Ее рука уже водит, шарит по моим бедрам.
— Где мой фелацио, он единственный, кому я нужна, кто меня понимает.
Она перегибается через мое бедро и берет мою головку в рот. Он тут же встает — проклятый предатель, хотя я дал себе слово к ней не прикасаться. Она уже зацеловывает мой пах.
— Алешенька, не отталкивай меня, ты же хочешь этого. Как и я хочу тебя безумно. Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя.
Оргазмы с ней — всегда сладкие.
Оказывается, это было только начало. В двенадцать тридцать ночи она начала:
— Ты никогда не выполняешь свои обещания. Только болтаешь.
— Оставь меня хоть ночью в покое.
— Конечно, правду слышать о себе не хочется.
— Твоя правда — это крики клиторной неврастенички.
— Ты думаешь, я не скажу, да? — Арина прищурила глаза и стояла с обнаженными бедрами, в моей майке.
— Говори тому, кого это волнует.
— Тебя! Должно волновать! Но ты делаешь умный вид, что ничего не понимаешь.
— Я, правда, не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты обещал мне заплатить за телефонные разговоры с тобой.
— Я тебе такого никогда не обещал. У меня просто нет сейчас …
— Нет, двадцать четвертого января обещал. Ты сказал: я заплачу.
— За один тот звонок, который ты сделала по издательским делам и я долго говорил.
— Ты обещал оплатить все телефонные разговоры!
— Ты придумываешь, я никогда такого не говорил.
— Господи, какой же ты мелочный! Женщина, которая любит тебя, просит, молит помочь ей оплатить телефонные счета, а ты даже не хочешь выполнить то, что обещал.
До меня наконец-таки дошло.
— Так вот почему ты трезвонила дни и ночи, без счета, демонстрируя свои чувства и якобы любовь. Потому что кто-то оплатит. Добрый дядюшка.
— А «дядюшка» оказался мелким вруном, для которого деньги важнее любви.
— Не будем забывать, что я плачу за твои билеты, визы, подарки для твоих московских «кобелей» (якобы из театра!), которые почему-то хотят сувениры из секс-шопа.
Мне было неловко, что я говорю это, мне было стыдно. Но она могла и покойника довести.
— Да врешь ты все, кому нужны твои подарки!
— Не говори это слово, ограниченная мещанка! Не доводи до греха!
— На, твои подарки! — Она снимает часы и бросает в меня.
Я ловлю их на лету и с удовлетворением отмечаю, что не потерял еще волейбольную реакцию. Я неимоверно сдерживаюсь и цежу:
— Пошла… отсюда, довела уже до…
Наливаю себе в стакан водки, беру соленый огурец и сажусь на кухне. Молча пью и думаю, почему раскалываются виски. Столько оскорблений от женщины я не выслушивал за всю свою жизнь. Впрочем, она не женщина, она — создание.
По наивности я жду, что она сейчас появится и извинится. Но она не появляется.
Беру свою подушку, простыню и плед, чтобы спать в гостиной на диване. Стелю, тушу свет и слышу:
— Какой наглец, он даже со мной не разговаривает, а я у него в гостях.
Пауза.
— Да я сейчас пойду, блин, на улицу и отдамся на все четыре стороны. Да так, как тебе и не снилось! Надоел, отвези меня к мужу, не желаю у тебя оставаться.
Ее муж работал в это время в Буффало. А она, по идее, была на съемках в Прибалтике. Хорошая Балтика! Веет легкий прибалтийский ветерок.
— Заточил меня тут без денег, без машины, и я должна его фокусы терпеть!
Я молчу.
— Какая скотина! Сказать, чтобы я «пошла на…», мне, которая его любит.
Я знаю, что следующая фраза взведет курок в пистолете. Потом будет выстрел…
— Нет, ну какой мерзавец, подонок, лжец…
Я влетаю в спальню и вскакиваю на кровать. Она запинается от неожиданности. Ее глаза смотрят с ненавистью мне в глаза. Я размахиваюсь, пытаясь сдержаться, и бью ее наотмашь. Справо-налево, справо-налево. Ладонью — пощечины. Голова дергается слева-направо, слева-направо. Чтобы ее не прибить, я смягчаю удары. Но у меня тяжелая рука. Из носа у нее течет кровь. Я останавливаюсь и ухожу, понимая, что это конец. Таких слов я не прощал даже своим врагам. Да они бы и не осмелились мне такое сказать.
Слышу, как в темноте она бежит на кухню, что-то хватает в морозильнике, стучит об раковину и бежит с полотенцем назад.
Через минуту я слышу:
— Подонок, подлец, какая скотина, посмотри, что ты мне сделал с лицом!
— Будет хуже.
— Покажи, какой ты героический трус! Как ты можешь бить беззащитную женщину!
— Ты не женщина, ты истеричка.
— Отвези меня к мужу, — орет она, — ненавижу тебя!
— Садись и езжай.
— В два часа ночи, одна, без денег… Какая скотина!
— Если ты еще раз оскорбишь меня, я расплющу твое лицо, чтобы губы не произносили гадкие слова.
— Сволочь, посмотри, что ты сделал с моим лицом!
Я захожу в спальню, она включает ночную лампочку и прикладывает лед в полотенце к скулам.
— Последний раз прошу, перестань меня оскорблять.
— Отвези меня к мужу и убирайся к черту! — истерично орет она так, что стекла дребежат в окнах.
Я выхожу, хлопая дверью, чтобы не сорваться. И еще полчаса слушаю, как она в истерике орет и рыдает за стеной.
«Я проклинаю ее, себя, что поднял руку на нее, расписавшись в собственном бессилии. Кляну себя за то, что связался с истеричкой — я их органически ненавидел. И что в открытые окна слышно, как она орет…
В семь утра я просыпаюсь с тяжелой головой, понимая, что должен сегодня же поменять ей билет и отправить в Москву. Я не желал ее знать, я ненавидел ее.
Единственный путь в туалет — через спальню. Она лежит, не спит и смотрит в потолок. Ее лицо в желтоватых кровоподтеках. У нее тонкая, нежная кожа.
И в этот момент, абсурд, у меня возникает желание. Я ее ненавижу и хочу.
(Она удобнее раздвигает ноги.)
Первый раз ее тело не отвечает мне никакими движениями. Однако она еще удобнее расставляет ноги. Я не могу смотреть на ее лицо и переворачиваю ее на живот. Я вхожу в нее сзади, когда она упирается коленями и локтями в простыню.
Во время еды мы не смотрим друг на друга. Вечером я прошу у нее прощения за недопустимое поведение.
— Это то, до чего дошла наша любовь, Алеша?
— Я не должен был поднимать на тебя руку, я казню себя за это.
Через два дня я получаю факс из «Факела», что роман выходит тиражом 50 000. Против предполагаемых двадцати пяти. Я в восторге.
Актриса решила улететь раньше. Вечером накануне я расплачивался с ней: за билет, за канадскую визу, за что-то еще. Я протягиваю ей новые двести пятьдесят долларов.
— А это за что?
— За телефонные разговоры. Которые я обещал оплатить.
Она подумала, быстро взяла доллары и спрятала в сумочку.
Ночью, в последнюю ночь, она была такая сладкая. И очень нежная. Совсем покорная. Не верилось, что когда-то бушевали страсти (страсти-мордасти…).
Я отвожу ее в аэропорт на такси. В стеклянной галерее встречаю пару своих друзей. Прощаюсь с ней. Они завозят меня к себе. Чем-то угощают, в основном водкой. От тоски и одиночества я напиваюсь так, что просыпаю в поезде свою пересадку, и в три часа ночи оказываюсь опять в Гарлеме.
Говорят, что пьяным и дуракам везет. Я только не понимал, кому во мне везло больше — пьяному или дурному.
22–23 мая, два дня подряд, актриса не звонила. Может, я не прав и часто на нее рычу? Но она сводит меня с ума. Кто разберется в этих сумасшедших отношениях?
Я звоню Арине с большой грудью и говорю:
— Как наши дела с финансированием кино?
— Алеша, в последнюю минуту мужу предложили бизнес: привозить джипы в Прибалтику. И все деньги сейчас мы вкладываем в покупку первой партии.
Дальше мне было неинтересно. Дальше я мог ее не слушать, но из вежливости выслушал. Два месяца она водила меня за нос. Чего только я для нее не делал и каких гарантий не представлял! Каких бумаг не сочинял с адвокатом!
Я знал, что Мейерхольд и я не скоро переживем этот удар. Но в кармане у меня оставалась еще пара карт — возможно, туз, возможно, козырь.
Вечером неожиданно раздался звонок. Минуту длилось молчание.
— Как ты себя чувствуешь?
— А я должен себя как-то по-особенному чувствовать?
— Я уехала, ты остался…
— Нормально. Как обычно.
— Значит, ты по мне не скучаешь? Я знала, что я тебе не нужна.
— Тогда зачем вы звоните, тратите деньги?
— Я не могу без тебя. Я люблю тебя. Я хочу от тебя маленького.
— Я думал, мы все закончили, вы уехали раньше.
— И не надейся! — рассмеялась она. — Я просто испугалась, что меня выгонят из театра. Я так часто уезжаю…
— И как театр? — спросил я.
— Я хожу на репетиции в твоих часах. Всем они безумно нравятся. Все думают, что я подцепила американского миллионера.
— Который проходит пока начальную стадию — бедности.
Она рассмеялась:
— Как ты хорошо говоришь, как никто другой! Как мой фелацио?
— Что-что?
— Он скучает по мне? Передай ему, что я его очень и очень хочу. Я по нему очень скучаю.
Я не могу поверить, но этот безмозглый отросток начинает возбуждаться. Но он действительно безмозглый.
Что ж у нее такое между ног? Я забываю все грубости, гадости, оскорбления, обидные слова. И снова хочу ее. Я не хочу желать ее. Неужели она будет возбуждать меня всегда? Не дай Бог, когда она сообразит и начнет этим пользоваться… Если уже не начала.
— Алешенька, я в ванне! Пожелай мне приятного… плавания.
— Остываешь?
— Я не могу физически без тебя. Я вспоминаю, как ты кончаешь, и кончаю сама.
— Арина, что ты говоришь по телефону! Ведь все записывается.
— Ты так бесподобно кончаешь! Я надеюсь, что они это записали. Я хочу, чтобы весь мир знал, как ты кончаешь! Я обожаю, когда ты во мне, на мне, твои ласки, твои телодвижения.
Я безумно возбужден, я не верю, что ее слова — по телефону — имеют такой эффект на это слабое, мягкое, твердое, безвольное создание. Но он стоит в стойке сеттера, почуявшего дичь.
Я прощаюсь с ней скорей, не зная, как успокоить свое возбуждение. Спустя полчаса иду в ванну и успокаиваюсь.