С тех пор как Шьяма объяснила Басанти, что будет с нею после того, как у Рукмини родится ребенок, Басанти стала плохо спать. И чувство смутного беспокойства с каждым днем становилось все сильнее. Советы и наставления Шьямы она прежде пропускала обычно мимо ушей, и какое-то время даже вовсе перестала ходить к ней, обидевшись, что в самую трудную минуту та не разрешила ей остаться в своем доме, а препроводила к подруге, где ровно через два дня ее нашли. Однако, сбежав от портного с Дину, она вновь стала навещать прежнюю хозяйку: кому еще, кроме тети Шьямы, она могла поведать самое сокровенное? Речи Шьямы, такие диковинные прежде, теперь, когда Басанти жила бок о бок с Рукмини, воспринимались как очень разумные и потому оставляли в ее душе глубокий след, к тому же она все более теряла душевное равновесие, и ей нужна была моральная поддержка. Она регулярно наведывалась к Шьяме и каждый раз возвращалась от нее еще больше объятая беспокойством и тревогой, будто кто-то до предела натянул все струны ее души и они вот-вот лопнут. Она постоянно слышала голоса, неслышные другим. Басанти, которая прежде ни на минуту не задумывалась о будущем, теперь часами сидела у Шьямы, обсуждая планы своей дальнейшей жизни.
Когда ей становилось уж очень тяжело, она спрашивала себя: «Что это со мной приключилось? Когда Барду преследовал меня, я ничуть не тревожилась; когда отец приволок меня домой и насильно выдал замуж за хромого старикашку, это тоже не очень огорчило меня, а что же это теперь? Дину — рядом со мной, ребенок тоже при мне, почему же на душе у меня все время неспокойно?» Иногда, правда, у нее мелькала мысль, что ей, пожалуй, станет легче, если она прекратит свои визиты к Шьяме и будет поступать, как подсказывает сердце. Когда она сидела у Шьямы, ей казалось, что та каждый раз приоткрывает занавес, за которым, оскалив зубы и сверкая налитыми кровью глазами, притаился какой-то страшный зверь.
В один из таких дней, когда она вернулась от Шьямы, ей сказали, что ребенок Рукмини заболел. Сердце у Басанти тревожно сжалось. При слабом, колеблющемся свете крохотного фитиля, плававшего в плошке с маслом, она осмотрела ребенка, и ей вдруг почудилось, будто тельце у него холодное, как-то странно вытянулось, глаза закатились. Ребенок жалобно застонал, и в этом стоне ей послышался горький плач беззащитного существа — крик о помощи, который издал ребенок, наполовину уже находившийся по ту сторону порога, отделяющего жизнь от смерти.
— Что это с ним? — почти беззвучно произнесла Басанти.
До прихода Басанти Рукмини не волновалась — и прежде у ребенка расстраивался животик, — но, заметив мертвенную бледность на ее лице, испуганно вздрогнула.
— Что с ним? Что с моей крошкой? — в ужасе пролепетала она и принялась причитать, заглушая стоны ребенка.
Рукмини растолкала спавшего Дину. Протирая заспанные глаза, он недовольно заворчал:
— Что еще там такое? Понос, говоришь? Ну и что? Ничего особенного. Понос у него почти каждый день случается. Дай ему укропной воды, как сказал лекарь.
— Да ты только взгляни, что с ним! — не отводя глаз от ребенка, полушепотом произнесла Басанти. — А ты — ничего особенного! Я еще раньше говорила, что молоко у нее черное.
Дину зло посмотрел на нее, затем поспешно вскочил с кровати.
— Чего несешь околесицу?
— Не видишь, как дышит?
Рукмини стояла ни жива ни мертва, не отрывая испуганных глаз от лица Дину. Услышав стоны ребенка, Дину тоже перепугался не на шутку.
— Эта ведьма накормила чем-то мою крошку! — сквозь слезы выкрикнула Рукмини.
— Это ты обо мне? — удивленно спросила Басанти. — Значит, по-твоему, я накормила его? Чем же это я могла его накормить?..
Ребенок еле слышно стонал. Дыхание у него стало тяжелое и прерывистое.
— Дай ты ему хоть водички! — сказал Дину.
Рукмини заметалась, не зная, где взять воду… Если бы Басанти кричала на него, то Дину, наверно, и ухом бы не повел — мало ли что с детьми случается — и, повернувшись на другой бок, спокойно продолжал бы спать. Но Басанти говорила почти шепотом, и Дину перепугался по-настоящему.
— При чем тут я, если у тебя молоко черное? — повторила Басанти.
Она не отрываясь смотрела на ребенка, и теперь ей уже казалось, что и живот у него вспух, и дышит он натужно. Почему эти люди ничего не замечают? В тусклом свете колеблющегося язычка пламени все выглядело так, будто на дом действительно опустилась тень смерти и все ближе подвигается к изголовью детской кроватки.
Рукмини принесла наконец воды и из чайной ложечки стала по капле вливать малышу в рот. Басанти заметила, что руки у нее трясутся и вода проливается на ребенка.
— Эта ведьма накормила чем-то мою крошку! — сквозь слезы снова выкрикнула Рукмини. — О господи, что же теперь будет?
— По-твоему, значит, я накормила его чем-то? — спокойно отвечала Басанти. — А зачем бы я стала это делать?
Однако у нее самой вдруг возникло такое ощущение, будто она действительно угостила чем-то ребенка и Рукмини прознала об этом.
— Пусть подохнет ребенок у той, что отравила моего сыночка, — простонала Рукмини и снова залилась в три ручья.
— За что ты проклинаешь мою крошку? Что я тебе сделала?
Рукмини не отвечала. Ее глаза неотрывно следили за каждым движением крохотного тельца.
И вдруг Дину вспомнил, как поступала в таких случаях его мать. Когда у ребенка начинался понос, она прикладывала к его животу что-нибудь теплое, закутывала в одеяльце, и ребенок затихал. Он тут же сбросил с малыша все пеленки и крепко перепоясал его теплой тряпицей.
Басанти показалось, что глазки у малыша закатились и дыхание снова стало прерывистым. Дрожь прошла по телу Басанти, и у нее невольно вырвался вопль:
— Ой, батюшки! Что же это делается?! А вы что стоите, рты поразинули?!
Она бросилась к ребенку, подхватила его на руки, торопливо завернула в покрывало и выбежала в темноту.
— Она убьет моего ребенка! — завопила Рукмини. — Убье-ет!
Дину все еще не мог двинуться с места, а Рукмини уже рванулась к двери.
— Вернись, Басанти! — выскочив из мазанки, кричал Дину в темноту. — Кому сказал: вернись! Куда потащила его?
В сером вечернем сумраке на противоположной стороне пустыря смутно виднелась фигура Басанти. Было холодно, по земле уже стелился густой туман, в котором скоро исчезла, будто растворилась, Басанти.
— Задушит она мою кроху! — сквозь рыдания причитала Рукмини. — Жизни лишит младенца!
— Басанти-и-и! Верни-и-и-и-сь! — что было мочи заорал Дину.
— Беги, беги за ней! — набросилась на него Рукмини. — Да беги же, говорят тебе! Прикончит ведь ребенка!
Дину выскочил за дверь и, не прекращая звать Басанти, побежал в ту сторону, куда умчалась она. Однако Басанти будто сквозь землю провалилась: ее не было видно ни на дороге, ни у пруда, ни в зарослях кустарника.
Не найдя Басанти, Дину вернулся и молча присел на кровать. Рукмини ничком лежала на земляном полу и издавала протяжные стоны. Ее бил озноб.
— Ничего не случится… и нечего плакать, — громким голосом говорил Дину, как все безвольные люди, когда стараются убедить себя и других, что никакой опасности нет.
— Случись что с моей крошкой — своими руками задушу ее щенка! — злобно выпалила Рукмини. — А ты тоже хорош! На глазах утащили ребенка, а он хоть бы палец о палец ударил!
А тем временем Басанти носилась вокруг дома, в котором жил врач. Она уже раз пять принималась осторожно стучать в дверь. Выждав еще несколько секунд, она стала колотить в дверь ногой.
— Доктор-сахиб!.. Откройте! Откройте, пожалуйста!..
Наконец в окне загорелся свет, и дверь открыл сам доктор. Перед ним, тяжело дыша, почти теряя сознание, стояла молодая женщина с ребенком на руках.
— Осмотрите его… доктор-сахиб, — задыхаясь, еле слышно проговорила она. — У него… понос начался. И дышит… слышите как?
— Когда хотят, тогда и приходят… — недовольно заворчал он. Но, кинув беглый взгляд на искаженное страхом лицо пациентки, сразу же стал добрее: — Иди за мной. — И, повернувшись, зашагал по коридору.
В кабинете доктор уложил ребенка на кушетку, быстрым движением снял тряпку, которой тот был перевязан, и долго осматривал и ощупывал крохотное тельце.
— А почему он глазки закатывает?
— Пройди вон туда, сядь и не мешай мне, — раздраженно бросил доктор, и Басанти, отойдя от кушетки, покорно уселась на краешек стоявшего у стены дивана.
— Он будет жить? — с тревогой в голосе спросила она.
Наклонившись над ребенком, доктор продолжал молча обследовать его.
— Что с ним? — наконец сухо спросил он.
— У него… кровавый понос, доктор.
— Где ты увидела кровавый понос? — протягивая пеленку Басанти, резко спросил он. — Где, я спрашиваю, кровавый понос?
— Значит, он будет жить, доктор?
— Что же все-таки случилось с ним, объясни мне.
— У него начался понос, доктор, дышать стал этак… с перерывами… и глазки закатывать. А ручки и ножки вдруг холодеть стали. Тут я его в охапку — и прямо к вам…
Доктор, как видно, был не из разговорчивых. Он молча прошел к столу и, взяв бумагу, стал писать. Потом повернулся к дрожащей Басанти и, протягивая ей рецепт, скупо улыбнулся.
— Это лекарство будешь давать ему через каждые три часа. Поправится твой ребенок.
Басанти вскочила с дивана и с благодарностью посмотрела на доктора. Она почувствовала огромное облегчение и радость.
Уже была глубокая ночь, когда, крепко прижимая к груди ребенка, Басанти возвращалась домой. У нее было такое ощущение, будто все, что произошло недавно, привиделось ей в кошмарном сне, а сейчас дурной сон кончился. На руках у нее спал ребенок, и дыхание его было спокойным и ровным.
«Что же это делается со мной?» — уже не раз спрашивала она себя и ответа не находила.
Войдя в мазанку, она осторожно передала ребенка бросившейся ей навстречу Рукмини.
— Возьми его! А я сбегаю за лекарством. — И, вынимая из сумки деньги, сказала: — К доктору его носила, а при себе — ни пайсы. Хорошо еще, что денег не потребовал…