Мы лежали в кроватях, но заснуть никто не мог: нас неотступно преследовал образ Мэг.
Время шло в полной темноте, пока кто-нибудь не скажет, какое у нее было лицо, когда Уилли вытащил последнюю книгу, каково это стоять там так долго с привязанными над головой руками, больно ли это, и как круто наконец увидеть обнаженную девушку, и потом мы снова замолкали, заворачиваясь каждый в свой кокон из мыслей и грез.
Но во всех этих грезах был один и тот же объект. Мэг. Мэг, в том виде, в каком мы ее оставили.
Мы должны были ее увидеть.
Донни бы сразу предложил, не будь это так рисково. Рут сказала, чтобы мы от нее отстали.
Дом был маленький, и звук легко разносился, а Рут спала всего лишь за одной тоненькой дверью, в комнате Сьюзен — а спала ли Сьюзен? Или тоже лежала и думала о сестре? — прямо над убежищем. Если Рут проснется и поймает нас, случится непоправимое — она может отстранить нас от дел в будущем.
А мы знали, что тут все только начиналось.
Однако, ее образ по-прежнему стоял у нас перед глазами, и он был слишком силен. Нам вдруг будто бы потребовалось убедиться, что мы там точно были. Ее нагота и доступность манили, словно песнь сирены. Непреодолимо.
Игра стоила свеч.
Ночь была темной, безлунной.
Донни и я слезли с верхних полок. Уилли и Рупор соскользнули с нижних.
Дверь Рут была закрыта.
Мы на цыпочках прошли мимо. Рупор едва сдержался, чтоб не захихикать.
Уилли взял фонарик с кухонного стола, и Донни осторожно открыл дверь в подвал.
Ступеньки заскрипели. С этим ничего не поделаешь, оставалось только молиться и надеяться на лучшее.
Дверь убежища тоже заскрипела, но не так ужасно. Мы вошли, ступив босыми ногами на холодный бетонный пол, как и она — и там стояла Мэг, такая же, какой мы ее запомнили, хотя времени прошло всего ничего — такая же, какой мы ее себе представляли.
Ну, не совсем.
Ее руки побелели и покрылись красными и синими пятнами. И даже в жалком свете фонарика можно было увидеть, как она побледнела. Она вся покрылась гусиной кожей, соски затвердели и сморщились.
Она услышала, что мы вошли, и издала слабый жалобный стон.
— Тихо, — прошептал Донни.
Она послушалась.
Мы не сводили с нее глаз. Так, словно это была какая-то святыня —или экзотическое животное в зоопарке.
Словно и то, и другое одновременно.
Сейчас я думаю — может, все было бы иначе, не будь она такой красивой, не будь ее тело таким молодым, сильным и пышущим здоровьем, будь она уродливой обрюзгшей толстухой. Может и нет. Может, это произошло бы в любом случае. Неизбежное наказание чужака.
Но я склоняюсь к мысли, что это случилось именно потому, что она была красивой и сильной, а мы — нет, поэтому мы с Рут сделали с ней это. Осудили ее за красоту, за все, что она для нас значила и не значила.
— Спорим, она пить хочет? — сказал Рупор.
Она закивала. Да. О да, пожалуйста.
— Чтоб дать ей воды, придется вытащить кляп, — сказал Уилли.
— И что? Не будет она шуметь.
Он шагнул вперед.
— Ты же не будешь шуметь, да, Мэг? Нельзя будить маму.
Нет. Она твердо качнула головой. Сразу видно — и вправду хочет пить.
— И ты ей веришь? — спросил Уилли.
Донни пожал плечами.
— Будет шуметь — тоже нарвется на неприятности. Она же не дура. Так что дайте ей попить.
— Я принесу, — сказал Рупор.
За стиральной машиной располагалась раковина. Рупор открыл кран, и мы услышали, как тихонько побежала вода. Он проделал это неожиданно тихо.
И вел себя неожиданно тихо, для Рупора-то.
Уилли развязал кляп, как в прошлый раз, и вытащил грязный кусок тряпки изо рта. Мэг застонала и стала двигать челюстью из стороны в сторону.
Рупор вернулся со старой банкой из-под фруктов, полной воды.
— Нашел за банками с краской, — сказал он. — Воняла совсем чуточку.
Донни взял ее и поднес к губам Мэг. Девушка пила жадно, довольно урча с каждым глотком. Она осушила банку в считанные секунды.
— Боже мой, — сказала она. — Боже мой. Спасибо.
Странное было чувство. Словно все было забыто. Словно она на самом деле была нам благодарна.
Поразительно. Чего только не добьешься одной-единственной баночкой воды.
Я вновь подумал, какая же она беспомощная.
Меня посетила мысль — интересно, испытывали ли все остальные то же, что и я — эту всеохватывающую, головокружительную потребность к ней прикоснуться? Положить на нее ладони. Познать это ощущение. Ее грудь, ягодицы, бедра. Этот рыжевато-блондинистый кустик меж ног.
Именно то, чего делать было нельзя.
От этого мне стало дурно. От давления. Оно было слишком сильным.
— Хочешь еще? — спросил Рупор.
— Можно? Пожалуйста.
Он снова убежал к раковине и вернулся с водой. Отдал банку Донни, и Мэг расправилась и с ней.
— Спасибо. Спасибо тебе.
Она облизнула губы. Они обветрились, высохли, местами потрескались.
—Вы… может, вы… Эти веревки… мне от них очень больно.
Было видно, что это правда. Пусть даже Мэг твердо стояла на полу, веревка была крепко натянута.
Уилли посмотрел на Донни.
Оба повернулись ко мне.
Я растерялся. С чего бы им интересоваться моим мнением? Они словно искали у меня что-то, и не были уверены, что найдут.
Как бы то ни было, я кивнул.
— Думаю, мы могли бы, — сказал Донни. — Ненадолго. Но при одном условии.
— Хорошо. Что?
— Ты должна пообещать, что не будешь драться.
— Драться?
— Ты должна пообещать, что не будешь шуметь, драться, и никому об этом не расскажешь. Никому и никогда.
— О чем не расскажу?
— О том, что мы тебя трогали.
Свершилось.
Именно об этом мы и мечтали там, в спальне наверху. Я не должен был удивляться. Но удивился. Я едва мог дышать. Казалось, все в комнате слышали, как билось мое сердце.
— Трогали меня? — сказала Мэг.
Донни покраснел как рак.
— Сама понимаешь.
— Боже мой, — сказала она, качая головой. — Господи. Ну что ты?
Она вздохнула. Задумалась на мгновение.
— Нет, — сказала она.
— Мы не сделаем тебе больно, ничего не сделаем, — сказал Донни. — Просто потрогаем.
— Нет.
Теперь она все взвесила и решила, и просто не могла себе представить, как согласиться на это, и неважно, что происходит. Это было ее последнее слово.
— Честно. Просто потрогаем.
— Нет, не потрогаете. Никто из вас.
Она вышла из себя. Но Донни тоже.
— Мы в любом случае сможем это сделать, тупица. Кто нас остановит?
— Я.
— Как?
— А ты только попробуй, мать твою. Я не просто расскажу. Я закричу.
Вопросов не было. Она закричит. Ее наплевать.
Нас поимели.
— Ладно, — сказал Донни. — Хорошо. Оставим веревки как есть. Сунем кляп в рот, и все на этом.
Она была готова расплакаться. Но не готова сдаться. Не сейчас.
— Хорошо, — с горечью сказала она. — Пихайте кляп. Давайте. Отстаньте. Валите!
— Так и сделаем.
Донни кивнул Уилли, и Уилли подошел к ней с тряпкой и платком.
— Открывай, — сказал он.
На мгновение она заколебалась, потом открыла рот. Уилли запихал тряпку и завязал. Туже, чем требовалось. Туже, чем раньше.
— Еще одно, — сказал Донни. — Воды попила? Нас тут не было, ясно?
Она кивнула. Непросто было висеть там обнаженной и сохранять гордость, но ей удалось.
И как ею не восхищаться?
— Хорошо, — сказал он, собираясь уходить.
У меня появилась идея.
Я тронул его за руку, и он остановился.
— Донни.
— Да?
— Слушай. Давай немного ослабим веревки. Чуть-чуть. Просто подвинем стол на пару дюймов. Рут не заметит. Ну ты посмотри на нее. Ты же не хочешь, чтоб она вывихнула плечо, правильно? До утра еще долго, понимаешь?
Я сказал это достаточно громко, чтобы она тоже услышала.
Он пожал плечами.
— Мы дали ей выбрать. Она не захотела.
—Я знаю, — сказал я. И тут я наклонился к нему поближе, улыбнулся и прошептал, — а она может быть, нас отблагодарит. Понимаешь? Она запомнит. И в следующий раз…
Мы подвинули стол.
На самом деле мы его приподняли и толкнули, чтобы несильно шуметь. Для нас троих и Рупора это оказалось не такой уж сложной задачей. В результате веревки ослабли примерно на дюйм, как раз чтобы она была в состоянии изогнуть руки в локтях, чего ей уже давно не удавалось.
— Пока, — прошептал я и закрыл дверь.
И там, во тьме, она кивнула. Наверное.
И я подумал, что отныне я — заговорщик. Двойной агент.
Работаю на обе стороны, сохраняя нейтральность.
До чего чудесная идея!
Я гордился собой.
Какой я хитроумный! Какой добродетельный. Чувства переполняли меня. Я же помог девушке! Настанет день, когда я буду вознагражден. Однажды, я знал, она позволит мне прикоснуться к ней. Да, так и будет. Может, никому другому — но мне.
Позволит. Только мне.
И я прошептал: «Пока, Мэг».
Я сошел с ума. Совсем рехнулся.
Глава тридцатая
Утром мы спустились в подвал. Рут развязала ее и принесла ей новую одежду, вместе с чашкой горячего чаю и каким-то белым тостом без масла. Мэг сидела на матрасе, скрестив ноги, и завтракала.
Одетая, свободная, без повязки и кляпа она почти лишилась своего ореола загадочности. Она была бледная, изможденная. Уставшая и раздражительная. Вспомнить Мэг вчерашнюю — Мэг гордую или страдающую — было непросто.
Было видно, что каждый глоток давался ей с трудом.
Рут стояла над ней, прямо как мамочка.
— Кушай, — сказала она.
Мэг посмотрела вверх на нее, и потом — вниз, на бумажную тарелку на коленях.
Наверху голосил телевизор — шла какая-то викторина. И Уилли шаркал ногами.
Шел дождь, и он тоже шумел.
Мэг откусила кусочек корки и жевала ее целую вечность, прежде чем проглотить.