Я развернулся, и замахнулся скобой, и саданул ей по ребрам и по хребту, но этого было недостаточно, чтобы остановить ее.
Она была слишком проворна. Я гнался за ней, размахиваясь скобой снизу, как в теннисе, но она уже дотянулась до тощенькой груди Сьюзен и толкнула ее к стене, а потом сгребла в горсть ее волосы и рванула назад. Послышался глухой стук, будто уронили тыкву, и Сьюзен съехала по стене. Изо всех сил я огрел Рут скобой по пояснице. С воем она упала на колени.
Краем глаза я уловил движение и повернулся.
Донни поднялся и шел сквозь дым на меня. За ним следовал Уилли.
Я принялся размахивать скобой перед собой. Сначала они двигались медленно, осторожно. Когда подобрались достаточно близко, я увидел, как обгорел Уилли. Один глаз его закрылся и истекал слезами. На рубашке Донни крови не было.
Уилли кинулся на меня снизу. Я с размаху треснул его по плечу, потом еще раз — железяка обрушилась на его шею с мерзким стуком. Уилли с визгом упал.
Донни бросился вперед и попытался вырвать у меня скобу.
Рут налетела сзади, вцепилась ногтями, шипя, как разъяренная кошка. Под ее тяжестью колени мои подогнулись, и я упал. Подошел Донни, и щеку обожгла боль. Я вдруг почувствовал запах кожи. Обувной кожи. Он пнул меня, как футбольный мяч. Перед глазами полыхнула ослепительная вспышка. Я хотел схватить скобу, но ее не было. Пропала. Свет быстро померк, сменившись чернотой. Я поднялся на колени. Донни пнул меня в живот. Я свалился, хватая воздух ртом. Пытался встать снова, но не смог удержать равновесия. Волною нахлынули тошнота и растерянность. Потом меня стал пинать кто-то еще, по ребрам, по груди. Я свернулся калачиком и напрягся, дожидаясь, когда мрак перед глазами рассосется. Они били меня и ругались. Но слепота проходила, я снова видел, и когда я смог видеть достаточно, чтобы разглядеть стол, то покатился к нему, заполз под него, и смотрел на ноги Рут и Донни передо мной — и тогда я растерялся вновь, потому что там, где должна была лежать Мэг, теперь стояла новая пара ног.
Голых ног. В ожогах и ранах.
Мэг.
— Нет! — закричал я.
Я вылез из-под стола. Рут и Донни отвернулись. Шли к ней.
— Ты! — визжала Рут. — Ты! Ты! Ты!
Я до сих пор думаю — о чем тогда думала Мэг, правда ли она считала, что может помочь — может, она просто устала от этого, устала от Рут, до смерти устала от боли, устала от всего — но она должна была знать, куда будет направлена ярость Рут — не на меня, не на Сьюзен, а прямо на нее, словно отравленная стрела.
Но не было в ней ни капли страха. Взгляд ясный и решительный. И, несмотря на слабость, она умудрилась сделать шаг вперед.
Рут бросилась на нее, как сумасшедшая. Схватила ее голову обеими руками, словно святой, намеревающийся исцелить страждущего.
И грохнула об стену.
Мэг затряслась всем телом.
Она посмотрела на Рут, прямо в глаза, и на мгновение в глазах ее появилось то самое недоуменное выражение, будто бы даже сейчас она спрашивала: за что? За что?
Потом она упала. Рухнула прямо на матрас, как куль.
Дрожь вскоре прекратилась, и Мэг затихла.
Я потянулся к столу в поисках опоры.
Рут стояла, вперившись взглядом в стену. Казалось, она не верит, что Мэг там уже нет. Лицо стало серым, как зола.
Тишина в комнате была внезапной и всепоглощающей.
Донни склонился над Мэг. Поднес руку к ее губам, положил на грудь.
— Д… дышит?
Я никогда не видел Рут такой подавленной.
— Да. Немного.
Рут кивнула.
— Накрой ее. Накрой.
Она вновь кивнула, на сей раз ни к кому не обращаясь, после чего развернулась и пересекла комнату, так медленно и осторожно, словно шла по битому стеклу. У двери она остановилась, чтобы собраться с силами, после чего удалилась.
Остались только мы, дети.
Уилли зашевелился первым.
— Принесу одеяло, — сказал он.
Он прижимал руку к голове, прикрывая глаз. Половина его волос сгорела.
Но теперь никто не злился.
Огонь перед столом все еще тлел, испуская клочья дыма.
— Твоя мама звонила, — пробормотал Донни.
Он не спускал глаз с Мэг.
— А?
— Твоя мама, — повторил он. — Спрашивала, где ты. Я взял трубку. Рут разговаривала.
Спрашивать, что они ответили, не приходилось. Они меня не видели.
— Где Рупор?
— Ушел поесть к Эдди.
Я поднял скобу и отдал ее Сьюзен. Не думаю, что она обратила внимание. Она смотрела на Мэг.
Вернулся Уилли с одеялами. Посмотрел на каждого из нас, бросил одеяла на пол и снова ушел.
Мы слышали, как он с трудом поднимается по лестнице.
— Что будешь делать, Донни? — спросил я.
— Не знаю.
Его голос был ровным и бесцветным, ошеломленным — будто по голове били его, а не меня.
— Она может умереть, — сказал я. — И умрет. Если ты ничего не сделаешь. Больше некому, ты же знаешь. Рут не будет. Уилли тоже.
— Знаю.
— Так сделай что-нибудь.
— Что?
— Что-нибудь. Скажи кому-нибудь. Копам.
— Не знаю, — сказал он.
Он поднял с пола одно из одеял и накрыл ее, как сказала Рут. Накрыл очень бережно.
— Не знаю, — повторил он и покачал головой. — Мне надо идти.
— Оставь нам лампу, а? Хоть это? Чтоб мы могли о ней позаботиться.
Казалось, он на мгновение призадумался.
— Да. Конечно.
— И воды. Тряпку и воды.
— Хорошо.
Он вышел в подвал и послышался звук бегущей воды. Он вернулся с ведром и тряпками и положил их на пол. На нас он не взглянул. Ни разу.
Потом направился к выходу.
— Увидимся, — сказал он.
— Ага, — сказал я. — До встречи.
Дверь закрылась.
Глава сорок пятая
Настала долгая, холодная ночь.
Больше к нам не заходили.
Стояла тишина. Из комнаты мальчиков едва доносились звуки музыки. Братья Эверлипели «All I Have To Do Is Dream», за ними Элвис исполнил «Hard Headed Woman»[23]. Каждая песня словно насмехалась над нами.
К этому времени мама, должно быть, уже с ума сходила. Я представлял, как она звонит в каждый дом квартала и спрашивает, не у них ли я, может, заночевал без предупреждения. Потом отец позвонит в полицию. Я все ждал, когда постучат в дверь. Я не мог понять, почему никто не приходит.
Надежда сменилась разочарованием, разочарование — гневом, а гнев — тупой покорностью.
Ее лихорадило. Затылок был липким от сворачивающейся крови.
Мы то окунались в сон, то выныривали.
В голове у меня навязчиво крутились песенки из рекламы. Выбирайте «Аякс»! Много-много пены-да-да-да-да-дада-дам. Смойте-смойте-смойте грязь пам-пам-пам-парам-парам… через реку и леса… через реку и… Сосредоточиться на чем-то одном не получалось. Не получалось и выбросить хоть что-нибудь из головы.
Иногда Сьюзен начинала плакать.
Иногда Мэг ворочалась и стонала.
Я был счастлив, когда она стонала. Это значило, что она еще жива.
Она просыпалась дважды.
В первый раз она проснулась, когда я протирал ее лицо тряпкой. Я был уже готов прекратить, а она открыла глаза. От удивления я чуть не выпустил тряпку. Потом спрятал за спину — она окрасилась розовым от крови, и я не хотел, чтобы Мэг видела. Почему-то эта мысль волновала меня не на шутку.
— Дэвид?
— Да.
Казалось, она прислушивается. Я взглянул ей в глаза и увидел: один зрачок опять был в два раза больше другого — и я хотел знать, что же она видит.
— Ты ее слышишь? — сказала она. — Она… там?
— Слышу только радио. Но она там.
— Радио. Ага.
Она медленно кивнула.
— Иногда я ее слышу, — сказала она. — Весь день. Уилли и Рупора тоже… и Донни. Я думала, что если подслушивать… я смогу что-нибудь узнать, понять, зачем она это делает со мной… если слушать, когда она ходит по комнате или сидит в своем кресле. Но… не понимаю до сих пор.
— Мэг, послушай. Наверно, тебе лучше сейчас не говорить, знаешь? Ты же вся избитая.
Повисло напряжение. Она заговорила неразборчиво, словно ее язык внезапно стал для нее слишком большим.
— Ага, — сказала она. — Нет. Я хочу говорить. Я никогда не говорила. Всегда было не с кем. Но…
Она странно посмотрела на меня.
— Как ты здесь оказался?
— Мы оба здесь. И я, и Сьюзен. Они закрыли нас. Помнишь?
Она попыталась улыбнуться.
—Я думала, что ты — фантазия. Так и было иногда. У меня много… фантазий. Приходят… и уходят. А иногда хочешь что-то представить, но не можешь. Не можешь думать ни о чем. И потом… можешь. Я ее умоляла, знаешь? Остановиться. Просто отпустить меня. Я думала, что ей придется, что она меня здесь подержит, а потом отпустит, или полюбит меня, а потом я думала — она не остановится. Я не могу ее понять, зачем она разрешила меня прижечь?
— Пожалуйста, Мэг.
Она облизала губы. Улыбнулась.
— Ты обо мне заботишься, да?
— Да.
— И о Сьюзен тоже?
— Да.
— Где она?
— Спит.
— Ей тоже тяжело, — сказала она.
— Я знаю. Тяжело.
Я беспокоился. Ее голос становился все слабей. Теперь мне приходилось наклониться очень близко, чтобы ее слышать.
— Можно тебя попросить? — сказала она.
— Конечно.
Она сжала мою руку. Еле-еле.
— Забери кольцо моей мамы. Знаешь его? Меня она не послушает. Ей наплевать. Но, может… Можешь попросить? Можешь забрать кольцо?
— Заберу.
— Обещаешь?
— Да.
Отпустила.
— Спасибо, — сказала она.
Мгновение спустя она сказала:
— Знаешь? Я никогда не любила мать так, как следует. Разве это не странно? А ты?
— Нет. Думаю, нет.
Она закрыла глаза.
— Надо поспать.
— Конечно, — сказал я. — Отдыхай.
— Интересно, — сказала она. — Боли нет. Кажется, что должна быть. Они жгли меня и жгли, но боли нет.
— Отдыхай, — сказал я.
Она кивнула. И заснула. А я сидел, прислушиваясь, когда же постучится офицер Дженнингс, и строчки из «Зеленой двери» вертелись в моей голове, словно пестрая, ярко раскрашенная карусель, снова и снова: