— А почему они голые?..
— Потому что одежда не живая, — хмыкнул Таенн. — Если ты помнишь, человек рождается без одежды. Окружающая обстановка в Мир Берега не транслируется. Только само тело. Поняла?
— Поняла, — кивнула Айрин. — Поняла, что ничего не поняла. Что мне теперь делать с ними?
— Ну, если тебя смущает нагота, то попроси у трансфигураторов пару одеял и укрой их, — пожал плечами Таенн. — Им от этого не будет ни лучше, ни хуже. И я тебя очень прошу — постарайся все-таки вспомнить, при каких обстоятельствах ты с ними общалась, и кем они тебе приходились.
— Это важно? — Айрин прищурилась. — Для меня?
— Боюсь, что да, — кивнул Таенн.
— Но почему?
— Вот так сразу и не ответишь, — Таенн призадумался. — Пока что могу предположить, что от этого знакомства может зависеть твоя последующая судьба.
— Это как? — не поняла Айрин.
— Они могут предопределить твой выбор.
Двумя часами позже Айрин дремала в саду, в тени, под раскидистым деревом — Таенн счел, что ей нужно отдохнуть после беспокойной ночи, и предложил поспать до обеда. Потом можно перекусить и сходить на пляж. А еще лучше — можно пообедать прямо на набережной. Айрин, чувствовавшая себя усталой и разбитой, тут же согласилась. Таенн сходил на второй этаж, принес ей матрас, подушку, и легкое покрывало.
— Спи, а я пока в доме побуду, — предложил он. — Телевизор посмотрю, и всё такое. Признаться, я тоже слегка подустал.
— Хорошо, — кивнула Айрин. — Только ты меня разбуди, ладно?
— Разбужу, — улыбнулся Таенн. — А может, и сама проснешься.
— Это вряд ли.
…В доме Таенн сначала полчаса просидел на кухне, попивая кофе — он хотел убедиться в том, что девушка уснула. Потом встал, тяжело вздохнул, почти минуту простоял у стола. Произнес негромко:
— Гуард, ты со мной? Если да, то пойдем.
Шилд, всё это время сидевший на столешнице рядом с мойкой, тут же спрыгнул на пол, и направился к лестнице.
— Это правильно, — одобрил Таенн. — Ты должен охранять дом. Даже от меня.
На втором этаже Таенн помедлил, думая, в какую комнату войти, потом решительно повернул к первой двери.
Он всё еще тешил себя слабой надеждой, что ошибся. Ну не могло этого быть! Никак не могло! Да, Айрин очень необычна, даже для Берега, но чтобы до такой степени? И как, скажите на милость хоть кто-нибудь, как эти трое могут быть связаны?!
Никакой ошибки не было. Таенн остановился рядом с кроватью, покачал головой. Не узнать — невозможно. Даже не смотря на гибернейт, не смотря на выглядящую вынужденной и неестественной позу. Не смотря на то, что фигура, лежащая на кровати, действительно сейчас выглядела, как стеклянная статуя. Эти рыжие волосы, это ну очень характерное лицо, эти руки, с тонкими запястьями… не было, никогда не было в их окружении никакой Айрин, уже кому, как ни ему, это знать!
Одно, безусловно, радует — живы. По сей день живы. Когда всё дальше и дальше стали расходиться их пути, когда они с головой ушли в работу — он ведь переживал. Работал, старел, учил — но нет-нет, да вспоминал всю их команду, и то лихое время, когда они, пусть и не очень долго, дружили крепко, общались много, и думали, что никогда не разойдутся.
Когда вся эта дрянь началась, с реорганизацией, с оптимизацией, с перестановкой приоритетов, с изменением работы Контроля, когда они восстали всей семьей против Службы … Таенн зажмурился. Ведь и тогда он переживал. Потому что у них тоже всё стало плохо, потому что про них то одно известие приходило, то второе, то третье. Смотрел в сводках, читал — погибли. Потом — сообщение ложно, идет доследование. Живы. И каждый раз камень, лежащий на душе, сваливался куда-то. Живы. Слава всему сущему, живы.
А потом… потом настал тот злосчастный день, когда он сам не выдержал. Да любой бы не выдержал — сколько тогда подобных ему, смертельно уставших, истончившихся до почти вот такой же полупрозрачности, не выдерживали!.. Страшно подумать. И он… когда он осознал, что стоит на той самой дороге, под той самой сосной… он ведь стоял тогда, и плакал, хорошо, что никто не видел. Некому его было видеть. Отплакал, вытер насухо глаза, и пошел вниз — все и всегда идут вниз — в город. Осваиваться. Ну и освоился. Вроде бы неплохо. Даже получше, чем некоторые.
Когда это было? Первую сотню лет он считал. Потом бросил, надоело. Но поскольку и он сам, и такие, как он, попадали в Мир Берега с сохранившейся памятью, он всё-таки нет-нет, да вспоминал обо всех, оставленных там, в мире живых. И продолжал переживать за них. И даже встречал кое-кого иногда, искренне печалясь, что вот еще одному старому другу подошло время покидать этот мир. Его не помнили — ну, только свои, такие же. Он помнил. Решил когда-то для себя: раз уж я здесь, буду стараться помнить за всех. Помнить и любить.
Но чтобы вот так?
Как такое вообще возможно?
Не было в их окружении такой женщины, как Айрин, да еще с принадлежностью к временному пласту самого начала второго уровня развития обитаемых миров, с этими их чайниками, кофейниками, плитами, и дурацкими выключателями, которые еще и током могут ударить. Там все были из более высоких миров. Или что-то произошло за время его отсутствия, причем что-то такое… такое… вообще непонятно, какое. И ведь придется как-то выяснять, с тоской подумал Таенн, потому что чутье подсказывает, что ситуация, как любят говорить в Официальной службе, нештатная — в своем чутье Таенн не сомневался.
Ладно.
Если нужно решать, значит, будем решать.
— Трансфигураторы Биголя, — произнес он едва слышно. — Пару подушек и пару одеял, пожалуйста. Оплата — два часа эстетического наслаждения, получены вчера на концерте Скалолазов. Эй, Полосатый, побыстрее можно?
— Тебе какие подушки, Таенн? — поинтересовался голос, звучавший, кажется, со всех сторон. — И одеяла какие?
— Подушки средней жесткости, одеяла тонкие. Что, интересно, для кого?
— Я уже понял, что для спящих, — голос хмыкнул. — Знакомых встретил?
— Ага, — кивнул Таенн. — Ты не представляешь, каких знакомых. Понимаю, что это глупо звучит, но в этом случае мне хочется, чтобы всё было в лучшем виде.
— Они всё равно ничего не чувствуют, — равнодушно отозвался голос.
— Это мы с тобой, Полосатый, знаем, что не чувствуют. Резерв тоже знает. А девчонка обычная, и, думаю, ей будет легче, если я хотя бы их укрою и суну под головы подушки.
— Что верно, то верно, — вздохнул Полосатый. — Только на счет девчонки ты в заблуждении. Она такая же обычная, как мы с тобой — простые смертные. И хорошо бы ей это понять до того, как за ней придут.
— Полосатый, ты сам понимаешь, что она такое? — в лоб спросил Таенн.
— Нет, — признался Полосатый. — Лови одеяла, подушки сейчас доделаю… Не понимаю я. А ты попробуй выяснить, раз уж ввязался в это. Как всё устаканится с этими твоими… гм… знакомыми… сходи к ней к Шелковой скале хотя бы. Для начала.
— Это не «гм», — отрезал Таенн. — Это просто знакомые. Точнее, друзья. Очень давние.
— Ну не «гм», так не «гм», мне-то что. Лови подушки… Таенн, не кидай их на пол, прояви хоть каплю уважения к моей работе! Ну да, вот так. Ты сходишь?
— Схожу, — пожал плечами Таенн. — Там лабиринт вроде бы простой. А на счет «гм» это ты зря. Сам знаешь — для нас все «гм» в далеком прошлом.
— Это да, — горестно вздохнул Полосатый. — «Гм» в Мире Берега не работает… Кстати, девчонка здорово делает сырники! — с радостью сообщил голос. — Я вчера ради смеха подсунул ей продуктов вместо готового ужина, так она мигом управилась.
— Тебе бы только шутить, — упрекнул Таенн. — Всё, позже поговорим. Мне еще второго надо посмотреть. Спасибо за подушки.
— Спасибо за концерт, — голос усмехнулся. — Эмоций через край, как раз так, как я люблю.
— И пришли нормальный ужин! — успел крикнуть Таенн. — Тебе же всё равно делать нечего…
Вторая комната, в которую Таенн зашел, от первой почти не отличалась, разве что была чуть меньше. Тело на кровати выглядело в точности, как первое — такая же полупрозрачная фигура, только волосы не рыжие, а черные, и гораздо длиннее.
— Да, ну и влипли мы все, — пробормотал Таенн, накидывая на тело одеяло. Чтобы положить под голову подушку, пришлось прикоснуться к ледяной коже — немудрено, что Айрин испугалась. Кожа настолько холодная, что спящего вполне можно принять за мертвого. — Куда же вы идете-то? И с какой радости гибер? Транспортную сеть уже отменили, что ли?
Ответом ему, разумеется, было молчание.
— И не постарели почти. Геронто, видимо, недавно прошли. Ишь, какую косу отрастил, — с одобрением пробормотал Таенн. — Косу отрастил, а всё такой же тощий. Эх, агентура, совсем вы себя не жалеете. Хотя кто из нас когда себя жалел?
Таенн тяжело вздохнул, присел на край кровати. Поправил одеяло на спящем, отвернулся, сгорбился — и словно постарел разом на много-много лет.
— Интересно… — произнес он хриплым шепотом. — А вы знали, что я… того? Узнали или нет? Да и вообще, помнили про меня, или позабыли? Столько лет прошло, подумать страшно. А я ведь Фэба видел, представляешь? Давно, очень давно. Видел, а подойти не решился. А потом он и вовсе пропал куда-то. Ушел, наверное, дальше. Или на круг. Видел, а теперь жалею, что смалодушничал — надо было спросить, спали вы для него, или не спали? Уже не узнаю. Далеко отсюда, правда, я его видел, и давно это было, но какая разница теперь? Всё равно его больше тут нет. Как жаль, что я не могу спросить — кто такая Айрин, и почему вы спите для нее? А еще знаешь, я рад. Вот не поверишь, но как же я рад тебя видеть — пусть и вот так. Это для меня… как весточка, что тот мир, настоящий, всё-таки существует. А то тут многие, знаешь ли, перестают в него верить. Говорят, что он не реальный. Что этот реальный. Чушь. Что это за реальный мир, в котором нет любви, и в котором не рождаются дети? Вот и я про то же… Вы смотрите там оба, поосторожнее с гибером-то. Всё-таки серьезная штука. Этак можно до состояния Полосатого долетаться, сами понимаете. Ладно, пойду я, друг старый. Но заходить буду, уж не обессудь, но не смогу я не заходить. Я вроде мертвый, а в душе сейчас такая буря… словно живой. Всё. Пошел я. Добрых снов.