Но вот я невольно замедляю шаг, и сердце мое обрывается. Передо мною имя, которое так много значило когда-то, имя, которое я помнила все прошедшие годы. Брюс Джардин.
Честно говоря, не ожидала, что его прах будет захоронен здесь. Я думала, его останки перевезли в Новую Зеландию. О гибели Брюса я узнала только по возвращении домой. Эвадна решилась сообщить мне эту страшную новость только после того, как я, по ее мнению, немного окрепла и пришла в себя. И сделала она это во время утренней прогулки по розарию. С тех пор я ненавижу гулять среди роз. Потому что на меня сразу же накатывает чувство страшного одиночества и бессмысленности всего моего существования. В первую минуту горе было таким сокрушительным, что я развернулась и побежала к озеру. Мне хотелось побыть одной, но Эффи бросилась следом. Она решила, что я захочу прыгнуть в воду. Как же плохо они меня знали! Нет, я не стала сводить счеты с жизнью. Это слишком просто. Мне нужно было достойно прожить свою жизнь, помня о том, что я живу и за тех, кто не смог дожить до победы.
Впрочем, к тому времени я стала совершенно другим человеком. Столько всего случилось, и мои чувства к Брюсу тоже стали другими. Вот только я не знала одного: что к моменту, когда я покидала Крит, его уже не было в живых.
Я прикоснулась к памятной плите. Взгляд мой упал на изящный букет, лежавший у самого изголовья. Горные цветы и травы, перевитые красной, черной и золотистой лентами. Цвета критского флага. Надпись на одной из лент была сделана на кириллице. Строчка из стихотворения. «Кровь, которую ты пролил за нашу землю, не была напрасной. Спасибо». И это всё.
Мне вдруг захотелось положить что-то рядом, но никто из нас не додумался прихватить с собой цветы. Хотя бы один-единственный цветок. Как странно видеть имя Брюса увековеченным в камне. Помнят ли его здесь? Кто помнит? Старики уходят, еще немного, и наше поколение исчезнет полностью, растворится в небытии. Глядя на медленно марширующих ветеранов, многие из которых с трудом переставляют ноги, испытываешь грусть. Кто признает в них молодцеватых, загорелых парней, которых мне посчастливилось когда-то выхаживать в госпитале? А меня разве они узнают?
Букет уже слегка подсох. Значит, по каким-то неизвестным причинам тот или та, кто захотел отдать дань памяти Брюсу, решил сделать это в одиночестве, не примыкая к общим торжествам. Как это там говорила Алиса, побывавшая в Стране чудес? «Всё любопытственнее и любопытственнее…» В этом подношении явно чувствуется женская рука. Букет совсем не похож на те яркие венки и гирлянды, перевитые лентами национальных флагов, которые сразу же выдают официальный стиль.
Хорошо, что его помнят до сих пор. Но что-то меня царапнуло. Значит, кто-то из тех, кто его знал, еще жив. Скорее всего, я тоже знала этого человека. Почему же он (или она) не рискнули поставить свое имя на мемориальной ленте? Я хочу знать это имя!
Я раздраженно смотрела на море. Все предшествующие недели замечательного отдыха на Крите пошли насмарку. Наверное, у меня сейчас ужасно глупый вид. А ты сама, подумала я с осуждением в собственный адрес, много ли ты сделала, чтобы разыскать его могилу? Ведь прошло столько лет, а ты даже ни разу не удосужилась приехать сюда и поклониться праху любимого человека.
Крит – остров контрастов: белое и черное, жизнь и смерть, свет и тень. Здесь вершились великие дела, память о которых будет жить вечно. Здесь был такой накал страстей, и все эмоции, отправленные под спуд, только и ждут того момента, когда можно будет вспыхнуть с новой силой. Нет, никуда мне не деться от собственного прошлого. Ведь я-то прекрасно знаю, почему долгие годы боялась вернуться на Крит.
Разве я имела моральное право оплакивать Брюса так, как он того заслужил? Нет! Я не могла даже произнести свое имя рядом с его именем. Слава богу, он никогда не узнал о моем позоре. Слезы медленно потекли по моим щекам. Я сделала глубокий вдох, чтобы совладать с расходившимися чувствами. Я даже не имею права находиться среди всех этих достойнейших людей. Если бы они знали истинную правду обо мне…
– А, вот ты где, тетя! А мы уже испугались, что потеряли тебя! – Лоис схватила меня за руку. – Грустное место, да? Может, пойдем?
Я подавила слезы, и мы побрели прочь от могилы Брюса. Нет, я еще определенно не готова к исповеди, хотя и бесконечно благодарна Лоис за то, что она привезла меня на Крит. Однако мое паломничество на остров приобрело иное направление, и теперь я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю всю правду до конца.
Райнер подошел к толпе и, опираясь на палку, остановился чуть поодаль. Он с интересом наблюдал за происходящим сквозь тонированные стекла очков. Уверенности в том, что таким, как он, будут здесь рады, не было. Не удивляло и отсутствие немецких национальных флагов. Можно подумать, кому-то из участников церемонии будет приятно вспоминать о годах оккупации.
Прогулявшись по кладбищенским аллеям, он с удивлением обнаружил на могильных плитах много имен своих бывших противников. Монти Вудхаус, герой Галатаса, Патрик Ли Фермор, самый храбрый английский агент и самый неуловимый из них. Дерзкие были парни, эти британские разведчики. Они тут такое вытворяли с его людьми. Особенно в горах. Не говоря уж о том, как им удалось выкрасть генерала Крейпе. Сегодня он с удовольствием пожал бы руку всем этим мужественным людям. Солдат везде солдат, разве что форма другая, рассеянно размышлял он.
Хорошо было бы посидеть с ними на равных, услышать о том, как они распорядились бы своими судьбами в послевоенное время. Наверняка многие пошли бы в политику, стали бы видными государственными деятелями, написали бы воспоминания, но все, он в этом уверен, сохранили бы азарт и страсть к приключениям до глубокой старости. А сколько его боевых товарищей полегло в Малеме и упокоились навечно на тамошнем кладбище!
Но контраст между этими двумя кладбищами был разительным. Здесь красивое место, специально выделенная территория с видом на бухту в знак благодарности от населения Крита своим освободителям, а Немецкое кладбище – островок печали, незаметный уголок, затерявшийся в тени рощ. Воистину, царство теней. Да, собственно, и ему уже пора собираться туда, хотя он и не особенно торопится. Успеет еще!
Что ж, сегодня момент их славы и торжества. Победа всегда бывает только одна, одна на две воюющие стороны. А как все триумфально начиналось! Он вдруг вспомнил май сорок первого года. Тогда они были бесспорными победителями. А потом… Не потому ли история всегда пишется победителями?
Его соотечественники сполна рассчитались за все. Он с некоторой гордостью за немцев вспомнил послевоенные репарации. На том же Крите заново отстраивались целые деревни, прокладывались водопроводы, студентам платили стипендии.
Райнер стоял в тени олив и наблюдал за тем, как участники церемонии небольшими группками растекались по всему мемориальному кладбищу. Взгляд его остановился на высокой пожилой женщине в черном жакете и белых брюках, склонившей голову в знак глубочайшей скорби возле одного из надгробий. При взгляде на эту сугубо английскую стать, безошибочно выдающую не только высокое происхождение, но и следы военной выправки, он невольно вспомнил образ другой женщины.
Он с некоторым любопытством продолжал разглядывать старую даму, пока к ней не подошли ее внучка с мужем и ребенком и не увели ее прочь. Ему вдруг захотелось увидеть то надгробие, возле которого она стояла. Кого она оплакивала в одиночестве? Но он посчитал бестактным плестись за ними следом. Нет, определенно в этой женщине есть что-то смутно знакомое, что-то такое, что он видел и раньше.
Вспомнил! Так они же вместе плыли сюда на ночном пароме из Афин. Он вспомнил, как увидел ее на рассвете, одиноко стоящей на верхней палубе и неотрывно вглядывающейся вдаль. Туда, где должна была показаться бухта Суда. Вот еще одна странница, подумал он тогда, которая отправилась на поиски собственного прошлого.
Впрочем, какое отношение может иметь эта женщина к его прошлому? Но почему же тогда при взгляде на нее он вдруг почувствовал, что время начало стремительно разматываться в обратную сторону? И он вспомнил совсем другой рассвет и другой берег.
Июнь 1944 года
Вот вдалеке показались знакомые очертания бухты Пирей, и Райнер снова взглянул на жалкую кучку людей, которым удалось спастись после крушения парохода. На палубе находились не более тридцати солдат и несколько членов команды, и это все. Многие еще не вышли из состояния шока, у других были тяжелейшие ранения и ожоги. Он тупо уставился на свои ноги, тоже еще не вполне веря в то, что спасся после взрыва судна.
Пенелопа всецело сосредоточилась на раненых, словно эта привычная работа помогала ей забыть весь кошмар минувшей ночи. Она раздавала сигареты, кому-то давала пить, у кого-то поправляла повязку. Она сновала вокруг них как заведенная, ни разу даже не взглянув в его сторону, не сделав ни малейшей попытки заговорить. Хоть бы сказала элементарное «спасибо». В конце концов, он спас ей жизнь, но, судя по всему, она не была настроена тешить его самолюбие стандартными словами благодарности. Лицо ее было сурово и непроницаемо, как камень, и таким же гранитно-серым от пережитого потрясения. Черты лица заострились, губы плотно сжаты, мешковатые брюки болтались на ней, как на палке.
По всем правилам Пенелопу Георг сейчас нужно оформлять как военнопленную, плюс как активную участницу Сопротивления, плюс как британского агента. После чего ее отправят в какой-нибудь концлагерь на севере Германии. Пусть там ухаживает за своими ранеными в условиях, приближенным к фронтовым.
Если же ее фамилия в списках отсутствует или она числится там под ложной фамилией и именем Афина, то тогда ее просто включат в разряд «пропавших без вести». В любом случае ей будут нужны хоть какие-то документы, и он, при желании, мог бы ей помочь. Осознание того, что сейчас она полностью в его власти, не доставляло радости. Гордячка, подумал он про себя. Или ей все равно, что с нею будет?