Мэг стояла перед ней в вычурном желтом платье, не из тех, в котором ее можно представить. Наверняка оно принадлежало Рут. Оно было старое и не слишком чистое. С широкими рукавами и плиссированной юбкой, обнажающими руки и ноги.
Рут была облачена в нечто подобное, сине-зеленое, но попроще —менее броское и без излишеств.
За запахом сигарет я унюхал камфару. Нафталин.
Рут говорила без умолку.
С первого взгляда можно было решить, что перед вами две сестры, примерно одного веса, хотя Рут была выше и худощавей, волосы обеих были немного засаленные, и обе одеты в старые вонючие платья, будто примеряли наряды на вечеринку.
Разве что Рут сидела и курила.
В то время как Мэг стояла, прислонившись к одной из подпорок, ее руки были крепко связаны за спиной. Ноги тоже связаны.
Кляп был на месте. Но повязку с глаз сняли.
— Когда я была девушкой, как ты, — говорила Рут, — я искала Бога. Я ходила во все церкви в городе. В баптистскую, в лютеранскую, епископальную, в методистскую. В какую угодно. Даже на новенны у Святого Матвея, сидела там на балконе, возле органа. Это было до того, как я поняла, что такое женщина. И ты знаешь, кто мне это открыл? Моя мать. Конечно, она об этом не знала. Не знала, что учит меня, как я сейчас учу тебя. Я сама это видела. Знай — они, мои родители, дали мне все — все, чего только может пожелать молодая девушка, у меня было все. Не считая колледжа, конечно — но в те времена девушки не слишком часто шли в колледж. Но мой папа, земля ему пухом, работал не покладая рук, чтобы обеспечить нас с мамой, и у нас было все. Не то, что мой Уилли.
Она зажгла новый «Тарейон» от окурка прежнего, а окурок бросила на пол. И я подумал, что она меня не заметила, или ей было наплевать. Несмотря на то, что Мэг уставилась прямо на меня с каким-то странным выражением лица, и даже несмотря на то, что я по обыкновению нашумел, спускаясь по старой скрипучей лестнице, она не обернулась, не замолчала, даже когда прикуривала сигарету.
— Но папа пил, прямо как Уилли, и я многое слышала, — сказала она. — Слышала, как он приходил ночью, сразу шел к кровати и залезал на мать, как на кобылу. Слышала, как они сопели и пыхтели, как мать причитала, слышала какие-то шлепки время от времени — короче, все как у Уилли. А все потому, что женщины повторяют те же ошибки, что делали их матери — всегда уступают мужикам. За мной тоже была такая слабость, вот и осталась голодать с этой оравой. Не могу работать как раньше, во время войны. Теперь все места заняты мужчинами. А мне детей нужно растить. Ну да, Уилли присылает чеки, но этого ни на что не хватает. Сама знаешь. Видишь? Твои чеки тоже не слишком помогают. Ты понимаешь, о чем я говорю? На тебе проклятье. И дело не в месячных. У тебя они даже хуже, чем у меня. Я даже запах чувствую, Мэгги! Тебя ждет та же судьба, что и меня, и мою мать — какой-нибудь ирландский сукин сын, который будет тебя избивать и трахать, и тебе это будет нравиться, ты жить без этого не сможешь, а потом — раз! — и его нет. Ебля. В ней вся проблема. Твоя теплая киска. Это и есть проклятие, понимаешь? Проклятие Евы. Вот она, твоя слабость. Вот тут мы и попадаемся на крючок. Женщина — ничто иное, кроме как шлюха и животное, вот что. Сама увидишь, и припомнишь мои слова. Тебе используют, оттрахают, да еще и накажут за это. Женщина — просто глупая шлюха с дыркой, и все. Я помогаю тебе, как могу. Пытаюсь выжечь это в тебе.
Она чиркнула спичкой.
— Видишь?
Спичка полетела прямо в желтое платьице Мэг, погасла на лету, и упала, задымившись. Рут зажгла другую.
— Видишь?
На этот раз она поднесла спичку поближе, и когда спичка стукнулась о платье, она все еще горела. Спичка застряла в складках. Мэг заерзала и стряхнула ее.
— Ты молодая, сильная, здоровая, и думаешь, что твой запах свеж и приятен. Но для меня ты воняешь горелым. Похотью. На тебе висит проклятье, Мэгги.
Там, куда попала спичка, осталось небольшое черное пятно. Мэг смотрела на меня, пытаясь издавать какие-то звуки сквозь кляп.
Рут уронила сигарету и подняла ногу, чтобы раздавить.
Она встала, наклонилась вперед и зажгла еще одну спичку. Комнату заполнил запах серы.
Она поднесла спичку к платью.
— Видишь? — сказала она. — Думаю, ты меня еще благодарить будешь.
Мэг извивалась, рвалась из пут. Ткань обуглилась, стала коричневой, почернела, но не загоралась.
Спичка догорела. Рут тряхнула ее и выбросила.
После чего зажгла еще одну.
И поднесла ее к тому же месту, которое уже обожгла. В ней было что-то от сумасшедшего ученого, увлеченного экспериментом, как в кино.
Запахло выглаженным бельем.
Мэг сопротивлялась. Рут схватилась за край платья и держала, пока оно не загорелось, а потом отпустила на ногу Мэг.
Я смотрел, как пополз тонкий язычок пламени.
Расширялся.
Прямо как Рупор со своими солдатиками в мусоросжигательной печи. Только это было по-настоящему. Высокий приглушенный визг Мэг делал это настоящим.
Язычок уже добрался до середины бедра. Потом Рут потянулась назад, взяла колу и затушила его.
Она посмотрела на меня, смеясь.
От облегчения Мэг обмякла.
Наверняка вид у меня был напуганный. Потому что Рут смеялась не переставая. И я понял: она знала, что все это время я стоял позади. Но не обращала внимания. Неважно, что я подслушивал. Ничто не имело значения, кроме ее урока. Это читалось в ее глазах — нечто такое, чего я никогда не видел прежде.
После — да.
Слишком часто.
В глазах моей первой жены, после ее второго нервного срыва. В глазах некоторых ее товарищей по «дому отдыха». Один из которых, как мне сказали, убил жену и детей парой садовых ножниц.
Холодная, всеохватывающая пустота без проблеска радости. Ни жалости, ни сострадания. Дикий взгляд. Взгляд хищника на охоте.
Словно глаза змеи.
Такой была Рут.
— Как ты думаешь? — спросила она. — Она прислушается?
— Не знаю, — ответил я.
— Хочешь поиграть в карты?
— Карты?
— В «Сумасшедшие восьмерки», или еще во что-нибудь.
— Да. Можно.
Во что угодно, подумал я. Все, что ты захочешь.
— Пока не придут мальчики, — сказала она.
Мы пошли наверх и играли, и не думаю, чтобы за всю игру обменялись хотя бы десятком слов.
Я пил колу, банку за банкой. Она курила сигарету за сигаретой.
Она выиграла.
Глава тридцать третья
Оказалось, что Донни, Уилли и Рупор ходили на вечерний сеанс «Сотворить монстра».[20] Вообще, я бы взбесился, потому что пару месяцев назад мы вместе смотрели «Я был подростком-оборотнем» и «Я был подростком-Франкенштейном» по двойному билету, а этот фильм был чем-то вроде продолжения, и они должны были меня позвать или хотя бы напомнить. Но они сказали, что этот все равно оказался не так хорош, как первые два, а я никак не мог перестать думать об увиденном внизу, и после того, как мы с Рут разыграли пару раздач, темой разговора снова стала Мэг.
— Она воняет, — сказал Рупор. — Она грязная. Надо ее помыть.
Я не заметил никакого запаха.
Только камфора, дым и сера.
И это говорил Рупор.
— Хорошая идея, — сказал Донни. — Давно не мыли. Ей понравится.
— Кого волнует, что ей нравится, — сказал Уилли.
Рут просто слушала.
— Придется пустить ее наверх, — сказал Донни. — Может попытаться сбежать.
— Да ну. Куда она денется? — сказал Рупор. — И куда она побежит? Все равно мы можем ее связать.
— Наверное.
— И Сьюзен никуда не денется.
— Ну да.
— Где она?
— Сьюзен у себя в комнате, — сказала Рут. — Небось от меня прячется.
— Не-е-е, — сказал Донни. — Она все время читает.
— Прячется. Я думаю, прячется.
Во взгляде Рут мне по-прежнему виделся какой-то странный блеск, и, похоже, не мне одному. Потому что спорить никто не стал.
— Ну что, ма? — сказал Рупор. — Можно?
Мы уже не играли, но Рут сидела и перетасовывала карты. Наконец, она кивнула.
— Чую, она захочет воспользоваться моментом, — сказала она вяло.
— Придется связать, — сказал Рупор.
— Я это сделаю, — сказала Рут. — Не забывайте, мальчики.
— Да, — сказал Рупор. — Мы помним. Не прикасаться.
— Правильно.
Я посмотрел на Уилли и Донни. Уилли хмурился. Руки в карманах. Он ссутулился и шаркал ногами по полу.
«Ну и придурок», — подумал я.
Но Донни был задумчив, словно взрослый, получивший ответственное задание, которое необходимо выполнить, и раздумывающий о том, как выполнить его наилучшим образом.
Рупор просиял.
— Хорошо, — сказал он. — Айда за ней!
Мы строем спустились вниз. Рут шагала позади.
Донни развязал ее, сначала ноги, потом руки, и дал ей возможность размяться, после чего снова связал их вместе. Вынул кляп и сунул в карман.
Никто не заметил ни обгоревших краев, ни пятен колы. Хотя они первыми бросались в глаза.
Она облизала губы.
— Можно попить?
— Минуточку, — сказал Донни. — Мы идем наверх.
— Наверх?
— Да.
Зачем, она спрашивать не стала.
Держа за веревку, Донни повел ее наверх. Рупор и Уилли шли впереди, а я — сразу за Донни. Рут опять плелась позади.
Мне очень не нравилось, что она идет у меня за спиной. С ней было что-то не так, никаких сомнений. Она выглядела уставшей, отстраненной, словно какая-то ее часть была не с нами, а где-то далеко-далеко. Ее шаги были легче наших, тише, чем обычно — хотя шла она очень медленно, с трудом, будто набрала лишних двадцать фунтов. Я не слишком-то разбирался в психических расстройствах, но знал — то, что я вижу, не вполне нормально. Она меня нервировала.
Когда мы поднялись наверх, Донни усадил Мэг за обеденным столом и набрал ей стакан воды из крана.
Тогда я в первый раз обратил внимание на раковину. В ней громоздилась куча грязных тарелок, больше, чем они могли бы использовать за день. Их там было дня на два, а то и три.