Но если ей не причиняли боль, Мег не издавала ни звука. После того случая с собачьим дерьмом ее было невозможно унизить. Да и напугать не особо удавалось. Она словно бы отключилась. Будто ей оставалось лишь ждать и надеяться, что нам все это наскучит и мы оставим ее в покое. Бунтовала она редко. А когда это все-таки случалось, мы звали Сьюзан. Но до этого почти никогда не доходило. Она сбрасывала и надевала одежду по команде. Сбрасывала тогда, когда мы знали, что Рут не будет поблизости, или если Рут сама предлагала ее раздеть, что случалось не часто.
И в основном мы сидели вокруг верстака, играя в карты, или листая журналы и попивая колу; мы болтали так беспечно, словно Мег вообще не существовало, и лишь время от времени мы дразнили или оскорбляли ее. Издевательства стали привычным и обычным делом. Она оказывала на нас такое же действие, как на охотников – общая добыча, – Мег стала центром нашего клуба. А в нем мы проводили почти все свое время. Стояла середина лета, а мы все были цвета рыхлого теста от долгого сидения в подвале. Мег сидела или стояла, привязанная к балкам; она молчала, да и мы ее особо не трогали. Разве что у кого-нибудь появлялась новая идея – новый способ поиздеваться, – и тогда мы испытывали ее на Мег.
Но, как мне казалось, в принципе она выбрала верную тактику. Может, нам все это наскучит и мы перестанем рваться в убежище. Рут, похоже, была занята собой и своими болячками – она целиком ушла в себя. А без нее наш интерес к Мег вспыхивал все реже и все слабее.
Я вдруг вспомнил, что на дворе уже август. А в сентябре нам нужно было снова отправляться в школу. Нас с Вилли и Донни перевели в только что отстроенную школу, «Маунт Холли», а Мег предстояло пойти в предвыпускной класс. И к тому времени все должно было закончиться. Ясное же дело. Человека можно прятать и держать на цепи во время летних каникул, и, скорее всего, никто ничего не заметит. Но не пускать детей в школу – совсем другое дело.
Так что к сентябрю, так или иначе, все должно было закончиться.
Так что Мег, пожалуй, вела себя правильно, подумал я. Может, все, что нужно, – это просто переждать.
А потом я вспомнил то, что сказал Эдди. И с тревогой подумал: а что, если она всерьез ошибается?
Именно Эдди прикончил наш клуб.
Он снова повысил ставки.
Произошли два события. Первое – мерзким дождливым днем, из тех, что серым-серы с самого утра, да так и остаются цвета грибного супа, пока снова не утонут во мраке.
Эдди украл у своего папаши дюжину пива и притащил в подвал, где он с Дениз и Тони Морино тут же вылакали по несколько банок, пока мы с Вилли, Донни и Вуфером потягивали его не спеша. Вскоре эта троица прилично набралась, все пиво кончилось, и Вилли пошел наверх, чтобы принести еще. Тогда-то Эдди и решил, что ему надо отлить. И это натолкнуло его на идею, которой он шепотом и поделился с нами.
Когда Вилли вернулся, они с Тони Морино опустили Мег на пол, уложили на спину и привязали ее руки к ножкам верстака. Дениз держала ее за ноги. Под голову ее они подложили стопку газет.
И Эдди помочился ей на лицо.
Если бы Мег не была привязана к верстаку, думаю, она бы его убила.
Тут все принялись ржать, пока она извивалась, дергалась, но в конце концов обмякла и неподвижно застыла на полу.
Потом Донни решил, что Рут это не понравится. Лучше было бы прибраться. Они поставили Мег на ноги, связали ей руки за спиной и держали ее, пока Вуфер собрал с пола газеты и вынес их к мусоросжигалке, а Донни набрал воды в большой бетонный слив, в который сливалась вода из стиральной машины. Он бухнул туда чуть ли не пачку стирального порошка. Потом вернулся, и вместе с Тони и Вилли они вывели Мег из убежища в подвал, к самому сливу. Они сунули ее головой в мыльную воду и, хохоча, держали под водой, пока Вилли намыливал ей волосы. Через пару секунд она стала сопротивляться. Когда ее отпустили, она жадно глотала воздух.
Зато теперь она была чистой.
И тут у Эдди родилась очередная идея.
– Надо бы ее ополоснуть, – сказал он.
Он спустил воду и открыл кран горячей воды, как это сделала Рут в душе.
Потом сам – в одиночку – погрузил ее голову в кипяток.
Когда он снова ее отпустил, она вынырнула, красная как рак, и визжала от боли; а рука самого Эдди настолько покраснела, что было невозможно представить, как он все это вытерпел.
Зато Мег ополоснули.
Вымыли и ополоснули. Разве это могло бы не понравиться Рут?
Рут пришла в ярость.
Весь следующий день она прикладывала к глазам Мег холодные компрессы. Было опасение, что она ослепнет. Глаза так опухли, что она едва могла их приоткрыть. Из них все время сочилась жидкость, гораздо гуще, чем слезы. Лицо покрылось ужасными пятнами, как будто ее хлестали ядовитым плющом. Но всех беспокоили ее глаза.
Мы уложили ее на матрас. И кормили с ложечки.
У Эдди хватило ума исчезнуть на время.
На следующий день ей стало лучше. Через день – еще лучше.
А на третий день Эдди вернулся.
Меня в тот день не было – я помогал отцу в «Орлином гнезде», – но об этой новости я узнал очень скоро.
Похоже, Рут лежала у себя в спальне, и все решили, что она спит, измученная очередным приступом мигрени. Вуфер, Донни и Вилли играли в карты, когда появились Эдди и Дениз.
Эдди хотел снова раздеть Мег, только посмотреть, сказал он, и все согласились. Он был тихим и спокойным. Попивал колу из бутылки.
Ее раздели, сунули в рот кляп и уложили лицом вниз на верстак, но в этот раз, раздвинув ей ноги, они привязали их к ножкам верстака. Идея Эдди. Мег стояла так, пока они доиграли партию в карты, а Эдди допил свою колу.
И здесь он попытался засунуть в Мег пустую бутылку.
Думаю, все они были так поражены и взволнованы увиденным, что не услышали, как сзади них появилась Рут, потому что, когда она вошла, Эдди уже засунул в Мег горлышко зеленой бутылки, а все остальные сгрудились вокруг.
Рут все поняла с первого взгляда и принялась орать, что никто не должен был трогать Мег, никто, потому что она грязная и наверняка подцепила какую-то заразу, и Эдди с Дениз быстренько убрались к чертовой матери, оставив ее с Вуфером, Вилли и Донни.
Обо всем, что было дальше, мне рассказал Донни.
И Донни сказал, что он всерьез перетрусил.
Потому что у Рут просто снесло крышу.
Она носилась по убежищу, рвала и метала, несла какой-то бред, что она никуда не выходит, ни в кино, ни в кафе, ни на танцы, ни на вечеринки, а все, что она делает, – это сидит дома, заботясь о своих сраных детях, стирает, гладит, готовит обеды и завтраки, что она здесь стареет, стареет, ее лучшие годы уже позади, а тело ни на что не годится – и все это время она лупила кулаками по стенам, по оконной решетке и по верстаку, а потом принялась пинать бутылку Эдди, пока та не влетела в стену и не разбилась вдребезги.
А потом она прокричала Мег что-то вроде а ты! ты! и в ярости уставилась на нее, словно Мег была виновата в том, что тело Рут никуда не годится, и в том, что Рут не может никуда выйти; она обозвала ее шлюхой и долбаной сранью – и, отступив на шаг, дважды ударила ее ногой в промежность.
На месте удара появились кровоподтеки. Жуткие кровоподтеки.
Донни сказал, что, к счастью, Рут была в шлепанцах.
Я мог себе это представить.
Той же ночью – после его рассказа – мне приснился сон.
Я дома, смотрю телевизор, на экране боксерский матч, и Шугар Рэй Робинсон[25] дерется с каким-то белым громилой, неуклюжим и безликим, и отец, сидя рядом со мной, похрапывает в своем кресле, а я сижу на диване, в доме полная темнота, не считая света от экрана телевизора, и я устал, невероятно устал, и тут вдруг все меняется, и я внезапно оказываюсь в зале, в шаге от ринга, и люди вокруг меня ликуют, и Шугар Рэй в своем классическом стиле, слегка раскачиваясь и двигаясь как танк, наступает на противника. Захватывающее зрелище.
Я болею за Шугар Рэя и поворачиваюсь к отцу, чтобы посмотреть, разделяет ли он мое ликование, но он спит мертвецким сном в кресле рядом со мной и медленно сползает на пол. «Проснись», – говорит мама, толкая его. Похоже, она тоже была рядом все это время, но я ее не замечал. «Проснись», – говорит она.
Но он не просыпается. Я снова смотрю на ринг, но теперь там вместо Шугар Рэя – Мег. Такая, как я ее увидел впервые у ручья, в шортах и выцветшей блузке без рукавов, ее рыжий «конский хвостик» раскачивается из стороны в сторону словно язычок пламени, и она наступает на противника, осыпая его ударами. И я вскакиваю на ноги с криком:
– Мег! Мег! Мег!
Я проснулся с плачем. Подушка промокла от слез.
Я был сбит с толку. Почему я расплакался? Ведь я же ничего не чувствовал.
Я побрел в спальню родителей.
Теперь они спали на отдельных кроватях. Уже не первый год. Отец храпел, как и в моем сне. Мама спала, не издавая ни звука.
Я подошел к ее кровати и стоял, глядя на нее, на эту щуплую темноволосую женщину, которая сейчас казалось моложе, чем когда-либо на моей памяти.
Комната пропахла их сном – затхлым запахом несвежего дыхания.
Мне захотелось разбудить ее. Рассказать ей все. Все.
Она была единственным человеком, кому я мог бы рассказать.
– Мам, – сказал я. Но произнес это слово очень тихо, словно какая-то часть моего существа была слишком напугана или не хотела ее тревожить. Слезы катились по моим щекам. Из носа текло. Я шмыгнул носом. Этот звук был громче звука моего голоса.
– Мам?
Она заворочалась и тихонько застонала.
Мне нужно попробовать еще один – последний – раз, подумал я, чтобы разбудить ее.
И потом представил Мег, одну в темноте, царящей в подвальном убежище. Страдающую от боли.
И я вспомнил свой сон.
И оцепенел.
У меня перехватило дыхание. Я ощутил внезапный приступ ошеломляющего, накатывающего волной ужаса.