Я знал, что мой отец уже почти добрался до верха.
И я толкнул.
Ни разу в жизни я не чувствовал себя таким правым и сильным. Ни тогда, ни сейчас.
Рут завопила, Вуфер потянулся к ней, мистер Дженнингс тоже, но первая ступенька, на которую она пыталась поставить ногу, была занята Дженнингсом, и она крутанулась, шарахнулась от него, и он даже не успел ее коснуться. Банки с краской полетели вниз, на бетонный пол. Полетела и Рут, чуточку медленнее. Открытым ртом с размаху она ударилась об одну из нижних ступеней, развернулась в воздухе, как акробат, и, когда грохнулась лицом на бетон, ее рот, нос и щека под весом ее тела взорвались, а тело сползло вниз, как мешок с камнями.
Я услышал хруст шейных позвонков.
Она лежала неподвижно.
Внезапно помещение заполнилось вонью. Я едва сдержал улыбку. Она обгадилась – обделалась, как младенец, и я подумал: вот именно так оно и должно быть.
Тут все моментально сбежали вниз, Донни и Вилли, мой отец и офицер Томпсон, оставивший Сьюзан наверху, все пробегали мимо меня, все орали и толпились вокруг Рут, как археологи вокруг редкой находки. Что случилось? Что случилось с моей мамой? Вилли орал, Вуфер рыдал. Вилли словно сошел с ума, он наклонился над Рут и массировал ей грудь и живот, пытаясь вернуть к жизни.
– Что, черт дери, случилось? – орал Донни.
Они все повернулись ко мне с таким видом, будто готовы были меня на части порвать. Отец встал внизу лестницы на случай, если они и впрямь попытаются это сделать.
– Так что здесь случилось? – спросил офицер Томпсон.
Дженнингс молча взглянул на меня. Он знал. Он прекрасно знал, что случилось.
Но мне было на это наплевать. Я будто осу раздавил. Осу, которая меня ужалила. Невелика проблема.
Я спустился по лестнице и посмотрел на него – глаза в глаза.
Он какое-то время не отводил взгляда. Потом пожал плечами.
– Парнишка споткнулся, – сказал он. – Не ел, не спал, видел смерть подруги. Несчастный случай. Жаль, но иногда бывает.
Вуфер, Вилли и Донни, конечно, не поверили, но в тот день всем было наплевать, во что они верят, а во что нет.
Вонь от обгадившейся Рут была просто нестерпимой.
– Пойду принесу одеяло, – сказал Томпсон. Он шагнул, чтобы пройти рядом со мной.
– Кольцо, – сказал я и указал пальцем: – Кольцо на ее пальце – это кольцо Мег. Оно принадлежало матери Мег. Теперь оно должно перейти к Сьюзан. Можно я отдам его ей?
Дженнингс наградил меня усталым измученным взглядом, говорившим, что не стоит усугублять ситуацию. Хватит.
Но меня и это уже не волновало.
– Это кольцо Сьюзан, – сказал я.
Дженнингс вздохнул.
– Это правда, парни? – спросил он. – И лучше бы вам не врать.
– Наверное, правда, – сказал Донни.
Вилли посмотрел на брата.
– Козел, – процедил он.
Дженнингс поднял руку Рут и посмотрел на кольцо.
– Ладно, – сказал он, и внезапно его голос смягчился: – Отдай ей сам.
Он снял кольцо с пальца Рут.
– И скажи, чтобы не потеряла, – добавил он.
– Скажу.
Я пошел вверх по лестнице.
И тут на меня навалилась страшная усталость.
Сьюзан лежала на диване.
Я подошел к ней и, прежде чем она успела что-либо сказать, протянул ей кольцо. Я увидел, как она на него посмотрела, и этот ее взгляд заставил меня опуститься на колени. Она протянула ко мне свои бледные слабые ручки, я обнял ее, и мы плакали. И плакали.
Эпилог
Мы были несовершеннолетними и потому не преступниками, а правонарушителями.
Так что по букве закона мы были невиновны по определению и не могли отвечать за свои деяния, словно каждый, кому не исполнилось восемнадцати, заведомо считался душевнобольным, не способным отличать добро от зла. Наши имена не разглашались. На нас не заводили дел с отметкой о судимости. Весь процесс был закрытым.
Сначала мне все это показалось странным, но потом я подумал: раз уж мы лишены прав взрослых, то, естественно, и отвечать как взрослые не могли.
Естественно для всех, кроме Мег и Сьюзан.
Дела Донни, Вилли, Вуфера, Эдди, Дениз и мое рассматривались в суде для несовершеннолетних, где я и Сьюзан давали показания. Не было ни прокурора, ни адвоката, присутствовали лишь судья Эндрю Сильвер плюс компания психологов и социальных работников, горячо споривших о том, что же делать с каждым из нас. Хотя это было ясно с самого начала. Донни, Вуфера, Эдди и Дениз отправили в центры содержания несовершеннолетних – в исправительно-трудовые колонии. Эдди с Дениз всего на два года, потому что прямого участия в убийстве они не принимали. Донни, Вилли и Вуфера отправили в колонию вплоть до достижения ими восемнадцати лет – самое суровое наказание по тем временам. По достижении ими восемнадцати их должны были освободить и уничтожить все бумаги по их делу.
Деяния ребенка не должны использоваться против взрослого.
Для Сьюзан они нашли приемную семью в другом городе, далеко от нас, в районе озер.
Благодаря ее показаниям на суде – и тому факту, что в рассмотрении дел несовершеннолетних нет такого понятия, как «сообщник», – меня оставили на попечении родителей и назначили мне психиатра из социалки, обходительную, похожую на учительницу женщину, которую звали Салли Бет Кантор. Она встречалась со мной раз в неделю, а потом раз в месяц в течение года. Миссис Кантор всегда была озабочена моим «прогрессом» и тем, как я «справляюсь с пережитым», со всем, что я видел и делал – и тем, чего не сделал, – но психиатриня, казалось, слушала меня в какой-то полудреме, словно она все это уже слышала миллион раз и, вопреки здравому рассудку и всем фактам, хотела, чтобы мои родители вели себя пожестче, а я прям-таки жаждал бы броситься на них с топором, чтобы ей было на чем поупражняться. Но прошел год, и она испарилась. Прошло добрых три месяца, прежде чем я заметил ее отсутствие.
С остальными я больше никогда не пересекался. Во всяком случае, лично.
Какое-то время я переписывался с Сьюзан. Ее кости срослись. Приемные родители ей нравились. Она обзавелась друзьями. А потом перестала писать. Я не спрашивал почему. Я ее не виню.
Мои родители развелись. Отец уехал из города. Виделся я с ним нечасто. Думаю, ему было стыдно за меня. Его я тоже не виню.
Я закончил школу одним из последних в классе, что ни для кого не стало неожиданностью.
Потом шесть лет учился в колледже, с разрывом в два года, когда я перебрался в Канаду, скрываясь от призыва в армию. Получил диплом магистра по деловому администрированию. На этот раз я оказался одним из лучших в группе, что стало большой неожиданностью для всех.
Я устроился на работу на Уолл-стрит, женился на женщине, с которой познакомился в Канаде, развелся, снова женился и опять развелся – через год.
Отец в 1982 году умер от рака. У мамы в 1985-м случился инфаркт, и она умерла на кухонном полу возле раковины, сжимая в руке пучок брокколи. Даже тогда, когда готовить уже было не для кого, она не изменила привычке хорошо питаться. Никогда не знаешь, когда на нас обрушится Великая депрессия.
Я приехал домой с Элизабет, моей невестой, чтобы продать мамин дом и разобраться с наследством, и мы вместе разбирали реликвии, скопившиеся в доме за сорок лет. В романе Агаты Кристи я нашел необналиченные чеки. Нашел письма, которые я писал ей из колледжа, и рисунки, нацарапанные мной в первом классе. Нашел пожелтевшие от времени газетные вырезки об открытии отцовского ресторана и о получении премий от Союза ветеранов, «Киванис» и «Ротари».
А еще я нашел вырезки о смерти Меган Лафлин и Рут Чандлер.
Некрологи из местной газеты.
Некролог Мег был коротким, до боли коротким, словно прожитая ею жизнь даже и жизнью не считалась.
ЛАФЛИН, Меган, 14 лет. Дочь покойного Дэниэла Лафлина и покойной Джоанны Хейли Лафлин. Сестра Сьюзан Лафлин. Прощание состоится в похоронном бюро Фишера, 110, Оукдейл авеню, Фармдейл, Нью-Джерси, в субботу, в 1:30 пополудни.
Некролог Рут был немного длиннее:
ЧАНДЛЕР, Рут, 37 лет. Жена Уильяма Джеймса Чандлера. Дочь покойного Эндрю Перкинса и покойной Барбары Брайан Перкинс. Оставила после себя мужа и сыновей Уильяма-младшего, Дональда и Ральфа. Прощание состоится в похоронном бюро Хопкинса, 15 Вэлли роуд, Фармдек, Нью-Джерси, в 2:00 пополудни.
Некролог был более длинным, но точно таким же пустым.
Я перечитывал эти вырезки и вдруг понял, что службы были назначены почти что на одно и то же время, в похоронных домах, находившихся в шести-семи кварталах один от другого. Я не пошел ни на одну из служб. Даже представить не могу, кто на них присутствовал.
Из окна гостиной я посмотрел на дом по соседству. Мама говорила, что там теперь живет молодая пара. Приятные люди, говорила она. Бездетные, но не теряющие надежды. Они собирались, поднакопив денег, обустроить террасу во дворе.
На следующей вырезке было фото. Симпатичный молодой человек с короткой стрижкой и глупой улыбкой.
Лицо его мне показалось знакомым.
Я развернул вырезку.
Это была заметка из Ньюаркской газеты «Star-Ledger» от 5 января 1978 года. Заголовок гласил: «Житель города Манаскван обвиняется в убийстве», а в заметке говорилось о том, что мужчина на снимке был арестован 25 декабря вместе с неназванным несовершеннолетним в связи с убийством и сожжением двух девушек, Патриши Хайсмит, семнадцати лет, из Манасквана и Дебры Коэн, также семнадцати лет, из Эсбери Парк.
У обеих жертв были обнаружены следы изнасилования, обе они получили множество ножевых ранений, но причиной смерти стали ожоги. На пустыре их облили бензином и подожгли.
Человеком на фото был Вуфер.
Мама никогда об этом не говорила. Я снова взглянул на фото и понял, почему молчала мама, – я мог раскрыть газету и увидеть фотографию.
В свои двадцать с небольшим Вуфер стал настолько похож на Рут, что это просто пугало.