Дебби Рейнольдс в журнале. Эдди и Лиз казались счастливыми, улыбались. Дебби хмурилась.
— Сьюзен, а где Мэг?
— Не знаю, мэм. Ушла.
Рут присела рядом. Погладила ее по голове.
— Мне сказали, ты видела, что тут произошло. Это правда?
— Да, мэм. Рупор трогал Мэг, и Мэг его ударила.
— Трогал ее?
Сьюзен кивнула и поднесла руку к своей худощавой груди, словно присягая на верность флагу.
— Здесь.
Мгновение Рут просто пристально смотрела.
Потом сказала:
— И ты не пыталась ее остановить?
— Остановить?
— Да. Чтобы она не била Ральфи.
Сьюзен оторопела.
— Я не могла. Это было так быстро, миссис Чандлер. Рупор тронул ее, и она сразу ударила.
— Надо было попробовать, солнышко. — Она снова погладила девочку по голове. — Она же твоя сестра.
—Да, мэм.
— Если ударить по лицу, может случиться все, что угодно. Может лопнуть барабанная перепонка, можно глаз выколоть. Опасно так делать.
— Да, миссис Чандлер.
— Рут. Я же говорила — Рут.
— Да, Рут.
— И ты просто так молчала и позволила ей это? Понимаешь, что это значит?
Сьюзен покачала головой.
— Это значит, что ты тоже виновата, пусть и не делала ничего особенного. Ты — сообщница. Ты меня понимаешь?
— Не знаю.
Рут вздохнула.
— Давай я тебе объясню. Ты же любишь свою сестру, да?
Сьюзен кивнула.
— И потому что ты ее любишь, ты бы ей это простила, да? Ну, что она ударила Ральфи.
— Она не хотела! Она просто рассердилась!
— Ага.
Рут улыбнулась.
— Вот, тут ты и ошиблась, дорогая. Вот поэтому ты — сообщница. Она поступила плохо. Так делать нельзя, а ты ей все прощаешь. И все только потому, что любишь ее, а это — неправильно. Нельзя ей сочувствовать, Сьюзи. Неважно, что она твоя сестра. Справедливость есть справедливость. Помни это. А теперь ложись на край кровати, подтяни платье и спусти трусы.
Сьюзен удивленно посмотрела на нее, застыв от ужаса.
Рут встала с кровати и сняла ремень.
— Давай, солнышко, — сказала она. — Это для твоего же блага. Я тебе покажу, как других покрывать. Видишь, Мэг тут нет. Так что ты будешь получать за двоих. Свою долю — за то, что не сказала: «Эй, Мэг, прекрати!» — сестра она тебе, или нет. Справедливость есть справедливость. И долю Мэг — за то, что она сделала. Давай, поехали. Не вынуждай меня применять силу.
Сьюзен просто смотрела. Казалось, она не смогла бы даже шелохнуться.
— Ну ладно, — сказала Рут. — Непослушание — это уже другое дело.
Она потянулась и крепко — но не грубо — схватила Сьюзен за руку и стащила с кровати. Девочка заплакала. Послышался лязг металла. Рут развернула ее лицом к кровати и наклонила. Потом подняла подол ее красного платья и заправила за пояс.
Уилли фыркнул. Рут бросила на него взгляд.
После она стянула с девочки белые хлопчатобумажные трусики, и опустила их прямо до скоб на коленях.
— Пять получишь за сообщничество, десять — за Мэг. И пять — за непослушание. Итого двадцать.
Теперь Сьюзен по-настоящему разрыдалась. Я смотрел на ручеек, стекающий по ее щекам, и вдруг застыдился и попятился назад к двери. Что-то подсказывало мне, что и Донни хочет того же. Но Рут, должно быть, нас заметила.
— Стойте тут, мальчики. Девочки всегда плачут. С этим ничего не поделаешь. Но это для ее же блага, и то, что вы здесь — часть наказания. Я хочу, чтоб вы остались.
Ее ремень был из толстой ткани, не кожаный. Может, будет не так уж и больно, подумал я.
Рут сложила его вдвое и занесла над головой. Ремень просвистел вниз.
Шлеп.
Сьюзен втянула воздух и заревела в голос.
Ее зад был таким же бледным, как и грудь Рут, словно отлитый из платины. И теперь он тоже затрясся. На левой ягодице, прямо у впадины, проступило красное пятно.
Рут снова подняла ремень. Губы крепко сжаты. Остальные черты ничего не выражали — Рут сосредоточилась.
Ремень опустился снова, и Сьюзен взвыла.
В третий раз, в четвертый, в молниеносной последовательности.
Теперь весь зад был в красных пятнах.
Пятый.
Сьюзен давилась слезами, судорожно всхлипывая.
Рут размахивалась все сильней. Нам пришлось отойти подальше.
Я считал. Шесть. Семь. Восемь, девять, десять.
Сьюзен задергала ногами. Пальцы, вцепившиеся в покрывало, побелели.
Никогда не слышал, чтобы так плакали.
Беги, подумал я. Боже! Я бы сбежал.
Но Сью, конечно, сбежать не могла. Ее будто на цепь приковали.
Это навело меня на мысли об Игре.
Рут, думал я, играет здесь в свою Игру. Черт бы меня побрал! И пусть я вздрагивал от каждого удара, но не мог отделаться от этой мысли. Она показалась мне изумительной. Взрослый. Взрослый играл в Игру. Не точь-в-точь то же самое, но близко.
И внезапно это перестало казаться таким уж недозволенным. Чувство вины сходило на нет. Однако возбуждение оставалось. Я чувствовал, как мои ногти врезаются в ладонь.
Я продолжал считать. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.
На лбу и над верхней губой Рут собрались капельки пота. Удары наносились механически. Четырнадцать. Пятнадцать. Под бесформенным платьем, видно было, как вздымается ее живот.
— Ух ты!
Рупор скользнул в комнату между мной и Донни.
Шестнадцать.
Он уставился на красное, перекошенное лицо Сьюзен.
—Ух ты! — снова произнес он.
И я знал, что он думал о том же, что и я — о чем думали мы все.
Наказания были делом личным, не для чужих глаз. В моем доме, по крайней мере. В любом, насколько я знал.
Но это — не наказание. Это — Игра.
Семнадцать. Восемнадцать.
Сьюзен свалилась на пол.
Рут склонилась над ней.
Все ее хрупкое тело трясло от рыданий, она закрыла голову руками и прижала коленки к груди, насколько позволяли скобы.
Рут тяжело дышала. Она натянула на Сьюзен трусики, подняла ее, уложила на кровать и расправила платье.
— Ну хорошо, — сказала она мягко. — Вот и все. Отдыхай. Еще два остаются за тобой.
А потом мы застыли на миг, прислушиваясь к приглушенному плачу.
Тут по соседству остановилась машина.
— Черт! — сказал я. — Мама!
Я пробежал через гостиную, выскочил в заднюю дверь и посмотрел сквозь изгородь. Мать припарковалась у гаража. Багажное отделение ее «универсала» было открыто, и она склонилась над ним, доставая пакеты с эмблемой «Эй энд Пи».
Перелетев через подъездную дорожку к парадной двери, я понесся вверх по лестнице в свою комнату.
Щелкнула задняя дверь.
— Дэвид! Спустись сюда и помоги мне!
Дверь захлопнулась.
Я вышел к машине. Мать хмурилась. Она отдала мне сумки одну за другой.
— Там было столько народу! — сказала она. — А ты что делал?
— Ничего. Читал.
Повернувшись, чтобы идти в дом, я увидел Мэг напротив дома Чандлеров. Она стояла под деревьями у дома Зорнов.
Она пристально смотрела на дом Чандлеров, жуя травинку. И при этом выглядела задумчиво, словно решала задачу.
Меня она, похоже, не заметила.
Интересно, подумал я, она уже в курсе?
И занес сумки.
Позже я пошел в гараж за садовым шлангом и увидел их во дворе, только Мэг и Сьюзен, сидящих в высокой пожухлой траве под березой.
Мэг расчесывала волосы Сьюзен. Расчесывала долгими плавными движениями, твердыми и выверенными, но в то же время осторожными, будто волосы жалились, если что-то не так. Другой рукой она поглаживала их снизу, касаясь лишь кончиками пальцев, поднимала и отпускала.
Сьюзен улыбалась. Не то, чтобы ее улыбка была уж очень веселой, но ясно, что Мэг ее утешила.
На мгновение я подумал, насколько же они близки, как крепко связаны, как одиноки и как любят друг друга. Я им почти позавидовал.
И не стал их беспокоить.
Шланг нашелся. Когда я выходил из гаража, ветер усилился, я и услышал, что Мэг напевает. Очень нежно, словно колыбельную. «Goodnight Irene». Песня, которую пела мать в долгих ночных поездках на автомобиле в моем детстве.
Доброй ночи, Айрин, доброй ночи, тебя я сегодня увижу во сне.
Весь день я ловил себя на том, что мурлычу эту мелодию. И каждый раз представлял Мэг и Сьюзен, сидящих в траве, и ощущал лучи солнца на лице, прикосновение расчески, и нежные ласковые руки.
Глава восемнадцатая
— Дэвид, у тебя есть деньги?
Я пошарил в карманах и вытащил мятую долларовую купюру и тридцать пять центов мелочью. Мы шли на спортивную площадку, Мэг и я. Там скоро начиналась игра. С собой я нес перчатку филдера и старый мяч, обмотанный черной клейкой лентой.
Я показал ей деньги.
— Займешь?
— Все?
— Есть хочу.
— Да?
— Хочу сходить в «Кози Снэкс» за сэндвичем.
— За сэндвичем? — Я рассмеялся. — Лучше стащить пару батончиков. Там за прилавком не следят.
Сам я так делал неоднократно. Как и многие из нас. Лучше всего было просто подойти к чему хочешь, взять и уйти. Без промедлений. Ничего особенного. Там их всегда было навалом. Плевое дело. Да и с мистером Холли, который держал это заведение, никто не водился, поэтому и вины никакой не чувствовал.