Она всегда произносила ее, когда позволяла нам делать что-то, чего не позволяли наши родители. Не стоит благодарности.
– Ладно, – сказал я.
Сунул банку с пивом в карман и вышел.
Дома Линда лежала, свернувшись клубочком, на диване и пустыми глазами смотрела на экран телевизора. Там Эд Бернс поправлял прическу на фоне титров сериала «77 Sunset Strip». Линда выглядела какой-то мрачной. Похоже, Стив так и не появился.
– Спокойной ночи, – сказал я и пошел наверх.
В своей комнате я потягивал пивко и думал о Мег. Размышлял о том, должен ли я ей как-то помочь. Но здесь был конфликт интересов. Мег меня по-прежнему привлекала. Она мне нравилась, но Донни и Рут были моими старыми друзьями. Да и нужна ли ей помощь вообще? В конце концов, детей бьют, ничего нового. Но было непонятно, куда все это приведет.
– Что мы теперь будем делать? – сказала Рут.
Я уставился на акварель Мег на стене и задумался.
Глава двадцать третья
Рут решила так: отныне Мег запрещалось в одиночку выходить из дома. С ней должны быть Рут, Донни или Вилли. Но чаще всего она вообще не выходила. И потому у меня не было возможности спросить Мег, чем я могу помочь, если ей вообще нужна была чья-то помощь, и неважно было, сделал бы я что-нибудь или нет.
Теперь от меня ничего не зависело. По крайней мере, я так думал.
Для меня это было большим облегчением.
Пусть даже я чувствовал, что потерял что-то – доверие Мег, общение с ней, – однако всерьез об этом не задумывался. Я знал, что дела в доме Чандлеров пошли наперекосяк, но какое-то время наблюдал за всем происходящим, держась при этом в стороне. Мне нужно было самому со всем разобраться.
В течение нескольких дней я бывал у Чандлеров реже, чем обычно, и это тоже было немалым облегчением. Я таскался с Тони, Кенни, Дениз, Шерил – и даже с Эдди, когда он не представлял особой опасности.
Вся улица шушукалась о том, что происходит в их доме. Любой разговор рано или поздно сводился к Чандлерам. Невероятным было то, что Мег втянула в это дело полицию. Вот это был бунтарский поступок, с которым мы никак не могли примириться. Представьте только, пожаловаться на взрослого – особенно если это практически твоя мать – в полицию? Это было просто немыслимо.
И все же в такой идее был немалый потенциал. Эдди проворачивал ее в голове и так, и этак. Наверное, мечтал о том, как бы половчее сдать папашу. Задумчивый Эдди был для нас в новинку. Это только усиливало ощущение странности происходящего.
Но помимо истории с копами, все – включая меня – знали одно: детей серьезно наказывали практически без причины, в чем не было ничего нового. Новым было то, что это творилось в доме Чандлеров, который мы все считали тихой гаванью. Это, плюс тот факт, что во всем участвовали Вилли и Донни. Но даже и это не показалось нам чем-то небывалым.
Мы уже знали нечто подобное – Игру.
Нет, прежде всего дело было в копах. И в Эдди, который после долгих размышлений вынес вердикт.
– Ну и хрена ли ей это дало? – вопрошал он. Задумчивый Эдди.
И здесь он был прав. Еще более странным было то, что в течение недели наше отношение к Мег медленно менялось. Восхищение смелостью ее поступка, самой мыслью о том, чтобы бросить вызов Рут открыто и публично, сменилось каким-то полуосознанным презрением к Мег. Ну как можно быть такой дурой, чтобы надеяться, будто коп примет сторону ребенка против взрослого? И как же она не понимала, что станет только хуже? Как могла она быть такой наивной, доверчивой тупицей?
Полисмен – твой друг. Ну да, как же. Чушь собачья. Из нас никто бы так не поступил. Мы-то понимали, что можно, а чего нельзя.
Странно, однако по прошествии всего лишь недели поступок Мег уже вызывал в нас негодование. Словно осечка с мистером Дженнингсом была плевком всем нам в лицо. Словно она швырнула нам в лицо печальную истину: мы бессильны, потому что мы всего лишь дети. И это «всего лишь дети» обретало для нас новый смысл, несло в себе ощущение угрозы – нечто, о чем мы всегда знали, но никогда не задумывались. Черт возьми, да взрослые могли – будь у них желание – нас хоть в реке утопить. Мы ведь были всего лишь детьми. Мы были собственностью взрослых. Телом и душой мы принадлежали нашим родителям. И были обречены на неудачу при столкновении с любой опасностью, исходящей из мира взрослых. А это означало безнадежность, унижение и гнев.
Мег, потерпев неудачу, словно обрекала на неудачу всех нас.
И мы обратили наш гнев вовне. Обратили его на Мег.
В том числе и я. За несколько дней у меня в голове словно щелкнул какой-то переключатель. Я перестал волноваться. Я полностью отключился от Мег.
Да пошло оно всё, подумал я. Пусть идет как идет.
Глава двадцать четвертая
И пришло все это в подвал.
Глава двадцать пятая
В тот день, когда я наконец-таки решился навестить Чандлеров и постучал в их дверь, мне никто не открыл, но, стоя на крыльце, я кое-что услышал. Во-первых, Сьюзан рыдала в своей комнате, да так громко, что слышно было даже через дверь. Другие звуки шли из подвала. Возня. Мебель, которую, похоже, таскали по полу из угла в угол. Приглушенные голоса. Чье-то ворчание, чьи-то стоны. Вообще царила атмосфера какой-то – пока непонятной – опасности.
Похоже, что дерьмо, как говорится, ляпнулось на вентилятор.
Сейчас меня самого поражает то, как страстно я хотел туда попасть.
Перепрыгивая через ступеньки, по две за раз, я спустился в подвал и повернул за угол. Я знал, где они.
У входа в убежище стояла Рут. Она улыбнулась и отошла, пропуская меня.
– Удрать пыталась, – сказала она. – Но Вилли ее придержал.
Да уж. Сейчас все они, Вилли, Вуфер и Донни, не просто держали ее, а прижимали к стене и по очереди били в живот. Мег уже и не сопротивлялась. Было лишь слышно, как она резко, со свистом, выдохнула, когда Донни ударил ее. Мег прижала руки к животу. Губы ее были сжаты, в глазах решимость и сосредоточенность.
На какой-то момент она снова стала прежней героиней.
Но длилось это недолго. Внезапно я вновь осознал: все, что она могла сделать, – это беспомощно терпеть пытку. И проиграть бой.
Помнится, я подумал: хорошо, что это проделывают не со мной.
Захоти я, и мог бы присоединиться к ребятам.
И в тот миг я почувствовал, что обладаю силой и властью.
С тех пор я не устаю себя спрашивать: когда же это случилось? Когда я так, да, именно это слово, так развратился? И мысленно возвращаюсь к тому же моменту, к тогдашним моим ощущениям.
Чувство власти.
Я не раздумывал о том, что это была власть, дарованная мне Рут, и, скорей всего, только на время. В тот момент у меня возникло ощущение реальной власти. Я смотрел на Мег, и расстояние между нею и мной внезапно показалось мне огромным и непреодолимым. И дело было не в том, что я перестал ей сочувствовать. Но я впервые увидел, что она по самой своей сути отличается от меня. Она была уязвимой. Я – нет. Мое положение было привилегированным. Ее – ниже некуда. Может быть, это было неизбежно? Я вспомнил, как она спрашивала меня: «Почему они меня ненавидят?», и я не поверил ей, у меня не было ответа. Может быть, я что-то упустил? Может, в ней скрыто присутствовал какой-то изъян, который и привел ко всему этому? И я подумал – впервые, – что, возможно, граница между нами и Мег была оправданной.
Я хотел все это оправдать.
Сейчас я признаюсь в этом с глубочайшим стыдом.
Теперь я понимаю, что многое в этой истории было очень личным, было частью мира, как я его воспринимал. Я старался думать, что все это было из-за вечных скандалов между родителями, из-за пустого холодного спокойствия, которое выработалось у меня от ежедневного пребывания в центре их вечного урагана. Но я больше в это не верю. И не думаю, что всерьез верил когда-либо. Мои родители любили меня – и даже больше, чем я того заслуживал, – как бы они ни относились друг к другу. И я это знал. Любому другому этого хватило бы с головой.
Нет. Правда в том, что таким был я сам. Что я все время ждал, когда нечто подобное произойдет. Будто какая-то стихийная сущность впилась в мою спину, рванулась внутрь, освобождаясь и становясь мной, – какой-то черный вихрь, сотворенный мною в этот прекрасный солнечный день.
И я спрашиваю себя: кого я ненавидел? Кого и чего боялся?
Там, в подвале у Рут, я стал понимать, что гнев, ненависть, страх и одиночество, – все это кнопка, ждущая одного-единственного касания пальца и готовая стереть мир в прах.
И еще я понял, что во всех этих чувствах присутствует вкус победы.
Вилли отступил на шаг. В кои-то веки он не выглядел неуклюжим. Его плечо врезалось в живот Мегги, и она подпрыгнула.
Думаю, единственная ее надежда была в том, что кто-то из них промахнется и врежется головой в стену. Но никто не собирался промахиваться. А Мег уставала. И деваться ей было некуда. Только терпеть до тех пор, пока не рухнет на пол. И это должно было произойти очень скоро.
Вуфер разбежался. Мег согнула ноги, чтобы удар не пришелся ей в пах.
– Плачь, паскудина! – заорал Вилли. Он, как и его братья, тяжело дышал. Вилли повернулся ко мне:
– Не желает плакать, – сказал он.
– Ей все по фигу, – сказал Вуфер.
– Заплачет, – сказал Вилли. – Я ее заставлю.
– Гордыня, – произнесла Рут за моей спиной. – Погибели предшествует гордыня. Запомните это. А гордый падет.
Донни с силой врезался в Мег.
Как в футбольной атаке. Ее голова ударилась о шлакоблок. Руки бессильно повисли. Глаза остекленели.
Она съехала по стене на несколько дюймов.
Но нашла в себе силы удержаться и остановиться.
Рут вздохнула.
– Пока хватит, мальчики, – сказала она. – Она не заплачет. Не в этот раз.