Сейчас я поражаюсь тому, как сильно мне захотелось туда попасть.
Я побежал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, и свернул за угол. Я знал, где они.
Рут стояла у входа в убежище и смотрела. Она улыбнулась и отошла в сторонку, чтобы пропустить меня.
— Сбежать хотела, — сказала она. — Но Уилли ее задержал.
Теперь ее держали хорошо, крепко, и Уилли, и Рупор, и Донни, прижали ее к стене, как манекен, и били в живот по очереди. Мэг уже давно не сопротивлялась. Был слышен только свист ее дыхания, когда Донни бил ее и вдавливал ее скрещенные руки в живот. Рот его был угрюмо сжат. В глазах — крайняя сосредоточенность.
На мгновение она вновь стала героиней. Борцом.
Но только на мгновение. Потому что внезапно мне стало ясно, что все, на что она способна — только беспомощно терпеть. И страдать.
И я помню, как обрадовался, что не я на ее месте.
При желании я даже мог бы присоединиться.
В этот миг, думаю я, сила и власть были на моей стороне.
Я спрашивал себя после: когда это произошло? Когда я… испортился? И постоянно возвращаюсь к этому моменту, к этим мыслям.
К этому чувству власти.
Я даже не помышлял, что эту власть подарила мне Рут, и, возможно, только на время. В тот момент власть казалась настоящей. Я смотрел на Мэг, и расстояние между нами показалось вдруг колоссальным, неодолимым. Не то чтобы я перестал ей сочувствовать. Но впервые я осознал, насколько она отличается от меня. Она была уязвимой. Я — нет. Я здесь был в выгодном положении. Ее положение было ниже некуда. Может, это было неизбежно? Я вспомнил, как она спрашивала: «Почему они меня ненавидят?», а я тогда не поверил ей, у меня не нашлось ответа. Может, я что-нибудь упустил? Может, был в ней какой-то порок, какой-то изъян, предопределивший все это, а я не заметил? Впервые я подумал, что отделение Мэг от нас могло быть оправдано.
Я хотел, чтобы это было оправдано.
Теперь я признаваясь в этом с глубочайшим стыдом.
Потому что теперь я считаю, что по большому счету это было сугубо личным, частью моего мировоззрения. Я пытался убедить себя, что всему виною бесконечная распря между моими родителями, пустое холодное безразличие, выработанное мною посреди их непрекращающегося урагана. Но я в это почти уже и не верю. Сомневаюсь, что и раньше верил по-настоящему. Родители любили меня, во многом больше, чем я заслуживал — как бы ни относились друг к другу. И я это знал. Большинству и этого бы хватило.
Нет. Истина в том, что таков был я сам. Я ждал этого, или чего-то подобного, ждал, когда оно случится. Как будто нечто первобытное, подавленное, охватило меня, освобождая и изменяя, какой-то дикий черный вихрь, вызванный мною в этот прекрасный солнечный день.
И я задаюсь вопросом: кого я ненавидел? Кого и чего боялся?
Там, в подвале у Рут, я стал понимать, что гнев, ненависть, страх и одиночество — это одна кнопка, и достаточно нажатия пальца, чтобы воспламенить их и привести к разрушению.
И я понял, что у них может быть вкус победы.
Уилли отошел назад. В кои-то веки он не казался неуклюжим. И ударил Мэг плечом прямо в живот, от чего она подскочила.
Думаю, единственная надежда была на то, что кто-то из них промажет и разобьет голову об стенку. Но никто этого делать не собирался. Она уже выдыхалась. Пространства для движений нет, деваться некуда. Ей ничего не оставалось, кроме как рухнуть наземь. И это случится скоро.
Рупор разбежался. Мэг скрестила ноги, чтобы не попало в пах.
— Плачь, мать твою! — заорал Уилли. Как и все остальные, дышал он с трудом. Он повернулся ко мне. — Не плачет, смотри.
— Ей пофигу, — сказал Рупор.
— Заплачет, — сказал Уилли. — Заставлю.
— Слишком гордая, — произнесла Рут позади. — Гордыня до добра не доведет. Запомните. Чем выше залетел — тем больнее падать.
Донни налетел на Мэг.
Футбол был его коньком. Голова девушки стукнула по шлакоблоку. Руки безвольно упали. Взгляд был стеклянным.
Она съехала по стене на несколько дюймов.
Потом остановилась.
Рут зевнула.
— Пока хватит, мальчики, — сказала она. — Она не заплачет. Не в этот раз.
Она поманила нас рукой.
— Пошли.
Похоже, ребята еще не закончили. Но Рут уже надоело.
Уилли пробормотал что-то насчет глупых потаскух, после чего они гуськом пошли из подвала.
Я ушел последним. Было трудно отвести взгляд.
Как такое могло случиться?
Мэг съехала вниз и уселась на корточки на холодном бетонном полу.
Не уверен, что она меня вообще заметила.
— Идем, — сказала Рут.
Она захлопнула металлическую дверь и заперла ее на засов.
Мэг осталась там, в темноте. За дверью из скотобойни. Мы поднялась на кухню и взяли колы. Рут достала кусок сыра «чеддер» и крекеры. Мы расселись за обеденным столом.
Сьюзен до сих пор плакала, но теперь потише. Потом Уилли встал и включил телевизор, и «Правда или последствия»[19] заглушили ее всхлипывания.
Некоторое время мы смотрели телешоу.
Перед Рут на столе лежал раскрытый женский журнал. Она курила «Тарейтон», листала журнал и попивала колу из бутылки.
Наткнулась на фото — рекламу губной помады — и остановилась.
— Ничего не понимаю, — сказала она. — Женщина как женщина. Вы что-нибудь видите? Что в ней такого?
Она подняла журнал.
Уилли посмотрел, пожал плечами и вцепился зубами в крекер. Но мне эта женщина показалась симпатичной. Возрастом, примерно, как Рут, может чуть младше, но симпатичная.
Рут покачала головой.
— Эта баба, куда не глянь - везде, — сказала она. — Кругом. Сьюзи Паркер. Знаменитая модель. И я ничего в ней не вижу. Рыжая. Может, в этом дело. Мужчины любят рыжих. Но Мэг тоже рыжая, черт побери. И у Мэг волосы красивей, согласитесь?
Я снова посмотрел на фотографию. И согласился.
— Ничего не понимаю, — сказала она, нахмурившись. — Мэг точно красивей ее. Намного красивей.
— Конечно, — сказал Донни.
— Мир сошел с ума, — сказала Рут. — Нет, этого мне не понять.
Она отрезала кусочек сыра и положила на крекер.
Глава двадцать шестая
— Отпросись у мамы заночевать у нас сегодня, — сказал Донни, — разговор есть.
Мы стояли на мосту на Мэйпл и швыряли камни в воду «жабкой». Река был ленива и прозрачна.
— Что мешает поговорить сейчас?
— Ничего.
Однако он так и ничего не сказал.
Не знаю, почему я противился идее заночевать у Чандлеров. Может, из-за уверенности, что увязну в этом деле еще больше. Или же я просто знал, что мама скажет: «У Чандлеров теперь девочки, и мне это не нравится».
Ох, если бы она знала, подумал я.
— Уилли тоже хочет поговорить.
— Уилли?
— Ага.
Я рассмеялся от одной мысли, что у Уилли нашлось что-то, достойное обсуждения.
Хотя интересно, конечно.
— Ну, в таком случае, я просто обязан, — сказал я.
Донни тоже расхохотался, швырнул камень, и тот сделал три длинных прыжка наперерез мерцающим в волнах лучикам света.
Глава двадцать седьмая
Маму это не обрадовало.
— Это вряд ли, — сказала она.
— Мама, я всегда там сплю.
— Но не в последнее время.
— Как приехали Мэг и Сьюзен?
— Верно.
— Посмотри. Тут ничего особенного. Все, как и раньше. Пацаны спят на двухэтажных кроватях, а Сьюзен и Мэг — в комнате Рут.
— В комнате миссис Чандлер.
— Правильно. В комнате миссис Чандлер.
— Ну и где тогда миссис Чандлер?
— На кушетке. На раздвижной, в гостиной. Ну что тут такого?
— Ты знаешь, что тут такого.
— Нет, не знаю.
— Нет, знаешь.
— Не знаю.
— Что такое? — спросил отец, выходя из гостиной в кухню. — Что случилось?
— Он опять хочет заночевать у них, — сказала мама. Она вылавливала дуршлагом фасоль.
— Что? У Чандлеров?
— Да.
— Ну так разреши. — Он уселся у стола и развернул газету.
— Роберт, там две молодые девушки.
— И?
Она вздохнула.
— Ну пожалуйста, пожалуйста, не будь таким дураком, Роберт.
— Дураком? — сказал отец. — Разреши. Кофе есть?
— Да, — ответила мать. Она снова вздохнула и вытерла руки о передник.
Я встал, взял кофейник и зажег под ним огонь. Мать посмотрела на меня и вернулась к фасоли.
— Спасибо, пап, — сказал я.
— Я не говорила, что ты можешь идти, — возразила мать.
Она взглянула на отца и покачала головой.
— Черт бы тебя побрал, Роберт.
— Ага, — сказал тот и уткнулся в газету.
Глава двадцать восьмая
— Мы рассказали ей про Игру, — сказал Донни.
— Кому?
— Рут. Маме моей. Кому еще, олух?
Когда я пришел, Донни был на кухне один — делал сэндвич с арахисовым маслом — по-видимому, весь свой сегодняшний ужин.
Столешница была вымазана маслом и виноградным джемом, повсюду валялись крошки. От любопытства я пересчитал количество столовых приборов в ящике стола. По-прежнему пять.
— Ты рассказал?
— Рупор.
Он укусил сэндвич и уселся за столом. Я сел напротив. На дереве была отметина в полдюйма длиной, выжженная сигаретой. Раньше я ее не видел.
— Боже. И что она сказала?
— Ничего. Странно. Как будто все знала, понял?
— Знала? Что знала?
— Все. Как будто тут нет ничего плохого. Будто знала, что мы этим занимались. Как будто все так делают.
— Ты что, шутишь?
— Нет. Клянусь.
— Пиздишь!
— Отвечаю. Только хотела знать, кто был с нами, и я сказал.
— Сказал? Про меня? Эдди? Про всех?
— Я же сказал, ей это без разницы. Эй, не кипятись, Дэйви. Ее это не волнует.
— А Дениз? Про Дениз тоже рассказал?
— Да. Все рассказал.
— И сказал, что она была голая?
Уму не постижимо! Я всегда думал, что из них двоих дураком был только Уилли. Я смотрел, как он жует свой сэндвич. Он улыбнулся.