Мы задумались.
С этого момента ночь стала сходить на нет.
Глава девятая
Я был во дворе, где пытался завести большущую красную газонокосилку. Майка пропотела насквозь, потому что проклятую железяку завести труднее, чем лодочный мотор. Вдруг раздался крик Рут. Она орала как резаная – и в ее голосе слышалась дикая ярость.
О господи!
Я выпустил из рук шнур и поднял голову.
Такое бешенство звучало в голосе мамы, когда она выходила из себя, что случалось не часто, несмотря на открытую войну с отцом. И уж тогда – спасайся, кто может. Но Рут если и злилась – а злилась она обычно на Вуфера, – то просто смотрела на него блестящими от ярости глазами, крепко сжав губы, пока тот не затыкался или не прекращал идиотничать. И взгляд этот был невероятно устрашающим.
Мы пробовали смеха ради подражать ей – Донни, Вилли и я, – но когда сама Рут смотрела так, всем было не до смеха.
Я был доволен тем, что появился повод прекратить борьбу с косилкой, и обошел гараж, выйдя на ту сторону, откуда видно было их двор. На веревке колыхалось выстиранное белье. Рут стояла на крыльце, уперев руки в бедра, и не нужно было слышать ее, чтобы понять: она взбешена всерьез.
– Ах ты, говно тупое! – сказала она.
И доложу вам, меня это поразило.
Конечно, Рут умела ругаться не хуже пьяного матроса. Это была одна из причин нашей симпатии к ней. Ее муж, «смазливый ирландский ублюдок», он же «тупой ирландский сукин сын», и Джон Ленц, мэр нашего городка – и, как мы подозревали, ее бывший любовник, – регулярно попадали под канонаду ее проклятий.
Впрочем, под раздачу время от времени попадал каждый.
Но дело в том, что это всегда произносилось просто так, ради крепкого словца, за которым не было реального гнева. Лишь ради хохмы – и все мы смеялись от души.
Именно таким языком Рут и пропесочивала своих знакомых.
Так же как и мы. Наши друзья все были ушлепки, подонки, толстожопые дебилы. А мамаши их питались мухами на смердящей падали.
Но на сей раз все было по-другому. Она сказала «говно» и имела в виду именно «говно».
Что же Мег такого натворила?
Я посмотрел в сторону нашего крыльца и открытой сетчатой двери. Я очень надеялся, что мамы нет на кухне, что она ничего не слышала. Мама не одобряла поведение Рут, а у меня и так хватало неприятностей из-за того, что я подолгу торчал у Чандлеров.
Но мне повезло. Мамы не было видно.
Я перевел взгляд на Рут. Она ничего больше не сказала, да и не надо было. Выражение ее лица было красноречивее любых слов.
У меня возникло странное чувство, словно я снова шпионю, уже второй раз за два дня. Но мне и впрямь приходилось шпионить. Ни в коем случае нельзя было попасться ей на глаза, тем более в нынешнем ее состоянии. Это лишь утяжелило бы груз ее унижения. Я прижался к гаражу и выглянул на долю секунды, надеясь, что Рут не смотрит в мою сторону. Она и не смотрела.
Но их гараж закрывал мне весь обзор, так что я не мог понять, в чем там дело. Я ждал, когда появится Мег, чтобы посмотреть, как она отреагирует на «тупое говно».
И тут меня ждал еще один сюрприз.
Потому что это была не Мег.
Это была Сьюзан.
Видимо, она пыталась помочь со стиркой. Но прошлой ночью лил дождь, и, похоже, Сьюзан выронила что-то из белоснежного белья Рут прямо в грязь неухоженного газона. Мне были видны черные пятна на белье, которое она держала в руках – может, простыню, может, пару наволочек.
И она плакала, она горько плакала, а все ее тело тряслось, когда она шла к Рут, стоявшей на крыльце неподвижно, как изваяние.
Душераздирающая картина: миниатюрная девочка с ортопедическими скобами на ногах и руках пытается управиться с одной маленькой стопкой белья, зажатой под мышкой. Мне было ее страшно жаль.
В конце концов, я думаю, сжалилась и Рут.
Потому что она спустилась с крыльца, забрала у Сьюзан белье и остановилась на мгновение, глядя на бедную девчонку, которая плакала и дрожала, уставившись в землю. Постепенно напряжение Рут сошло на нет, она подняла руку и осторожно положила ладонь на плечо Сьюзан. Потом развернулась и зашагала к дому.
И в самый последний момент, когда они уже поднялись на крыльцо, Рут посмотрела в мою сторону. Я мгновенно отпрянул и прижался спиной к гаражу.
Но я готов поклясться, что видел то, что видел до этого.
По прошествии времени увиденное тогда стало казаться мне важным. Теперь я пытаюсь во всем этом разобраться.
Рут выглядела очень усталой. Словно вспышка гнева выжала из нее все соки. А может быть, то, что я увидел, было всего лишь небольшой частью чего-то другого – чего-то большего – чего-то, что долгое время оставалось для меня незамеченным, а в тот день взорвалось, словно крещендо на долгоиграющей пластинке.
Но то, другое, увиденное мною тогда, не дает мне покоя и ставит меня в тупик по сей день.
Даже тогда это меня озадачило.
За секунду до того, как я отпрянул назад, когда Рут, измученная, даже исхудалая, с рукой на плече Сьюзан повернулась ко мне – именно в тот миг, когда она повернулась, я увидел.
И готов поклясться – она тоже плакала.
Но вот вопрос: по ком?
Глава десятая
Потом появились гусеницы коконопрядов.
Случилось это за одну ночь. Еще вчера деревья были чистыми и здоровыми, а день спустя они уже были увешаны белыми мешочками из паутины. На дне этих мешочков смутно виднелось что-то темное и нездоровое. А посмотришь ближе, так увидишь, как оно там шевелится.
– Спалим их к черту, – сказала Рут.
Мы стояли у них во дворе рядом с березой: Вуфер, Донни, Вилли, Мег, я и Рут в старом синем халате с глубокими карманами. Было десять утра, и Мег только что закончила свою работу по дому. Под левым глазом у нее осталось маленькое пятнышко грязи.
– Так, мальчики, соберите веток, – сказала Рут. – Длинных, и потолще. И смотрите, срезайте зеленые, чтобы не горели. Мег, принеси сумку с тряпьем из подвала.
Рут, щурясь в свете утреннего солнца, оценивала причиненный ущерб. Половина деревьев во дворе, в том числе и наша береза, уже были увешаны мешочками-гнездами, некоторые всего лишь с бейсбольный мячик, другие, однако, размером с хозяйственную сумку. А лес просто кишел ими.
– Гаденыши. В считаные минуты обожрут деревья догола.
Мег ушла в дом, а мы отправились в лес на поиски подходящих ветвей. У Донни был топорик, мы нарезали побегов, очистили их от коры и разрубили примерно пополам. С этим мы справились быстро.
Когда мы вернулись, Рут и Мег были в гараже, окуная тряпки в керосин. Мы обернули этими тряпками нарубленные ветки, и Рут обвязала их бельевой веревкой. Потом мы снова пропитали их керосином.
Рут дала по ветке каждому из нас.
– Покажу вам, как это делается, – сказала она. – А дальше справитесь сами. Главное, не подпалите лес.
Это было ужасно по-взрослому!
Рут доверяла нам работать с огнем, с факелами.
Мама никогда бы нам такого не позволила.
Вслед за Рут мы отправились во двор. Думаю, мы выглядели как толпа крестьян, собирающихся сжечь монстра Франкенштейна, с незажженными факелами, которые мы несли, подняв вверх. Правда, вели мы себя не слишком по-взрослому. Мы словно маршировали на вечеринку, гордые и дурашливые человечки. Все, кроме Мег, которая отнеслась ко всему очень серьезно. Вилли взял Вуфера в «замок» и начал костяшками пальцев елозить по его голове – прием, который мы слизали у трехсотфунтового Калхоуна, звезды фильма Big Splash. Мы с Донни бок о бок шагали позади, делая отмашку факелами, словно пара тамбурмажоров. И еще мы хихикали, как идиоты. Рут, похоже, была не против.
Когда мы подошли к березе, Рут достала из кармана халата коробу спичек.
Гнездо гусениц на березе было внушительным.
– С этим я расправлюсь сама, – сказала Рут. – А вы учитесь.
Она зажгла факел и обождала, пока пламя чуток поутихнет.
– И осторожнее, – сказала она. – Чтобы не спалить дерево.
Она поднесла факел к гнезду.
Мешок начал плавиться.
Он не горел. Он плавился так, как плавится пенопласт, скукоживаясь и чернея. Мешок был плотным, многослойным, но плавился он быстро.
И внезапно оттуда посыпались все эти корчащиеся извивающиеся тельца – жирные черные гусеницы, – дымясь и потрескивая.
Казалось, если прислушаться хорошенько, можно было слышать их вопли.
Их, наверное, были сотни в одном только этом гнезде. Один слой паутины прогорал, обнажая следующий, и гусениц не становилось меньше. Они падали к нашим ногам, как черный дождь.
И тут Рут наткнулась на главную жилу.
Словно сгусток живой смолы размером с бейсбольный мяч упал прямо на факел, разваливаясь на лету.
Факел зашипел. На секунду казалось, что он погаснет, но он разгорелся снова, сжигая всех гаденышей, прилепившихся к нему.
– Твою мать! – вырвалось у Вуфера.
Рут посмотрела на него.
– Прости, – сказал он. Но продолжал таращить круглые от ужаса глаза.
Честно говоря, это и впрямь было невероятное зрелище. Такой бойни я никогда не видел. Ошпаривать муравьев на крыльце было детской забавой в сравнении с этим. Муравьи – мелкие, ничтожные существа. Когда льешь на них кипяток, они просто сворачиваются и дохнут. А здесь некоторые гусеницы были с дюйм длиной. Они извивались и корчились – им явно хотелось жить. Я посмотрел на землю. Все было усыпано жирными червями. Большинство уже сдохли, но многие еще были живы и пытались уползти куда угодно.
– А с этими что делать? – спросил я.
– Да плевать на них, – сказала Рут. – Сами сдохнут. Или птицы их слопают.
Она рассмеялась:
– Мы открыли духовку, когда они еще не были готовы. Не пропеклись как следует.
– Ну сейчас-то поджарились, – сказал Вилли.
– А вот взять булыжник, – сказал Вуфер, – и передавить их всех!