— А это уже ваши проблемы! — качнул головой Круча.
Валентина сама подписала себе приговор. И все из-за ненависти, которую она питала к Розе. Грамотею следовало бы оставить в тайне инцидент с Соломоном, но Валентина увезла его в Заварск вовсе не из уважения к нему. Она хотела, чтобы Соломон уничтожил оставленную без поддержки Розу. Но Грамотей взялся за ум, собрался ехать к своим друзьям, чтобы повиниться перед ними, тогда Валентина вынесла приговор и ему. И с ним расправилась, и с Розой. Что ж, теперь ей придется ответить за все.
Глава 10
Смазливая мордашка, шальные глазки, губки сочные, горячие — и все это лишь вывеска, за которой скрывалось целое предприятие по производству жарких удовольствий. Даже не скрывалось, а все на виду. Высокая грудь с возбужденными сосками, плоский живот с аккуратным пупком, тонкая полоска волос на лобке, ноги длинные, икры точеные, щиколотки, как у богини… Услуги платные, зато совсем не обязательно волочиться за этой киской, терпеть капризы, делать подарки.
— Хорошая девочка! — Старшина шлепнул Василису по голой попке, и она, хихикнув, пошла к бассейну.
А может, и в парилку. Пусть погуляет немного, через полчасика Старшина ею плотно займется.
— И квартиру дарить ей не надо, — глянув на Микулу, сказал он.
Конкретно пацан из-за баб влип, не позавидуешь. Еще и на ментов нарвался, неделю в ИВС парился, только сегодня выпустили. И сразу в баньку, а как иначе? Казенную грязь смыть надо.
— А если влюбился?
— И что твоя любовь Розе дала?
— Ну так…
— Валька ее твоя со свету сжила. Мой тебе совет, больше не женись. А квартиру на «Щукинской»… — Старшина медленно сунул в рот кусок вяленой рыбы.
— Что квартиру? — напрягся Микула.
— Да что квартиру…
Не для того Старшина поднимал братву, рисковал своей и чужими жизнями, чтобы пацаны потом деньгами швырялись, квартиры дарили, тачки дорогие.
— Квартира — это мелочь… Лешку нашего убили!
— Ну да, — кивнул Микула, глянув на бутылку водки.
Налить бы да выпить за упокой, но не хочет он поминать Грамотея добрым словом. И Старшина, конечно же, знал почему. И еще он знал, почему рука не тянется к поминальной стопке.
— Что, ну да?… Валька твоя — сука…
— Сука!
— Чего не говоришь, что спросить с нее надо?
— Да надо, — Микула отвел в сторону взгляд.
— Ну так и скажи, что эта дрянь заплатит за нашего брата!
— Да надо бы…
— А глаза чего прячешь, братан?
— Ну, если честно…
— А как еще можно по-другому? — Старшина удивленно вскинул брови.
— Да нет, не буду, — качнул головой Микула.
— Не хочешь со мной говорить?!
— Да нет, слово держать не буду. Слово, данное менту, ничего не стоит…
— Ты дал слово менту?
— Круче дал слово Вальку не трогать.
— Ты дал менту слово не трогать Вальку?
— Сам не понял, зачем ему это. Он же за Розу убить готов был, Валька ему враг, а он — не трогать ее.
— Может, он и Вальку твою того? — Старшина прижал к себе задом воображаемую женщину.
— Да нет… Может, на том и расколол ее, что слово не трогать дал.
— И ты слово дал?
— Я хозяин своему слову… Там, где менты, хозяин слову: хочу — даю слово, хочу — забираю.
— А Круча этот мент ничего. За день ситуацию разрулил. И отморозка этого заварского закрыл.
— Ну да.
— А Вальку мочить надо… Сука она! А Грамотей — крыса! Если ты не в курсе, он стволы заварским скинул из своего арсенала.
— Не в курсе.
— Все забрали, а там нехило так, четыре «АК», «тэтэх» с десяток.
— Я в курсе, что заварские за нас хотели сыграть. Ну, за Грамотея спросить. Не срослось.
— А стволы остались.
Микула думал недолго.
— Мой косяк, — не очень уверенно, но все-таки признал он.
— Твой косяк, — кивнул Старшина. — Не уследил за своей Валькой.
— Завтра в Заварск поеду, решим вопрос, все стволы вернем.
— Как?
— Я знаю Казначея, подъедем, поговорим.
— Поговорим?… Они Грамотея замочили, а ты поговорить с ними собрался?!
— Ну давай спросим за Грамотея, — пожал плечами Микула.
— А чего это ты такой смелый? — косо, с подозрением глянул на него Старшина. — И поговорить, и спросить…
Микула человек проверенный, сколько славных дел на их общем счету, и всегда он был на высоте. Не мог он продаться ментам. Но вдруг сломил его Круча, заставил работать на себя? Может, потому Микула и не боится заварских, что чувствует его поддержку…
— Да это не я смелый, это ты напряженный.
— Напряженный?
— Как на измене. Как будто я очень сильно перед тобой виноват.
— А ты виноват несильно?
— Но, если надо, за Грамотея спросим.
— А если обделаемся? Казначей, может, и еявка, но еявка зубастая, даже Ташкент это признает. И сделать с ним ничего не может.
— Так ведь и он Ташкента завалить не может.
— Это он злой был, потому что у него велосипеда не было. А сейчас у него стволы появились, теперь он вдвое злее будет… Ему-то терять нечего, а у нас репутация… И ту Грамотеи подмочил…
— Подставил нас Грамотей.
— Ну почему же подставил. Казначей наш человек, он к нему и обратился.
— Наш человек?! — Микула кивнул, соглашаясь принять хитромудрую версию своего босса.
— Потому и стволы от нас получил.
— А Грамотея зачем грохнул?
— Грамотея Гаврила грохнул. Потому что не хотел из-за него с битовскими воевать.
— Ну, может быть.
— Зачем нам воевать с Казначеем, если он наш человек?… Чем не ответ на вопрос? Ну, если у кого вдруг зачешется.
— А Казначей знает, что он наш человек?
— Узнает. Завтра. Поедешь к нему, поговоришь, заодно узнаешь, сколько у него людей… С измайловскими у нас терки, а они штуку бойцов могут выставить, как нам тогда быть?
— Ну, лишний член, как говорится… Только вот как с Ташкентом быть, он вор уважаемый, а мы его врагов под крыло принимаем.
— И что, Ташкент предъяву нам бросит? — скривился Старшина.
Он, конечно, против порожняковых конфликтов и лишних разборок, но если Ташкент вдруг покажет зубы, вызов примет без всяких яких. И пусть тогда Ташкент пеняет на себя.
— Мы для него большая проблема.
— А Казначей проблема маленькая. Для нас. Обидно будет облажаться из-за этой мелочовки.
— Завтра все сделаю.
— Против Ташкента не обещай…
— Казначей хочет под нашей вывеской работать. Типа, таманские.
— И этого не обещай… Завтраками корми. Ну, и стволы оставь… Денег можешь подкинуть, немного… Нужны нам эти клоуны! — усмехнулся Старшина.
— Соломон!
— Не понял!
— В смысле, соломоново решение.
— Ну, это да… Кстати, а за Грамотея надо бы спросить. А то Соломон этот совсем страх потеряет.
— Может, Казначея заточить?
— Нет. Чем так, лучше никак… Казначей не нужен!.. Но ты все равно с ним поговори.
— Ну а чего, порожняки гонять не мешки ворочать.
— Это да… Может, все-таки помянем Грамотея?
— Ну, если Казначей наш человек, то можно, — качнул головой Микула, и непонятно было, то ли согласился он, то ли отказался.
— Помянем.
Они выпили за упокой души, Старшина поднялся, развязал узел на полотенце, опоясывающем бедра, но снимать его пока не стал.
— Бабы — зло, — сказал он. — Поэтому еще раз говорю, не женись больше. И любовниц к черту!.. Делай как я!
Полотенце Старшина скинул в моечной. Василиса стояла под душем, смывая мыльную пену. Он подошел сзади, взял ее за бедра, заставляя опереться о смеситель. Девушка хихикнула, покорно подставляя зад. Старшина усмехнулся, пристраиваясь к ней. Идиотом нужно быть, чтобы дарить этим шлюхам квартиры, машины, шубы!..
Июнь заканчивается, лето в самом разгаре, жарко, даже душно, куртка хоть и джинсовая, легкая, и все равно упариться можно. Но и снимать ее нежелательно. «Сбруя» под курткой, кобура, пистолет, люди коситься начнут. У Степана на лбу не написано: «Милиция». Еще примут за бандита. До отдела рукой подать, там он куртку и снимет. В отделе пистолет в наплечной кобуре — обычное дело.
В кармане зазвонил мобильник.
— Степаныч, ты где? — спросил Комов.
— Да вот иду, рифмы сочиняю.
— Могу предложить одну, правда, трехэтажную. Соломона замочили, лежит, голубчик, в небо смотрит.
— Соломона? Соломон на три этажа не тянет, максимум на два. — Степан свернул с тротуара, вышел на дорогу, поднял руку, собираясь остановить машину. — Вот если бы Сафрона убили… Адрес давай!
Машины проезжали мимо, а Степан торопился. До улицы Островского путь неблизкий, если пешком, а «Волга» на обслуживании. Он снял куртку, выставляя напоказ пистолет в кобуре, поднял руку, направляя палец на белую «Тойоту» с правым рулем. Иномарка остановилась, Степан сел и через пятнадцать минут уже высаживался во дворе высотного дома в четвертом микрорайоне. Улица Островского, дом тридцать девять.
Соломон лежал на площадке перед подъездом, на белой рубашке два красных пятна, одно рядом с другим. Кучно пули легли, видно, профи стрелял. Патрульный автомобиль стоит, беззвучно крутятся маячки, сержант натягивает пеструю ленту, огораживая место преступления. Комов беседовал с дамой в белой шляпке и очках с тонкой оправой, косые взгляды его ничуть не пугали, поэтому ветровку он снял.
Степан подошел к Федоту, кивнул женщине, приветствуя ее, а заодно извиняясь за вмешательство в разговор.
— Давай, рассказывай!
— А что рассказывать? — Комов кивнул на женщину. — Вышел из дома, подъехала машина, высунулась рука, пистолет с глушителем, два выстрела, две пули. Первый выстрел смертельный, второй для подстраховки.
— Убийца из машины не выходил? — глянув на свидетельницу, спросил Степан.
— Как он мог выйти, если машина не останавливалась? — Женщина удивленно приподняла очки.
— Да уж, не подумал… Из машины не вышел, но руку высунул. Вы точно это видели?
Степан посмотрел на дверь, прикидывая путь, который успел пройти Соломон. Метра два оставалось ему до тротуара, шедшего вокруг дома. Машина остановилась метрах в пяти от него. Тут и слепой не промажет. Но слепой не смог бы быстро выстрелить, а Соломон, похоже, даже понять ничего не успел. Не повернулся, не бросился бежать, так и рухнул на спину с двумя пулями в груди. Видно, все произошло очень быстро.