Длинноволосый дохлятик, отплясывающий на груде колбас, куриных тушек, окороков, свиных голов и кусков говядины, крича при этом: «Убийцы! Мясоеды! Кровавые твари!» – в то время как местный охранник, кассиры и продавцы, включая дюжего мясника, лишь беспомощно взирают на это безобразие… – такую картину я не смогла бы представить даже в самом дурном кошмаре. Меня стошнило на месте, а потом еще долго снились лоснящиеся от жира сапоги, хлюпающие звуки растаптываемой плоти, хруст куриных костей, летящие во все стороны кровавые брызги… Бр-р…
Время от времени экоанархисты развлекались нападением на рестораны. Обычно выбирались места побогаче, куда приходит самая респектабельная публика, а столики заказываются как минимум за месяц. Мне не удалось присутствовать при этом, но Захава, не раз участвовавшая в подобных акциях, утверждала, что им далеко не всегда сопутствует успех. Хорошие рестораны, как правило, нанимают опытных вышибал и могучих швейцаров, которые умеют отразить нападение превосходящих сил противника. Но если анархистам удается прорваться внутрь… о, тут они разворачиваются во всей красе. Нет ничего приятней, чем с воплем «Убийца!» размазать говяжий стейк по физиономии господина в смокинге или запихнуть горячую котлету в декольте его перепуганной дамы.
На большее обычно не хватает времени: полиция реагирует на вызовы из таких мест почти как на сигнал ограбления банка. Впрочем, уводя дебоширов с заломленными за спину руками и грубо запихивая их на заднее сиденье патрульной машины, менты, как и сами анархисты, точно знают, что это единственный вид наказания, который может быть применен к борцам за спасение планеты. За «зелеными» и веганами – немалая мощь: десятки крикливых общественных организаций, телевидение и пресса, высшее чиновничество и депутаты парламентов. Хулиганство? Разве что с точки зрения господина в смокинге и дамы в декольте. Весь остальной прогрессивный мир назовет случившееся «легитимной демонстрацией», и с этой трактовкой, слегка поразмыслив, благоразумно согласятся и потерпевший господин, и его осаленная котлетой дама. Анархистов выпускают на свободу уже на следующий день, а то и тем же вечером.
Как ни посмотри, этот сквот был натуральным сумасшедшим домом, вместилищем опасных безумцев, которые даже не пытались казаться нормальными. Само слово «норма» представлялось им непристойным ругательством, если только не использовалось в витиеватой формулировке квир-анархистов, утверждающих «нормальную ненормальность норм».
Соседствуя в одном доме и на одной идеологической базе, эти группы соперничали, а зачастую и открыто враждовали между собой. К примеру, квиры обвиняли феминисток в чрезмерном внимании к одним лишь обладательницам вагин, в то время как истинный анархист обязан бороться за равенство прав всего бесконечного множества полов. Как объяснила мне та же Тампоньетта, в чересчур прогрессивной трактовке квир-анархистов пол совокупляющихся с собаками принципиально отличался от пола тех, кто предпочитал куриц.
– С этим еще можно было бы согласиться, – сказала она, не скрывая своего возмущения, – все-таки у куриц есть крылья, а у собак – нет. Но ведь квиры идут еще дальше, различая полы даже по собачьим породам! И что самое отвратительное, они требуют легализации браков! В то время как даже ребенку известно, что брак – наш враг, и неважно, заключен он в церкви между вагинеткой и безвагинным партнером или в хлеву между квиром и его козой. Брак – инструмент угнетения!
Вдобавок к этим непреодолимым разногласиям как квиры, так и феминистки охотно трескали сосиски и гамбургеры, что делало их заведомыми преступниками в глазах соседей-веганов. Без сомнения, обитатели сквота неизбежно передрались бы, если бы не общая анархистская цель, объединяющая их, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Их целью было уничтожение – в самом широком смысле этого слова. Уничтожение общества, уничтожение семьи, уничтожение государства, уничтожение человечества. Можно было сколько угодно смеяться над фантазиями о коровах-людоедах, но само наличие такой мечты говорило об искреннем желании начисто извести человеческий род только потому, что его обычаи и пути казались анархистам неправильными.
Да, они выглядели нелепо и часто вызывали жалость – как во время избиения Менструазы Саган коренастым свидетелем. Моим естественным порывом в ту минуту было стремление защитить беспомощную женщину. Думаю, окажись я на крыше, когда нелегалы сталкивали оттуда избитых до полусмерти квиров, и будь у меня пистолет, а еще лучше – штурмовая винтовка, я без колебаний изрешетила бы убийц и садистов. И уж, конечно, не раздумывая, перестреляла бы поганых насильников, похитивших пухленькую девочку-феминистку. Потому что, с человеческой точки зрения, избиение женщины, убийство беззащитных и изнасилование невинной девочки – вопиющее нарушение нормы.
Получалось, что дело именно в защите нормы – безотносительно к конкретной личности того, кого бьют, убивают или насилуют. Дело в принципе. Ведь я, мягко говоря, не симпатизировала Менструазе, была едва знакома с Левойгрудьюсемнадцать и вовсе не знала замученных квиров. Но как быть, если точно известно, что все планы и действия этих людей подчинены одной главной задаче: уничтожению нормы – той самой нормы, которая дарит им защиту? Что делать – по-прежнему спасать их? Или, напротив, злорадствовать, глядя, как они падают с крыш?
Интересно, что сказал бы по этому поводу Мики… Наверно, махнул бы рукой: оставь, мол, – они сами выбрали свою судьбу. Тот, кто швыряет комья грязи в подвенечное платье, должен быть готов к последующему избиению. А потому отойди в сторонку, Бетти, не мешай естественному ходу вещей. Не можешь? Говоришь, они такие бедные, такие несчастные? Тогда представь, что перед тобой тонет новорожденный детеныш… ну, скажем, теленочек – весь из себя невинный и беспомощный. Одна лишь загвоздка: это самый первый образец людоедской породы, выведенной генетиками Дядюшки Со. Что потом от этого теленочка пойдут гулять по миру огромные стада коров-людоедов. Вытащишь ли его из потока, зная об этом? Или, напротив, вмажешь ему дубиной промеж глаз, чтоб быстрее пошел на дно? Так вот: эти твои анархисты – такие телята. Будь уверена, стоит им размножиться и нарастить мышцы – и нас уже ничего не спасет. Тебя, меня, Малыша – всех, до единого…
Так сказал бы мой Мики, и я вряд ли смогла бы что-либо возразить. Возможно, полторы-две сотни шлимазлов, безнаказанно дебоширящих в полуторамиллионном городе и его окрестностях, и впрямь не заслуживали милосердия, поскольку представляли собой зародыши будущей адской армии, грозящей истребить наши нормы, наши семьи, наши дома, наши города и в конечном итоге все человечество. Но тем не менее что-то мешало мне с легким сердцем списать их из числа подлежащих защите. Как не пожалеть семнадцатилетнюю дурочку, изнасилованную дюжиной мерзавцев и чудом избавленную потом от продажи в самый отвратный из всех видов рабства? При всем вреде, который они причиняли своим хулиганством, речь пока еще шла о горстке юродивых, блаженных идиотов, самостоятельно загнавших себя в какие-то невообразимо нелепые, бессмысленные тупики. Да-да, об идиотах, а не о коровах-людоедах из горячечных фантазий «эсэсовки» Захавы.
Меня не покидало чувство, что этих дурачков использует кто-то намного более хитрый и расчетливый. Что кто-то прячется за их живописным хаосом, за скандалами и погромами, которые они устраивают чуть ли не ежедневно. Известно, что удобней всего проворачивать темные делишки не в темноте и в тиши, как полагают некоторые, а как раз на свету, под прикрытием шумного ярмарочного балагана, когда глаза публики и полиции устремлены на сцену. Самое время резать карманы, а то и животы: пока не кончится представление, никто не обнаружит пропажу, никто не обратит внимания на присевшего у забора – не иначе как по пьяни – человека, никто не услышит предсмертного стона в оглушительном грохоте музыки.
Не знаю, что заставляло меня так думать – разве что косвенные признаки. «Фиолетовые», «сиреневые» и «зеленые» не больно-то роскошествовали. Фургоны, в которых мы ездили громить свадьбу, принадлежали, как и многое другое в сквоте, «черно-черной» группе «стритфайтеров» – уличных бойцов. Они занимали тут целое крыло и, по словам Захавы, заправляли всем, что происходило в здании.
– Что значит «всем»? – спросила я.
– Всем, – повторила она. – Транспортом, деньгами, материалами, тренировками, инструкторами. Когда надо вытащить кого-то из полиции, они присылают адвокатов. Если есть проблемы с беженцами – решают тоже они. Кстати, там же обретается и Призрак, которого ты ждешь. Только не спрашивай, как туда попасть. В их крыло не пускают без приглашения.
– Ты сама там бывала?
Захава презрительно сморщилась:
– Мне там ловить нечего. Мы этих «черных» не любим. Жрут мясо, носят кожу, не выносят квиров, да еще и мужики там командуют. Чертов патриархат. Наши анархо-феминистки называют их «мэн-архистами». Типа, «мэн» – мужчина. Короче, ничего хорошего. Коровы Дядюшки Со сожрут их первыми и правильно сделают…
– Странно, – сказала я. – Ты говоришь, они тут всем заправляют и при этом не выносят квиров. Тогда вопрос: почему «черные» их терпят? Могли бы и выгнать.
– А черт их знает… – пожала плечами Захава. – Зачем-то нужны.
К исходу восьмого дня моего абсолютно бесплодного пребывания в сквоте я решила, что с меня хватит. Призрак так и не объявился, Дядюшка Со оставался загадкой, от тесного общения с анархистками тошнило, а уж когда веганки принимались пускать гороховые ветры в наглухо запертом помещении, мне и вовсе хотелось сдохнуть и быть похороненной в братской могиле безымянных жертв глобального потепления. Мой обратный билет был с открытой датой; я позвонила, зарегистрировалась на завтрашний полдень и только тогда осознала, как хочу домой. К тоске по родному гнезду примешивалась досада. Неделя с лишним псу под хвост! Прав был Мики, говоря, что не стоит сюда лететь.
В ночь перед вылетом я не сомкнула глаз. Как видно, соседки по комнате решили до конца использовать свой последний шанс отравить меня газовой атакой, как потерявшего противогаз солдата Первой мировой. В третьем часу ночи я не выдержала и обратилась в бегство, то есть, скрежеща зубами, достала из-под койки собранный с вечера чемодан и спустилась во двор.