Поузи моргает.
– Ты?
Леа кивает.
– Да. Но прежде чем мы перейдем к этому, я бы хотела послушать, как ты поешь. Прошу.
– О нет… Я не могу. Не могу! Вы мне так нравитесь…
Леа только отмахивается.
– Нет-нет, ничего этого не надо. Твой страх включается, даже если ты поешь перед небольшой группой?
Поузи переплетает руки, браслеты на ее запястьях звякают друг о друга.
– Обычно нет. Только на сцене перед большим залом…
Леа понимающе кивает.
– Понимаю. Комната для записи такая темная, что ты можешь даже забыть, где находишься. И стекло можно затемнить так, что оно будет непрозрачно с твоей стороны. Ты споешь для меня?
Минуту Поузи думает об этом, потом кивает:
– Хорошо.
Леа хлопает в ладоши.
– Отлично! Ты раньше была в комнате для записи? – Поузи качает головой. – О, не беспокойся, это просто. Проходишь через дверь, устраиваешься поудобнее перед микрофоном, можешь сесть на табурет, можешь стоять, как хочешь, потом надеваешь наушники. Сбоку есть кнопка, ее можно нажать, чтобы общаться с нами в комнате звукоинженера. Можешь начинать, когда будешь готова.
– Хорошо, – говорит Поузи и закусывает нижнюю губу.
Она медленно встает, затем идет чуть неверной походкой в другую половину студии. Я слежу за ней взглядом. Она доходит до табурета и отставляет его в сторону. Затем она видит микрофон, и глаза ее загораются.
– Она смотрится там очень естественно, – говорит Леа. – Давайте придвигайте стулья к микшерному пульту.
Мы с Меган тащим пару эргономичных кресел на колесиках из угла комнаты и придвигаем их к огромному микшерному пульту – немного наклонному столу с, наверное, миллионом кнопок на нем. Я вдруг испытываю признательность за то, что на моей камере кнопок гораздо меньше, хоть они и довольно хитрые.
– Впечатляет, да? – спрашивает Леа, пока я таращусь на ряды и ряды рычажков.
– Еще бы!
– В подвале школы у нас таких три, – вставляет Меган. – Последние модели, подарок выпускника.
– Ну, значит, вам очень повезло. Мне не приходилось сталкиваться с этими малютками, пока я не подписала контракт с Sony. До этого свои записи я делала в собственной спальне…. Поверьте, когда у тебя трое младших братьев, в доме нет места, где было бы тихо.
Раздается короткий звуковой сигнал, и едва слышный голос доносится из динамиков.
– Думаю, я готова, – говорит Поузи.
Леа нажимает одну из клавиш консоли.
– Отлично!
Мы все смотрим сквозь стекло на Поузи, но она не смотрит на нас, ее глаза закрыты, и она кивает в такт неслышной музыке. А потом, почти без предупреждения, поет партию Марии «Этой ночью» из «Вестсайдской истории».
Когда ее невероятное сопрано наполняет комнату, мы все трое откидываемся в креслах, пораженные ее талантом, чувствуя, как мурашки бегут по всему телу.
И когда пение заканчивается, Леа Браун вскакивает и бурно аплодирует.
Глава пятнадцатая
Поузи возвращается назад в операторскую, и ее щеки пылают после исполнения такой трудной партии.
– Спасибо, ребята, – говорит она, а мы продолжаем аплодировать. Даже Меган присоединяется к нам, не в силах сдержать свое восхищение.
– Это просто потрясающе, – говорит Леа. – Девочка, у тебя настоящий талант.
– Спасибо, – повторяет Поузи. Но тут же вешает голову. – Хотя проку от этого все равно нет. Там, в комнате, когда на меня смотрите только вы… Этого я не боюсь. Но поставьте меня на сцену, и будет совсем другая история.
– Ну, удачи тогда в настоящем выступлении, – бормочет Меган себе под нос, но я слышу и бросаю на нее быстрый взгляд.
Меган закатывает глаза и скрещивает руки на груди… ее уже укусила зеленоглазая жаба – зависть.
– Расскажи мне, что происходит, – продолжает Леа, и ее голос смягчается.
К счастью, она, кажется, не слышала Меган.
Поузи присаживается на диван, скрестив лодыжки. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь сидел и стоял в таких невероятных позах, прямо как вбитый в землю столб. Но тот же самоконтроль чувствуется и в ее исполнении. Даже я, со своим нетренированным ухом, могу сказать, что она легко и точно попадает в каждую ноту.
– Это как будто… я покидаю безопасное место – кулисы, но выхожу не на сцену к зрителям, а на тонкую доску над морем, полным акул. И с каждым шагом тело мое слабеет, так что я едва могу держаться на ногах. Пальцы дрожат, во рту пересыхает… и не важно, сколько воды я выпью за кулисами. А потом наступает самое страшное – мозг отключается. Все репетиции, где я выкладывалась, все часы зубрежки слов и нот, и ритма, и движений… исчезают. В мгновение ока. – Она щелкает пальцами, чтобы подчеркнуть это. – И как только это происходит, я уже не могу прийти в себя.
Леа кивает все время, пока Поузи описывает свое состояние.
– Было, было, было. У меня все это было.
– Есть еще кое-что, – шепчет Поузи так тихо, что приходится наклониться, чтобы услышать ее. – В начале лета я играла роль Сэнди в школьной постановке «Бриолина». Но в день премьеры не смогла выступить. Я оцепенела… перед всеми. Хуже того, мои ноги налились такой тяжестью, что я просто не могла их переставлять, и кому-то пришлось буквально утащить меня со сцены, а мне на замену отправили дублера, на которой уже был надет костюм одной из «Розовых леди». Это было ужасно, ужасно, я испортила все. – Слезы стоят у нее в глазах, когда она рассказывает, и я ничего не могу с собой поделать: чувствую, что и у меня наворачиваются слезы. – Мне следовало тогда просто бросить все и отказаться от своего места у мадам Лаплаж.
– Ты знаешь, однажды я отказалась от роли на Бродвее по тем же причинам. А эта роль взяла «Тони»[11]. Это был бы потрясающий опыт, и я каждый день сожалею об том решении. Так что я действительно понимаю, что ты чувствуешь, – отвечает Леа.
– Но ты постоянно поднимаешься на сцену и поешь перед тысячами людей! Ты организовала свой собственный тур! Ручаюсь, сейчас у тебя нет страха сцены.
– К сожалению, это не так. Каждый раз мне приходится собираться с духом. Каждый раз я должна напоминать себе, что я тут главная, а не мои страхи. И знаешь что, Поузи?
– Да?
– Ты рождена для этого. Я вижу в тебе страсть, которая горит внутри так же сильно, как и страх. Может быть, даже сильнее… иначе бы ты не пошла на прослушивания в школу мадам Лаплаж. Ты можешь это делать. Это тебе нужно… просто чтобы не рехнуться. Похоже, ты считаешь безумием выход на сцену. Но это не так. Безумие – это когда ты не выходишь на сцену, не играешь. Найди крупицу уверенности, цепляйся за нее изо всех сил, и однажды это зернышко пустит побег, станет деревцем, а деревце вырастет в огромный дуб, корни которого будут уходить вглубь тебя. Я не утверждаю, что твой страх сцены полностью испарится. Но под этим деревом ты найдешь убежище в грозу.
– Ты уверена? – спрашивает Поузи, почти не дыша.
– Абсолютно.
– Поверить не могу, что даже невероятная Леа Браун боится сцены, – говорит Поузи, улыбаясь впервые с того момента, как она закончила петь.
– О, я тебя сейчас удивлю! Когда я впервые заговорила об этом на публике, я получила кучу сообщений – некоторые от самых известных в мире певцов и актеров. В нашем случае, а я знаю, что он, вероятно, отличается от других тревожных состояний, единственный выход – пройти через это. Ты не сможешь избавиться от страха, но ты сможешь его контролировать. Ты должна принять это. Использовать. Ты сможешь. Я тебе обещаю.
Поузи кивает, но я вижу, что она не вполне уверена. Я сочувствую ей. Ни за что не хотела бы оказаться на ее месте, потому что знаю, каково это – сама я просто не могу прорваться сквозь собственную панику. Когда она накатывает, я вынуждена нестись на ее гребне… но, как правило, я просто прячусь от любых возможных зрителей. А Поузи не может позволить себе этого.
Но у нее есть талант. Я могу лишь надеяться, что у нее получится быстро вырастить это дерево уверенности в себе; я понимаю, что в противном случае оно засохнет и неизбежно умрет.
– Хочешь спеть еще? – спрашивает Леа у Поузи.
Глаза Поузи моментально загораются.
– Да, очень!
– Отлично! Можем спеть дуэтом. Ты знаешь «Навек» из мюзикла «Злая»[12]?
– Конечно! – Поузи вскакивает с дивана. – Я просто обожаю этот мюзикл.
– Супер, я тоже! Ну а потом, если вы готовы, я бы хотела исполнить для вас кое-что из моего нового альбома. Конечно же, это полная тайна – Леа подмигивает.
– О, было бы чудесно! – говорю я. – Вы не против, если я немного поснимаю вас всех?
– Без проблем.
Когда они с Поузи заходят в комнату, Меган поворачивает свое кресло, чтобы взглянуть на меня.
– Ты правда думаешь, у Поузи все вот так гладко получится?
– Ты о чем?
– Одна встреча с великой Леа Браун, и она, – Меган поднимает руки и пальцами изображает кавычки, – «исцелится»?
Я качаю головой.
– Вовсе я так не думаю. Мне кажется, в Поузи есть что-то особенное, чем она хочет поделиться с миром… И страх сцены ее не остановит. В этот раз или в следующий, но она это сделает. Я считаю, что ей лишь не нужно терять надежду.
– Может быть, – фыркает Меган.
– Слушай, почему ты так недовольна? Мне казалось, ты сказала, что хочешь помочь?
– Тут ничем не поможешь. – Меган пожимает плечами.
Я стискиваю зубы.
– Ну хорошо. Я сейчас выйду, мне кажется, снаружи свет лучше. Дашь мне знать, когда Леа начнет петь свои новые песни?
– Конечно.
Выйдя из операторской, я вздыхаю с облегчением.
Иногда пребывание один на один со сварливой Меган похоже на пытку. Я снова поднимаюсь по ступеням к большому яркому холлу, который увидела, едва мы вошли. Элис нигде нет, но я рада – это дает мне возможность хорошенько осмотреться. Меня сразу же привлекают огромные мансардные окна – они наполняют комнату светом, создавая иллюзию невероятного пространства. Многочисленные папоротники с длинными остроконечными листьями, задрапировавшими большие, блестящие медные подвесные горшки, добавляют тепла белым стенам, выглядящим немного по-больничному.