Ночь, еще одна ночь без сна,
как мне дождаться утра,
Зеленая дверь,
какие секреты ты прячешь?
Зеленая дверь.[24]
Пока не заснул и я.
Проснулся я, наверное, на рассвете.
Меня растолкала Сьюзен.
— Останови ее! — сказала она перепуганным шепотом. — Останови! Пожалуйста! Пусть так не делает!
На мгновение я подумал, что лежу дома в кровати.
Я осмотрелся. И все вспомнил.
И Мэг со мной рядом не было.
Сердце забилось чаще, горло сдавило.
И я увидел ее.
Она сбросила с себя одеяло и теперь была обнажена. Она скрючилась у стола. Ее длинные потускневшие волосы свисали на плечи. Спина была испещрена коричневыми полосками запекшейся крови. Затылок в свете лампы блестел от влаги.
Я видел, как натягивались ее мышцы от плеч и вдоль тонкой линии позвоночника. Слышал скрежет ее ногтей.
Я встал и подошел к ней.
Она копала.
Рыла ногтями бетонный пол, там, где он встречался со стеной из шлакоблоков. Рыла туннель наружу. Издавала тихие измученные стоны. Ее ногти переломались и кровоточили, один уже отвалился, кончики пальцев тоже были в крови, кровь смешивалась с крошками, которые ей удалось отскоблить от хрупкого бетона. Ее последний отказ подчиниться. Последний акт сопротивления. Сила воли теплилась в ее измученном теле, бросала ее на борьбу с твердым камнем.
Этим камнем была Рут. Несокрушимым.
Рут была этим камнем.
— Мэг. Ну же. Пожалуйста.
Я подхватил ее за подмышки и поднял. Это оказалось легко.
Ее тело казалось теплым и полным жизни.
Я снова уложил ее на матрас и укрыл одеялом. Сьюзен дала мне ведро, и я умыл ей кончики пальцев. Вода стала красной.
Я заплакал.
Я не хотел плакать перед Сьюзен, но ничего не мог поделать. Это вышло само собой, и слезы текли, точно кровь Мэг по стене.
Ее тепло было из-за болезни. Тепло было обманом.
От нее пахло смертью.
Я видел это в ее увеличившемся зрачке, в этой дыре, в которую вытекал ее рассудок.
Я умыл ей руки.
Закончив, я уложил Сьюзен между нами, и мы тихо лежали, следя за слабым ее дыханием, и каждый ее вздох был для нас милостью, ее зрачки дрожали, говоря, что в ней еще плещется жизнь, и когда она раскрыла глаза, мы не удивились. Мы были рады видеть, что Мэг, наша Мэг, была с нами, а не в порожденных лихорадкой видениях.
Она шевельнула губами. Потом улыбнулась.
— Думаю, я выкарабкаюсь, — сказала она и потянулась к руке Сьюзен. — Все будет хорошо.
В искусственном свете лампы, на рассвете, который вовсе не был для нас рассветом, она умерла.
Глава сорок шестая
Стук в дверь раздался не позже чем через полтора часа.
Я слышал, как они повскакали с кроватей. Слышал незнакомые мужские голоса и тяжелые шаги, которые прошли из гостиной в столовую и спустились по лестнице.
Они открутили болт, открыли дверь, и вошел Дженнингс, вместе с моим отцом и другим копом, Томпсоном, которого мы знали по ВЗВ. Донни, Уилли, Рупор и Рут стояли за ними, не пытаясь бежать или даже оправдываться, в то время как Дженнингс подошел к Мэг, приподнял ее веко и пощупал пульс, которого не было.
Отец подошел и обхватил меня рукой.
— Господи Иисусе, — сказал он, качая головой. — Слава Богу, мы тебя нашли. Слава Богу.
Думаю, я никогда не слышал от него такого, но еще я думаю, он говорил совершенно искренне.
Дженнингс натянул одеяло Мэг на голову, а Томпсон подошел успокоить Сьюзен, которая плакала, не в силах остановиться. Со смерти Мэг она молчала, и теперь грусть и облегчение вылились в слезы.
Рут и остальные невозмутимо наблюдали.
Дженнингс, которому Мэг пожаловалась на Рут четвертого июля, был убить готов.
С раскрасневшимся лицом, едва сдерживая голос, он обстреливал ее вопросами — и было ясно, что с гораздо большим удовольствием он выпустил бы в нее пару пуль, чем задавать вопросы. Как случилось это? Как случилось то? Как долго она здесь? А это кто написал?
Некоторое время Рут молчала. Просто стояла и ковыряла язвы на лице. Потом сказала:
— Мне нужен адвокат.
Дженнингс сделал вид, что не слышал. Он продолжал расспрашивать, но она говорила только: «Я хочу позвонить адвокату», — словно Пятая поправка могла оградить ее от всех проблем.[25]
Дженнингс свирепел все больше и больше. Но это было бесполезно. Уж я-то знал.
Рут была неприступной, как скала.
И, следуя ее примеру, дети были такими же.
А я — нет. Я глубоко вздохнул и старался не думать, что за мной стоит отец.
— Я расскажу вам все, что захотите, — сказал я. — Мы со Сьюзен расскажем.
— Ты все видел?
— Почти, — сказал я.
— Некоторые раны нанесли много недель назад. Ты это видел?
— Кое-что видел. Достаточно.
— Видел?
— Да.
Он прищурился.
— Так ты здесь заключенный или тюремщик, парень?
Я повернулся к отцу.
— Я ни разу не сделал ей больно, пап. Никогда. Честно.
— И ни разу не помог, — сказал Дженнингс.
То же самое я талдычил себе всю ночь.
Только голос Дженнингса скомкал эти слова в единое целое и швырнул мне их в лицо. Я задохнулся на мгновение.
Верно, подумал я. Правильно.
— Нет, — сказал я. — Ни разу.
— Ты попытался, — возразила Сьюзен.
— Правда? — спросил Томпсон.
Сьюзен кивнула.
Дженнингс снова надолго задержал на мне взгляд и тоже кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Поговорим об этом позже. Надо бы позвонить, Фил. Все наверх.
Рут что-то пробормотала.
— Что? — спросил Дженнингс.
Рут произнесла что-то себе под нос.
— Я вас не слышу, леди.
Рут подняла голову. Ее глаза горели.
— Я сказала, что она шлюха. Это она написала! Она! «Я ТРАХАЮСЬ. ТРАХНИ МЕНЯ». Думаете, это я написала? Она сама написала, сама на себе, потому что гордилась этим! Я пыталась ее научить хоть чему-нибудь, хоть какой-то дисциплине, показать, как вести себя прилично. А она написала это мне назло. «Я ТРАХАЮСЬ. ТРАХНИ МЕНЯ». Так и было, она со всеми трахалась. Вот с ним трахалась, это точно.
Она указала пальцем на меня. Потом — на Уилли и Донни.
— И с ним, и с ним тоже! С ними всеми трахалась! И маленькому Ральфи бы тоже дала, если бы я ее здесь не связала, чтобы никто не видел ее ног, ее задницу и ее дырку, потому что она, мистер, ничто иное, как дырка — женщина, которая только и умеет, что раздвигать ноги перед мужчиной, стоит только попросить. Да я ей одолжение сделала! Так что мне насрать на тебя и что ты думаешь. Чертов кусок мяса в форме. Солдафон. Дерьмо. Пошел ты! Это, черт возьми, одолжение…
— Дамочка, — сказал Дженнингс. — Думаю, вам пора заткнуться.
Он наклонился поближе и посмотрел так, будто смотрел на кое-что, во что влез на тротуаре.
— Вы меня поняли, леди? Миссис Чандлер? Пожалуйста, надеюсь, что это так. Вот эту вот грязную пасть, которую вы называете ртом, лучше держите на замке.
Он повернулся к Сьюзен.
— Можешь идти, солнышко?
Она шмыгнула носом.
— Если мне помогут подняться по лестнице.
— Лучше понести, — сказал Томпсон. — Она не тяжелая.
— Хорошо. Тогда ты первый.
Томпсон поднял ее на руки и ушел. Донни и Уилли побрели следом, глядя под ноги, будто боялись споткнуться. Папа пошел за ними, будто теперь стал частью полицейского отряда, следил за ними, и я поплелся сзади. Рут шла сразу за мной, наступая на пятки, словно торопилась поскорей со всем покончить. Я оглянулся и увидел, что Рупор идет почти рядом с ней, а офицер Дженнингс замыкает шествие.
Тогда я заметил кольцо.
Оно блеснуло в лучах света, струившихся в окно задней двери.
Я поднимался по лестнице, но в какой-то миг практически перестал сознавать, где нахожусь. Меня обдало жаром. Перед глазами стояла Мэг и просила забрать кольцо ее матери, попросить Рут, будто бы оно принадлежало не Мэг, будто бы она хотела взять его напрокат, будто бы Рут имела на него какое-то право, будто она не была всего лишь гребаной воровкой, и я подумал о том, через что Мэг прошла еще до нашей встречи, как потеряла тех, кого любила, всех, кроме Сьюзен — и что получила взамен. Эту пародию на мать. Злую шутку, которая отняла у нее не только кольцо, но все: ее жизнь, ее будущее, ее тело — и все во имя воспитания, но не воспитывала, а лишь подавляла ее, толкала к пропасти, и наслаждалась этим, радовалась этому и — ради Бога — свела ее в могилу, где ей теперь лежать целую вечность, не увидеть взрослой жизни, исчезнуть бесследно.
Но кольцо осталось. И во внезапной ярости я решил, что тоже могу толкнуть.
Я остановился, занес руку над ее лицом, широко растопырив пальцы, и увидел ее взгляд — удивленный на мгновение, и напуганный — и опустил на нее руку.
Я видел: она все поняла.
И хотела жить.
Она потянулась к перилам.
Ее рот широко раскрылся.
На мгновение я ощутил пальцами холод ее плоти.
Я знал, что отец уже почти поднялся.
Я толкнул.
Я никогда не чувствовал себя таким сильным, мне никогда не было так хорошо. Ни до, ни после.
Рут закричала, и Рупор потянулся к ней. Офицер Дженнингс сделал то же самое, и первой ступенькой, на которую она ступила, была его, и он не шелохнулся. Банки с краской посыпались на бетонный пол. Рут свалилась за ними, немного медленней.
Она ударилась челюстью о ступеньку, после кувыркнулась, словно акробат, и грохнулась на пол лицом вниз. Рот, нос и щека взорвались под весом тела, рухнувшего, будто мешок с камнями.
Я слышал, как хрустнула шея.
Она неподвижно лежала.
Внезапно комната заполнилась вонью. Я еле сдержал улыбку. Она обделалась, как дитя, и я подумал: так и должно быть. Это хорошо.
Потом внезапно все сбежались внизу, Донни и Уилли, папа и офицер Томпсон, теперь без Сьюзен, и все кричали и окружили Рут, как археологи внезапную находку.