Ты ведь, можно сказать, сама призналась. Тебя прямо спросили: «Кто вы?» – и ты ответила: «Джон Голт». Это ведь твой ответ, не так ли? И вся твоя предыдущая речь насчет нормальных людей, которые-де обязаны собираться вместе и бороться – это ведь тоже ты. Ты сама сказала Голди, что она обязана продолжать, что она не имеет права оставлять мир и детей на растерзание подлецам и фашистам. Что книжная долина – игра воображения, но мы-то с ней реальны. Реальна она, учительница истории Голди Маутсон, и реальна ты – Джон-Жан-Хуан-Иоганн-Йоханан Голт-Гелт, заместитель Бога-судьи и Бога-палача…
Такие вот мысли тяжелыми жерновами ворочались у меня в голове, начисто вытеснив оттуда всё остальное – вообще всё. Назвалась Джоном Голтом – полезай… Вот только куда «полезай», в какой такой кузов? В книгу? В неизвестность? В послушание – слепо положившись на неведомую волну, которая несла и несла меня на своем гребне от артритного перста дряхлого рабби, через анархистский сквот и заказное убийство – к этому вот внезапному пониманию, принуждению, обязанности? И есть ли в такой ситуации другая возможность, кроме безоговорочного подчинения? Вряд ли: волна не интересуется мнением щепки. На меня вдруг накатила жуткая усталость – такая тяжкая, что я с большим трудом смогла затащить себя под одеяло. И, затащив, немедленно отключилась.
Мики разбудил меня около полудня:
– Нам пора, девочка. Теперь каждый час – лишний. Сполосни лицо и поехали.
– Куда?
– Как это куда? – вытаращился он. – Ты что, еще не проснулась? Работа закончена, едем в аэропорт, домой.
Я не стала спорить, отложив разговор до ближайшей закусочной, где мы остановились перекусить блинами с неизменным кленовым сиропом. Выслушав меня, Мики долго молчал, постукивая пальцами по столу и время от времени качая головой, будто сокрушаясь о чем-то.
– Еще что-нибудь? – спросила подошедшая молоденькая официантка.
Мики задумчиво посмотрел на нее.
– Еще кофе, пожалуйста. И новую жену взамен сошедшей с ума.
Девушка рассмеялась:
– Этого нет в меню. Могу предложить только себя, но предупреждаю, что у меня тоже не все дома.
– Но-но, поосторожней, подруга, – вмешалась я. – Думай, что говоришь. Сумасшедшие жены стреляют без предупреждения.
Она снова рассмеялась – на этот раз с явной опаской – долила нам поганого американского кофе и отошла.
– Уж и пошутить нельзя, – сказал Мики. – Кстати, она наверняка не знает, кто такой Джон Голт.
– Такими вещами не шутят. А насчет Джона Голта я не уверена: она достаточно стара, чтобы знать. Тетушке где-то лет под пятьдесят. Неудивительно, что ее убрали из меню.
Он вздохнул:
– Бетти, перестань. Что ты делаешь из мухи слона?
– Из мухи слона делаешь ты! Разве я многого прошу? Задержаться еще на недельку – большое дело! Ты ведь сам еще недавно жаловался на скуку, помнишь?
– Помню, – кивнул Мики. – Но я-то имел в виду нечто другое. Нашу с тобой привычную работу, не более того. Получить заказ, проверить, кто прав, кто виноват, вынести приговор, наказать преступника. Маленький частный бизнес: неверные мужья, привязчивые шантажисты, домашние тираны и насильники. Все по мелочи, правосудие на уровне семейного коттеджа. А что предлагаешь ты?
– Ты слышал, – упрямо набычившись, проговорила я. – Зачем повторять еще раз?
– А ты предлагаешь исправлять свихнувшийся мир, – спокойно продолжал он. – Выйти из семейного коттеджа на площадь, в толпу, в мэрию, в сенат, во дворец миллиардера. Ты хоть понимаешь, что это значит? Это значит, что нам придется сражаться не с одиночным перепуганным насильником или садистом-директором, а с огромной системой. С армией, с полицией, с прессой. Их миллионы, десятки миллионов. А нас с тобой – двое. Ты да я. Это самоубийство, девочка.
Я пожала плечами:
– Милый, я ведь все объяснила тебе очень подробно. Ясно, что мы оказались тут неслучайно. Всё теперь неслучайно, начиная с поездки в Бней-Брак, а может, и раньше. Тебе кажется, что у нас есть выбор, но на самом деле его нет. Выбор был когда-то. У тебя – когда ты решил податься в заместители Бога, у меня – когда я легла в твою постель. Хотя если присмотреться, то выбора не было и тогда – ни у тебя, ни у меня. Альтернативой в обоих случаях была гибель – так о каком же выборе мы говорим? Мы с тобой заместители Бога – значит, надо соответствовать должности. Бог-то один и един, Мики. Нету отдельного бога коттеджей, бога сената и бога вот этой дурацкой закусочной с наглой старой официанткой.
– Она не наглая, и ей от силы двадцать пять, – возразил он. – И вообще, пожалуйста, оставь ее в покое. Я начинаю бояться, что ты действительно ее пристрелишь ни за что ни про что.
– И пристрелю, – пообещала я. – Думаешь, стану спокойно смотреть, как ты меняешь меня на кого-то? Только попробуй.
– Ты очень ревнивая заместительница Бога, – улыбнулся он.
– А Он еще больше ревнив. Ревнив и не терпит дезертиров.
Мики помолчал, барабаня пальцами по столу. Я ждала ответа.
– Ладно, – сказал он наконец. – Чего уж там, я всегда знал, что помру не от болезней и не от старости. Никогда не рассчитывал дожить до сорока пяти. Думал, тридцать – уже хорошо, а тридцать пять – и вовсе запредельный возраст. Да, в общем, не больно-то и хотелось. А потом встретил тебя и расслабился. Понравилось жить. Но сейчас-то выбора, похоже, нет. Ведь если откажусь…
– Откажешься – продолжу одна, – твердо проговорила я.
– Ну вот, видишь…
Он достал телефон.
– Вызываешь санитаров? – осведомилась я. – Предупреждаю: живой не дамся.
Мики вздохнул:
– Отменяю билеты.
Сомневалась ли я хоть на минуту, что мне удастся его уговорить? Конечно, нет. Субъективно говоря, мы с Малышом составляли теперь основное содержание его жизни, и я уже не в первый раз без зазрения совести использовала эту зависимость. Кроме того, при всей своей профессиональной осторожности, Мики физически загибался без пьянящего чувства опасности – как домашний цветок без воды. А безумная авантюра, в которую я силком затягивала своего беспомощного мужика, хотя и требовала наплевать на осторожность, обещала целое море кипящего адреналина.
К тому же мою уверенность подпитывали еще и чисто объективные соображения. Объективно говоря, моему мужу просто некуда было деваться. Волна не интересуется мнением щепки. Поэтому исход нашего разговора выглядел заведомо предрешенным, и три дня спустя мы с Мики бок о бок, как две послушные щепочки, безропотно вплыли в намеченную волной, судьбой, гоньбой заводь переполненной кафешки напротив здания окружного суда.
Подобно околотеатральным ресторанчикам, такие заведения делают кассу в рабочие дни, когда в заседаниях объявляется антракт и зрители – как вольные, так и невольные – вываливаются на улицу, дабы проветрить мозги, обалдевшие от мелодраматических монологов прокурора, арий адвокатского тенора, речитатива свидетелей и нервного фальцета судьи. Нам повезло найти место в уголке совсем незадолго до перерыва, то есть до встречной волны, которая в два счета захлестнула все доступные столики.
Я не сразу приметила эту блондинку с красивым, хотя и несколько изможденным лицом, какое бывает у набегавшихся официанток в конце двенадцатичасовой смены, но, приметив, уже не переставала следить за ее неуверенным, медлительным маршрутом в переполненном зале. Бывает, что человек идет как бы в пузыре, не соприкасаясь с окружающими – даже когда вокруг шумят, толкутся и беспорядочно суетятся люди. Но как-то так получается, что он движется, дышит, существует сам по себе, отдельно от прочей толпы. С ним избегают встречаться глазами, но тем не менее ни на минуту не выпускают из виду – то ли боясь обжечься от случайного касания локтем или плечом, то ли из любопытства: не коснется ли кто другой и что при этом произойдет.
Вот и женщина шла именно так: или даже не шла, а совершала переход, словно переступая каждым шагом через невидимую канаву. Возле некоторых столиков еще оставались незанятые места – где одно, а где и два, – но при ее приближении там усиленно смотрели в сторону, а то и спешили перекинуть через спинку плащ, водрузить на сиденье сумку или просто задвинуть стул поглубже. Когда блуждающий взгляд незнакомки наткнулся наконец на мой, я приглашающе махнула рукой: давай, мол, греби сюда, есть местечко. Она благодарно кивнула, а головы посетителей кафе разом повернулись в мою сторону, как черные морды подсолнухов – к солнцу. Когда на меня так смотрят, я испытываю острое сожаление, что под рукой нет пулемета. Возможно, солнце чувствует то же самое – не зря ведь там постоянно происходят вспышки гневной активности.
– У вас свободно?
– Садитесь, садитесь, будем только рады.
– Спасибо.
Она села спиной к залу и облегченно вздохнула.
– Хозяину самое время надстроить еще два этажа, – пошутил Мики. – У вас тут всегда так тесно?
Женщина вымученно улыбнулась:
– В последнее время – да. Вы ведь приезжие, правда?
– Проездом, – кивнула я.
– Вот и прекрасно… – она вздохнула еще свободней. – Тут все всех знают. Город невелик. Но мне, знаете ли, в последнее время проще с приезжими. Главное, чтоб не репортеры. Но вы вроде не похожи на газетчиков.
– Мы берем в руки газеты, только если надо разжечь костер, – заверил ее Мики. – Хотя есть люди, которые брезгуют и этим: говорят, что у газет даже дым ядовит.
– А я вот когда-то читала. Но в последнее время…
– Вы всё повторяете про последнее время, – не выдержала я. – Не хотелось бы лезть не в свое дело, но что это за время и почему оно последнее?
Женщина удивленно посмотрела на меня:
– Вы шутите? Как это почему? Потому что я – Николь Реддик, жена Гая Реддика и мать Джексона Реддика.
Я недоуменно воззрилась на Мики – он в свою очередь пожал плечами: мы оба не имели ни малейшего понятия о знаменитом, видимо, здесь семействе Реддиков. Наша новая знакомая недоверчиво переводила взгляд с моего мужа на меня и обратно: у нее явно не укладывалось в голове, как такое возможно – не знать Реддиков.