Тянусь через проход и беру Эллиота за руку.
– Вики, ты видел, что происходило с Алексом? Вы что, часто ссорились?
Перекатываюсь на живот и кладу голову на локти.
Мой друг преувеличенно громко вздыхает и сплетает пальцы на животе.
– Ты же знаешь, что Алекс пока никому не открылся, и, конечно, я первое время не возражал. Да я никогда не стал бы на него давить – каждый должен идти своим путем. Но, как это ни глупо звучит, я почему-то решил, что теперь мы сможем взять этот барьер вместе. Что я единственный, кто может помочь ему измениться и дать ему уверенность в своих силах… Господи, плохое кино какое-то, а не жизнь. Знаю, что никогда не смогу никого изменить, но, Пенни, я просто устал от вечной своей второстепенной роли. А та фотка, где мы целуемся, – она только раздула костер. Алекс перепугался до потери пульса и потребовал объяснений, как вообще такое могло произойти. Он сказал, – я еле слышу Эллиота, так что сердце мое сжимается от боли, – он сказал, что хотел бы вообще никогда со мной не целоваться. Я был совсем сбит с толку.
Гляжу на него. Эллиот жмурит глаза, и так крепко закрытые. Но когда снова открывает их, голос его впервые звучит тверже и сильнее. Теперь Эллиот чем-то похож на своего отца – и это странно, потому что он никогда не говорил как отец.
– Так грустно – вкладываться и не чувствовать никакой отдачи. Рано или поздно это должно обязательно закончиться.
Эллиот перекатывается на живот и замолкает. Я, кажется, никогда еще не видела его таким расстроенным, несмотря на всю эту его браваду. Если Эллиот сталкивается с чем-то печальным, он скорее полностью выключает свои эмоции, чем позволяет себе показать всем, как ему плохо.
– Вики, это ужасно. Но ты должен знать, что это не твоя вина. Это Алекс должен измениться, и вот это действительно ужасно. Потому что все, что ты можешь сделать, – сидеть за кулисами и ждать. Но ты поступил абсолютно правильно, когда захотел, чтобы твои желания тоже уважались. Да и не сможет же он скрываться от тебя вечно.
Смотрю на Эллиота и чуть улыбаюсь – просто чтобы понять, уместно ли будет внести в ситуацию хоть немного позитива. К моему облегчению, он возвращает улыбку.
– Знаю, Пенни. Я просто… Он просто очень мне нравится. Ужасно, ужасно нравится. – Эллиот вздергивает брови.
– Реально ужасно-ужасно нравится? – изгибаю брови в ответ, и мы весело хихикаем.
Он слезает с кровати.
– Реально ужасно реально нравится. Да ты посмотри на нас, Пенни. Мы ведем себя так, словно мир рухнул. Варимся в собственной печали, а это, между прочим, не очень-то привлекательно. Да господи боже мой, мы же в Париже! Надо забыть уже о парнях и идти развлекаться. Может, у вас с Ноем так и не состоялся День волшебных случайностей, зато ты, черт возьми, можешь быть уверена, что со мной он точно получится.
– О-о, я знаю одну очень модную улицу, которую ты будешь просто обожать, – говорю я, вспоминая день с Леа. Неужели это было только вчера? А ощущение, что прошел уже миллион лет. – Там такие классные бутики и…
Эллиот хмурится.
– Подожди-ка. А ты-то как о ней узнала?
Я краснею.
– Леа взяла меня с собой. И одевала для вчерашней вечеринки.
Достаю телефон. Стараюсь не обращать внимания на боль, которую причиняют мне последние фотки нас с Ноем. Мы на них смотримся такими счастливыми. Я нахожу одну фотографию, которую Леа сделала, едва мы вышли из отеля, – когда мои волосы, макияж и наряд еще ни от чего не пострадали. Показываю ее Эллиоту, и его челюсть падает на пол.
– Ого. Пенни, и после этого Ной так себя повел? Детка, да он реально кретин.
Забираю телефон и кладу в карман. Слезы грозят вот-вот снова покатиться из глаз.
– Сидела и думала: может быть, если бы я знала, как можно выглядеть так все время, то лучше бы ему подошла?
– О нет, – протестует Эллиот. – Это не та Пенни, которую я знаю. Если Ной не может любить тебя такой, – он обводит рукой мои немодные леггинсы, рубашку и волосы в полном раздрае, – значит, он вообще не имеет на тебя права. Пенни, ты не принцесса. Ты – королева. А королевы заслуживают иметь на завтрак горячий шоколад и круассаны. Так что пошли.
Глава сорок четвертая
Слоеные, воздушные круассаны «растай-во-рту», если окунуть их в бархатный, нежный горячий шоколад, должны стать обязательным утренним блюдом для всех-кто-только-что-порвал-с-парнем. Я почти уверена, что официантка неодобрительно косится на нас, потому что мы заказываем последние шесть их pains au chocolat[20], но даже не задумываемся об этом.
Правда, вскоре Эллиоту удается смягчить ее суровый настрой непринужденной французской болтовней. Очень скоро они уже делятся друг с другом информацией, где в Париже можно найти лучшие на свете пирожные-макаруны. Эллиот такой клевый. Я впадаю в восторг каждый раз, как он что-то говорит, но мне приходится делать это так часто, что вскоре ему это надоедает.
Позавтракав, мы идем в те самые дорогие магазины, куда меня возила Леа. Меня накрывает волной печали – я вспоминаю, сколько усилий потратила на Ноя вчера вечером, и каким ужасом все это обернулось. Каждый раз, как я начинаю грустить, Эллиот достает пакетик с оставшимися круассанами и заставляет меня откусить кусочек. Сам он делает то же самое.
Это срабатывает – но только до тех пор, пока у нас не заканчиваются круассаны. Зато потом наступает время обеда, и я ем самый сырный из всех крок-месье на свете. Ну и, конечно, огромный кусок яблочного пирога. Кто сказал, что еда не может решить все проблемы? Вкусная еда и лучшие друзья – просто идеальная комбинация.
Перекусив, мы отправляемся к мосту Искусств через Сену (другое название этого моста – Мост влюбленных). Эллиот твердо настроен взять замок, написать на нем наши имена и прицепить к перилам моста – навсегда, как знак нашей дружбы. Но, добравшись до нужного места, мы видим, что все замки убраны. Вместо них висит большой плакат, призывающий людей не вешать замки на перила, потому что под их весом мост может обрушиться.
Эллиот разочарован, а я нет. Мне не очень нравится представлять любовь в виде замка. Предпочитаю думать о любви как о мосте, на котором мы стоим. Мост – это нечто, что соединяет два сердца, которые иначе никак бы не встретились. Любовные замки чуть-чуть напоминают мне о проблемах, с которыми столкнулись мы с Ноем: каждая вроде совсем незначительна, но все вместе способны заставить нас сдаться – и разорвать отношения.
Хотя любовные замочки теперь под запретом, нас все еще окружают счастливые пары, фотографирующиеся на мосту. Неудивительно: ведь он так долго был символом бесконечной любви. Зачем Эллиот вообще меня сюда притащил? Последнее, что я сейчас хочу видеть – пары, целующиеся и делающие селфи.
– Ладно. Раз тут нет никаких замков, тогда, может, устроим романтическую прогулку по реке? – Эллиот возвращает меня с небес на землю. Он несется по мосту, тащит меня следом за собой. – Ты знала, что в Париже больше тридцати мостов, которые соединяют берега Сены?
Эллиот крепче берет меня за руку.
– Нетрудно поверить, – отвечаю. Только за эту короткую прогулку мы прошли мостам по шести, не меньше.
Опускаю голову на плечо Эллиота, и мы идем по тропинке вдоль реки. Глядим на лодки внизу, до отказа набитые туристами. Они скользят по водной глади.
– Смотри! Смотри! – Эллиот машет в сторону Эйфелевой башни. Теперь она четко вырисовывается прямо перед нами.
Я тут же начинаю думать о Ное и о том, как близко мы подобрались к Ночи волшебных случайностей. Но и от благоговейного страха не могу отделаться – так близко башня смотрится невероятно величественно; ее железное тело поднимается к чистому синему небу. Эйфелева башня настолько выразительна, что у меня пересыхает во рту. Эллиот берет меня за руку, и мы бежим, отчаянно стараясь приблизиться к ней как можно сильнее.
Вокруг толпятся тысячи туристов. Приходится замедлиться до шага, а потом и вовсе остановиться. Эллиот присвистывает, явно весьма впечатленный. А у меня екает сердце, но совершенно по другой причине. Группа японских туристов, закончив экскурсию, отходит в сторону, и я замечаю на временном ограждении стройки длинный ряд афиш. На одной из них – лицо Ноя. Это самые первые постеры гастролей, которые я видела. Ной держит гитару и улыбается на камеру; его фотография размещена чуть ниже большого группового фото The Sketch. Хотя большую часть афиши занимает заголовок, лицо Ноя выделяется на ней, как ноющий палец.
Он выглядит таким феерически красивым – если, конечно, забыть, что этот парень – больше не моя рок-звезда. Кажется, что я вот-вот упаду в обморок.
В следующую секунду слышу доносящуюся из динамиков музыку, где-то совсем рядом. Это I Will Survive. Поворачиваюсь – и вижу неприметного молодого парня. Он поет и танцует прямо на тротуаре, а рядом надрывается бумбокс.
Часть меня хочет съежиться и скрыться куда подальше. Много ли вы видели людей, которые бы отрывались под диско семидесятых в самом центре Парижа? От нелепости происходящего хочется смеяться и плакать одновременно.
Меня захлестывают одновременно несколько эмоций. Никак не могу решить, какой из них позволить накрыть меня с головой, и поворачиваюсь за советом к Эллиоту. От взгляда на него становится легче – Эллиот улыбается так, что, наверное, можно было бы все пломбы увидеть.
Мой друг тянется за мной и приглашает на танец. Охотно принимаю приглашение. И, прежде чем успеваем это понять, мы оказываемся в толпе таких же абсолютных идиотов, танцующих под Эйфелевой башней. Мы с Эллиотом горланим I Will Survive так же громко, как виновник происходящего.
Вскоре все вокруг присоединяются к общему веселью. Словно мы устраиваем гигантский парижский флешмоб для всех разбитых сердец на свете.
Чувствую себя больной на всю голову, совершенно спятившей – и свободной. В общем, первый раз за очень долгое время я вновь ощущаю себя самой собой.