Александр МинчинДевушка с экрана. История экстремальной любви
Я был тем, с кем ты изменяла.
Теперь я тот, кому ты изменяешь.
Творительный падеж поменялся на дательный.
Давательный…
Октябрь, тоска, грязь: Москва — бывшая столица бывшей Империи, лежащей в руинах. Год — не важен, иногда вся жизнь умещается в минуту. Или в один миг, в одно мелькание. И в это мелькание я взглянул на экран.
На экране показывали рекламу, отрывок из фильма «Ловушка для кошки». Я не бывал в этих палестинах много лет. Как все переменилось. Обнаженная девушка показывала свою восхитительную спину. Таких спин я никогда раньше не видел. Талия уникально выточена. «В главной роли Арина…» — скороговоркой проговорила дикторша. Далее шла реклама шоколада. Фамилию девушки с обнаженной спиной я пропустил. Но вместе с ней играли самые известные актеры Империи.
«Вот и у них появились обнаженные кадры», — подумал я, отрешенно двигаясь между ванной и кухней — в чужой квартире. Спустя какое-то время, на экране я опять увидел ту же рекламу и услышал: «Фильм будет демонстрироваться в четверг. В главной роли Арина…» Обнаженная спина. Фамилию я снова пропустил. Впрочем, какая разница, через пять дней я уезжал. Актрисы на экране и в жизни — представляют собой совершенно разные зрелища. Какая глубина мысли! Тошнит от самого себя. Моя депрессия длится уже второй год. Скрытая, страшная, суицидальная депрессия. Я только ждал, когда можно будет… свести все счеты.
Я сидел посреди Империи один, не пущенный изменницей на порог ее квартиры. В октябре, когда тоска и слякоть, уныние и грязь. И думал: зачем я тут?
Бездумно перебирая страницы записной книжки, набрал телефон Веры Баталовой.
— Думала, никогда вас больше не услышу.
— Я хотел бы прийти в театр. Слышал, что у вас идет нашумевший спектакль «Рыцарша».
— Да, но я там не играю. Впрочем, если хотите… Он идет десятого числа.
— Хочу.
— Вы будете один или?..
— Вдвоем, с вами.
— Это вовсе не обязательно.
— Мне будет приятно…
— Мне тоже.
— Вера…
— Я вас слушаю.
— Есть такой фильм «Ловушка для кошки». Главную роль играет актриса, которую мой приятель-продюсер хотел бы посмотреть.
— Я не слышала об этом фильме, я мало хожу в кино. Но если смогу что-то узнать, я вам сообщу.
— Спасибо. За полчаса перед входом у театра?
— Мне не нужен никакой опознавательный знак?..
— Думаю, я вас узнаю.
— Прошел всего лишь год!..
Я невольно улыбнулся и попрощался. Не предполагал, что ее как-то может взволновать наша встреча. Хотя, смотря что из нашей встречи волновало ее. Скорее всего — моя статья о ней.
В плаще с опушкой она появилась у театра сияющая. К ней сразу бросились поклонники. Небрежно раздав, разбросав несколько автографов и убедившись, что я это видел, она подошла и чмокнула в щеку. Улыбнулась, неожиданно очень тронув меня:
— Я вам принесла шоколадку. У нас осенью еды вообще никакой нет. Или по безумным ценам.
Я не ем шоколад, но из вежливости и признательности взял, поцеловав ей руку. И сделал зарубку в памяти — подарить ей что-нибудь запоминающееся. На любое внимание я всегда отвечал утроенным.
Нас провели на лучшие места, по театру сразу пронесся шелест-шорох: Баталова пришла, Баталова в зале. Едва мы сели, свет стал гаснуть. Еще не придумано такой конструкции зала, при которой каждому зрителю хорошо видно то, что происходит на сцене. К чему я это?.. Спектакль начался. Вера положила руку на подлокотник, коснувшись моего локтя, и вздохнула.
Занавес открылся. К знаменитой актрисе, кажется, народной, вся в слезах, подползала Тая. Она играла главную роль, но зрители пришли смотреть не на нее, а на народную. Кроме меня. Тая извивалась на полу. И вот в этот момент — как глупо — я хотел ее назад, я хотел, чтобы она вернулась. Хотя возврата в прошлое не бывает. В одну и ту же воду нельзя войти дважды.
Тая молила, плакала, корчилась, не хотела «продавать себя генералу за обеспеченную жизнь». (Возможно, за роли…) А в финале даже вызвала у меня комок в горле. И, сиди я один, может, дошло бы и до слез, которых не нужно стесняться. Хотя что я оплакивал, мелодраму на сцене или свое трагикомическое прошлое? И что меня тронуло больше: ее героиня и страдания девятнадцатого века или неожиданно гибкая изменница — в веке двадцатом?
Зал разразился аплодисментами. Вера наблюдала за мной с легкой ревнивинкой. Я не хлопал. Я не аплодирую предавшим. Тая кланялась отрешенно, а мысли ее, казалось, не здесь. Возможно, она еще была в роли, а может, играла отрешенность. Она иногда очень глубоко уходила в роль — так глубоко, что и не подумать было, что это — роль. Народной актрисе подносят цветы; ее партнерша смотрит в зал и неожиданно пересекается взглядом с Верой.
— Да, — наклонилась моя спутница, — пока не забыла: актрису зовут Арина Шалая, она в театре на Юго-Западе. Можно позвонить прямо в театр.
— А это удобно?
— Если скажете, что вы от продюсера из Америки, — для вас сделают все!
Мгновение, в которое укладывается вся жизнь. Или полжизни. Актриса на сцене опустила взгляд.
Вера предложила:
— Хотите зайти ко мне? На чай?
Я непонимающе смотрю на нее.
— Ваша мама жаловалась, что вам у нас совершенно негде есть.
Я улыбнулся:
— Благодарю вас, вы очень внимательны. А не поздно?
— Я живу всего лишь в двух минутах ходьбы от театра.
Я проверил:
— А ваш возлюбленный не будет против?
— Мы разошлись, — безэмоционально сообщила она и внимательно взглянула на меня. — У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
— Нет, все ясно. Кроме одного: что вы предпочитаете пить?
— Шампанское с ликером из киви.
Возле ее дома я купил то, что ей нравилось.
Странно, это было последний раз, когда я видел Таю и впервые, когда услышал имя актрисы «номер два».
— Вы разденетесь сами или вам помочь раздеться? — спросила с улыбкой Вера.
— Вы имеете в виду пальто, шарф?
— Нет, я имею в виду до конца.
— А как же шампанское? — наверное, немного наивно спросил я.
— Я люблю его пить после этого.
Как говорила одна моя знакомая дама, имя которой я поклялся больше не произносить: «глупо было бы не выпить в подобной ситуации».
Осеннее утро — это утро, когда хочется съежиться, спрятаться, исчезнуть и не появляться больше никогда. Когда возникает вопрос: зачем, зачем ты существуешь (или прозябаешь)? И нет ответа.
Давным-давно у знакомого из прошлой жизни я взял книгу «Книгоиздание в …». Я все-таки хотел дойти до конца издательского лабиринта Империи и понять, почему именно я не могу опубликоваться. Даже если мои личные дела потерпели полный крах.
Выбрав три издательства, я позвонил в первое, с пылающим названием «Факел».
Мне сообщили, что фамилия директора — Н. А. Литвинова и что она будет во второй половине дня. Интересно, что она делала в первой? Возможно, поздняя любовь, объятия на рассвете и тяжелое осеннее утро, в которое задаешься вопросом: зачем?.. Впрочем, это я уже говорил. И — нет ответа.
Второе издательство было «Вести». Генеральный директор, даже не взяв трубку, сбросил меня на своего заместителя (имени я не запомнил). Как бы даже не пригласив к «парадному крыльцу». В чем они (он) потом будут очень сильно раскаиваться, но до момента раскаяния пройдет три года.
Заместитель пробормотал, что, возможно, у него найдется «немного времени» — завтра. На данном этапе мне было все равно когда, лишь бы что-то делать, куда-то двигаться. А не думать о том, какие низменные создания актрисы. Тем паче я еще и понятия не имел, какие они низменные.
У меня все еще было впереди.
На следующий день я встретился с госпожой Литвиновой.
— Здравствуйте, меня зовут Нина Александровна.
Я представился:
— Алексей Сирин.
— Прошу садиться. Чем могу быть любезна? — произнесла женщина высокой, крупной стати, очень похожая на актрису Нонну Мордюкову в молодости.
— Я писатель, живу в Нью-Йорке и хотел бы опубликовать у вас книгу.
— А что вы пишете?
— Романы. А также написал книгу интервью.
— Интервью нас не интересуют. А какие романы?
— О любви, о жизни. Мне проще показать, чем пересказывать.
— Покажите, — удовлетворенно кивнула она.
Я достал книги, вышедшие в Нью-Йорке, а также папку с рукописью, на которой было написано «После Натальи».
— Это, — она взяла папку, — в Америке еще не выходило?
— Нет, этот роман я хочу впервые издать здесь.
— А время действия?
— Семидесятые.
— И очень хорошо. Шестидесятые уже всем надоели, а о семидесятых пишут мало. И видимо, не напишут. Некому.
Она сняла сережку, взяла трубку и набрала номер.
— Наталья Владленовна, у меня здесь сидит автор из Нью-Йорка, хочет, чтобы мы почитали его романы… Да, несколько. Я пошлю его к вам? Сейчас же!
Она положила трубку и соблазнительной грудью повернулась ко мне, правой рукой вернув красивую серебряную сережку на ухо.
— У нас все рукописи читает главный редактор Наталья Владленовна Сабош. Она этажом выше и ждет вас у себя. А потом зайдите ко мне. Ее комната номер…
Я постучался в дверь очень осторожно.
— Войдите.
Я вошел.
— Здравствуйте, меня зовут…
— Присаживайтесь, я Наталья Владленовна.
Я присел.
— Расскажите немного о себе.
Внимательно, слегка брезгливо она разглядывала мой галстук, пиджак, часы, туфли.
Полные, красиво вычерченные губы молча сжимались и разжимались, пока она слушала.
«Да, такая издаст!..» — подумал я. И решил не распинаться. Из узкого окна на нее падал удивительный свет. И комната, и она как-то мягко, почти живописно освещались, словно монашеские кельи на фламандских полотнах.
— Когда вы уезжаете? — не дослушав, спросила монашка, озаренная светом.
— Через несколько дней.