Все эти образы-призраки противоречили друг другу. И сбивали меня с толку.
Пытаясь понять, что же мне делать, если вообще нужно что-то делать, оправдываясь дождливой и слякотной погодой, я держался подальше от дома Чандлеров.
За неделю я пару раз виделся с Донни. С остальными и вовсе не пересекался.
Первый раз я увидел Донни, когда выносил мусор. Он бежал под серой послеполуденной моросью, растянув футболку над головой.
– И знаешь что? – сказал он. – Сегодня без воды.
Дождь лил уже три дня.
– А?
– Мег, дубина. Рут не разрешает ей сегодня пить. До завтрашнего утра.
– Почему?
Он улыбнулся:
– Долгая история. Позже расскажу.
И понесся домой.
Второй раз мы виделись спустя пару дней. Погода была сносной, и я садился на велосипед, чтобы съездить в магазин по поручению мамы. Донни взлетел на нашу подъездную дорожку на своем древнем «Швинне».
– Куда намылился?
– В магазин. Маме нужно молоко, ну и там всякого – по мелочи. А ты?
– К Эдди. Намечается игра возле водонапорной башни. «Брейвз» против «Бакс». Хочешь, подождем тебя?
– Не. – Бейсбол «лиги малолеток» меня не интересовал.
Донни покачал головой.
– Надо бы мне свалить куда-нибудь, – сказал он. – У меня уже от всего этого крыша едет. Знаешь, что меня заставляют делать?
– Что?
– Выливать ее горшок с говном в конце двора. Представляешь?
– Не понял. Почему?
– Ей вообще нельзя подниматься наверх. Ни в туалет, никуда. И тупая сучонка пытается терпеть. Но даже ей иногда приходится опорожняться, и теперь это моя проблема! Вот ведь, а?.. И почему я, а не Вуфер? – Он пожал плечами. – Но мама говорит, это должен делать кто-то из старших.
– Почему?
– Откуда я, на хрен, знаю?
Он оттолкнулся ногой, собираясь уезжать.
– Эй, тебя точно не ждать?
– Ага. Не сегодня.
– Ладно. Увидимся. Забегай, лады?
– Ладно, забегу.
Но в тот день я не забежал.
Для меня все это было дико. Я не мог ее представить в туалете, а тем более на горшке, который потом кто-то выливает в конце двора. А если бы я пришел тогда, когда они еще не убирались? Что, если бы мне пришлось нюхать ее мочу и дерьмо? До чего же отвратительно. Она была отвратительна. Это вообще была не Мег, а кто-то чужой и незнакомый.
К странным, тревожащим меня образам прибавился еще один. И не с кем было поговорить, не с кем разобраться во всем этом.
Я заводил разговоры с ребятами нашего квартала, каждый из них имел какое-то представление о том, что происходит у Чандлеров – у некоторых оно было довольно-таки смутное, у других вполне определенное. Но мнения своего никто не высказывал. Словно это была гроза или заход солнца, какое-то природное явление, нечто такое, что просто происходит. Никто же не обсуждает летний дождь.
Но у меня хватило ума на то, чтобы понять: если ты мальчик, то стоит обсудить кое-какие проблемы со своим отцом.
Я решил попробовать.
Я достаточно повзрослел для того, чтобы время от времени помогать отцу в «Орлином Гнезде» – расставлять бутылки, чистить, убираться и все такое. Или заниматься грилем на кухне, чистить его точильным бруском и газированной водой; когда гриль чуточку остывал, я сметал бруском подгоревший жир в желобки, а газировка смывала остатки, – тупая нудная работа, которую при мне делала Мег черт-те сколько раз, – и наконец я решился заговорить с отцом.
Он делал салат из креветок и крошил в него сухарики для объема.
Привезли спиртное, и через окно между баром и кухней мы видели Хоуди, бармена дневной смены, который отмечал коробки в накладной и скандалил с доставщиком из-за пары ящиков водки. Водка была местного производства, и этот типчик, похоже, пытался обжулить бармена. Хоуди едва не разрывало от ярости. Он был тощим как жердь, но с характером настолько взрывным, что половину войны провел на гауптвахте. Доставщик, глядя на него, покрылся потом.
Отца это зрелище явно развлекало. Для Хоуди пара ящиков вообще не была проблемой. Мой отец и так не заплатит за то, что ему не доставили. Но, думаю, именно вспышка ярости Хоуди развязала мне язык.
– Пап, – сказал я, – ты когда-нибудь видел, чтобы парень бил девушку?
Отец пожал плечами.
– Ну да, – сказал он. – Пожалуй, да. Подростки. Или пьяные. Несколько раз видел. А что?
– Как думаешь, это вообще… нормально… сделать такое?
– Ты имеешь в виду, можно ли так поступать?
– Ага.
Отец рассмеялся.
– Серьезный вопрос, – сказал он. – Женщина может вывести человека из себя. Но, в общем, я сказал бы так: «нельзя». Есть много других способов разобраться с проблемой. Нужно всегда помнить тот факт, что они слабее. Мы же не шпана из подворотни, верно?
Он вытер руки о фартук. И улыбнулся.
– По правде говоря, – сказал он, – иногда женщины этого заслуживают. Я работаю в баре, так что всякого повидал. Бывает, дамочка напивается, начинает скандалить, орать, а то и замахивается на своего приятеля. И что он должен делать? Сидеть молча? Вот он и отвешивает ей оплеуху. Такие вещи нужно с ходу тормозить. Но это исключение, лишь подтверждающее правило. Бить женщин нельзя, и боже упаси, если я тебя прихвачу с таким подвигом. Однако ж иногда ничего другого не остается. Если она тебя всерьез достала. Ты понял? Это работает в обе стороны.
Я вспотел. Не столько от работы, сколько от нашего разговора.
Отец принялся за салат из тунца. Туда он тоже крошил сухарики и нарезал соленые огурцы. В соседнем помещении Хоуди погнал доставщика к грузовику, отправив искать недостающую водку.
Я пытался разобраться с тем, что имел в виду отец: никогда нельзя, но иногда можно.
Если она тебя всерьез достала.
Это засело в голове. Что, если Мег достала Рут всерьез? Натворила что-то такое, о чем я и понятия не имею?
И вообще, вся ситуация – это что, никогда или иногда?
– А почему ты спросил? – сказал отец.
– Не знаю, – сказал я. – Просто с ребятами говорили.
Он кивнул.
– В любом случае держи руки при себе. С мужчиной или с женщиной. Не нарвешься на неприятности. Ты понял?
– Да, сэр.
Я налил газировки на гриль и смотрел, как она шипит.
– Но вот говорят, что отец Эдди бьет миссис Крокер. Дениз и Эдди он тоже лупцует.
Отец нахмурился:
– Да, я знаю.
– То есть это правда?
– Я не сказал, что это правда.
– Но все-таки это правда, нет?
Он вздохнул.
– Слушай, – сказал он. – Я не знаю, с чего ты вдруг всем этим заинтересовался. Но ты уже достаточно взрослый и поймешь, о чем я… Как я уже сказал. Иногда тебя достают, человека достают всерьез, и он делает… делает то, чего не должен бы делать.
Ну что ж, это правда. Я был уже достаточно взрослым, чтобы его понять. И в его словах я слышал подтекст, слышал отчетливо, как перебранку Хоуди и доставщика за окном.
Когда-то – и почему-то – мой отец ударил маму.
Я смутно помнил это. Тогда я проснулся, услышав грохот мебели. Крики. И звук пощечины.
Это было очень давно.
Во мне вскипела ярость. Я смотрел на могучую фигуру отца и думал о маме. Но постепенно я остывал, а на смену гневу пришло чувство замкнутости и безопасности. Я снова пребывал в своем коконе.
И я подумал, что обо всем этом, наверное, стоило поговорить с мамой. Она поняла бы мое состояние и то, что я имел в виду.
Но я бы не смог. Даже окажись она рядом в ту минуту. И не попытался бы.
Отец разделался с салатами, вытер руки о белый хлопчатобумажный фартук (о котором мы шутили, что, мол, его вот-вот конфискует минздрав) и принялся нарезать салями на электрической мясорезке, которой он страшно гордился, а я драил гриль до тех пор, пока он не засиял как новенький.
Для меня так ничего и не разрешилось.
А вскоре я снова отправился к Чандлерам.
Глава тридцать вторая
Меня привел в их дом безостановочно возникавший в памяти образ тела Мег.
Он вспыхивал в тысячах фантазий, днем и ночью. Одни были нежными, другие грубыми – а третьи просто смешными.
Бывало, ночью я лежу на кровати с транзисторным приемником под подушкой, и по радио гоняют At the Hop[24] группы The Juniors, я закрываю глаза и вижу Мег – она свингует с каким-то невидимым партнером, единственная девушка в танцзале «Тинз Кантин», на ней подвернутые белые носочки и более ничего. Она нисколько не стесняется своей наготы, словно одета в новое платье короля.
Или мы играем в «Монополию», сидя друг против друга, и я занимаю «Променад» или «Сады Марвина», и она встает и со вздохом выскальзывает из своих тонких белых трусиков.
Но чаще мне слышатся «Сумерки» группы The Platters, и Мег – обнаженная – в моих объятиях, мы стоим в синем луче кинопроектора и целуемся.
Или игра оказывается нашей Игрой, и здесь уже нет ничего забавного.
Я весь издергался.
Мне хотелось думать, что я должен туда пойти. И в то же время я боялся того, что могу увидеть.
Даже мама это заметила. Частенько я ловил на себе ее взгляд, видел, как она задумывается, поджав губы, когда я вскакивал из-за стола, пролив воду на скатерть, или, пошатываясь, брел на кухню за колой.
Это была одна из причин, по которой я с ней так и не поговорил. Но, может, потому, что она была женщиной и моей мамой.
Я все-таки отправился к Чандлерам.
И когда я пришел, все опять изменилось.
Я вошел без стука, и первое, что я услышал, – это кашель Рут, а потом ее низкий голос, и я понял, что она обращалась к Мег. Она никогда не говорила таким тоном с нами, это был тон учительницы, наставляющей маленькую девочку. Я спустился в убежище.
Они повесили там лампочку, протянув провод от розетки над стиральной машиной, подцепив его на крюк, вбитый в одну из балок. Лампочка, защищенная металлической сеткой, горела ярко и слегка покачивалась.