— А что ты мне привез, Алешенька? Я ведь знаю, что ты мне что-то привез из Америки.
— Я не собирался с вами встречаться.
— Это неправда, ты так же хочешь меня, как я хочу тебя. А я хочу тебя всегда!
— Французские духи.
— Ура-а! Какие?
— «Ма griffe».
— Я про такие никогда не слышала.
Они очень нравились другой — актрисе. Я дарю ей трусики, браслет, французские шелковые платки, и прочие женские штучки. Она открывает и нюхает духи.
— А я тебе тоже кое-что купила.
Она дарит мне большую гжельскую чашку с медведем на ручке и блюдце к ней.
Мы целуемся и садимся за стол.
— Я сходила на базар, — она очень красивая сейчас, — купила разных овощей и сделала из них сотэ.
— С ума сойти, что ты вытворяешь! Что с тобой случилось?
— Ты моя любовь. Я поняла, что не могу жить без Алешеньки.
Я открываю ледяное итальянское шампанское и ставлю на стол.
— А теперь самый большой сюрприз.
Я не говорил ей, куда ездил. Приношу пакет и достаю из него несколько голубых книжек.
Она смотрит на обложку и кричит: Поздравляю, Алешенька!
Мы бросаем в воздух книжки и веселимся, как дети.
— Подпиши мне сразу же. А также маме и сестре, если можно. Я хочу, чтобы все знали, что мой любимый — писатель!
Все можно, — улыбаюсь я и пишу.
— Ты мой Фитцджеральд, — шепчет она. — Я хочу тебя.
Но я не даю ей соблазнить Фитцджеральда, пока мы не выпиваем бутылку шампанского.
Она прелестно терпит.
А про нас ты тоже напишешь, Алешенька? Я хочу, чтобы все знали о нашей любви.
— О твоей любви.
— О моей любви. Хотя я уверена, что ты любишь меня. Я хочу, чтобы все знали, как мы это чудесно делали!..
Откуда у тебя такая уверенность?
— Ты так со мной возишься, нянчишься, и я обожаю тебя за это.
— Ты не очень интересный персонаж.
— Да? Идем разденемся и посмотрим, насколько я тебя не интересую… — Она сексуально улыбается.
— Там ты победительница.
— Нет, там я хочу, чтобы всегда побеждал ты. А я была бы поверженной… Побежденной.
— Какой русский язык!..
— Учусь у тебя. Мне нравится, как ты строишь предложения…
— А что еще?
— Как ты сжимаешь меня.
— Еще?
— Как ты стискиваешь меня.
— Еще?
— Как ты разрываешь меня, входя, пронзая до горла!
Мы начинаем обниматься и целоваться. Она садится своей выточенной попой мне на колени.
— Алешенька, я счастлива, что ты писатель! Что ты такой красивый! Я хочу ребеночка от тебя.
И в этот раз я окончательно понимаю, что она серьезно.
Наши соития всегда наводят меня на мысль…
Я даю интервью на радио, для трех разных станций, на телевидении. Актриса все дни со мной, ведет себя почти идеально. Сегодня в пять у меня презентация книг в самом большом магазине Империи «Книжник».
Люди подходят, отходят, задают мне вопросы, что только не спрашивают! Стесняясь, называют свои имена или просят подписать кому-то. По радио диктор объявляет, что на втором этаже проходит встреча с американским писателем Сириным, который подарит свои автографы покупателям. Господи, мои первые имперские читатели!
К шести на второй этаж взлетает Арина. Ее все узнают.
— Алешенька, хочешь я пообъявляю, а то она как-то неаппетитно это делает?
— А ты умеешь?
— Я актриса!
— Еще какая!
Заведующая отделом художественной литературы проводит ее в дикторскую, и она начинает объявлять. Видимо, даже голос ее таит в себе что-то сексуальное. Народ стал собираться, группироваться и повалил. Превалировали мужчины, хотя роман в издательстве считали «женским». Я впервые увидел шлейку очереди. Из-за меня очередь?
Арина объявляла красиво и призывно каждые пять минут. Началось столпотворение. Я подписывал и подписывал, как молотобоец, не останавливаясь. Стали подвозить новые пачки книг. А очередь все росла. А актриса все объявляла.
В семь тридцать я сдался. Мне сразу же предложили повторить на следующей неделе. Я согласился.
— Только обязательно с вашей дамой, — попросила заведующая. — Она прекрасно объявляет.
Ариночка сияла, ей нравилось, что ее все узнают и шепчутся за ее уникальной спиной.
— Меня даже в книжных магазинах знают! — похвасталась она. Я целую ей руку и благодарю.
В восемь мы летим смотреть спектакль какого-то ее знакомого — «Игра».
Она долго меня уговаривала, я долго сопротивлялся, так как не люблю эксперимент (новаторство) и не верю, что два актера могут создать целое действо. Около входа Арина представляет нас:
— Это режиссер постановки Каин Жимуркин. А это писатель из Америки…
— Очень приятно, — говорит он. — Я весьма рад, Ариночка, что вы смогли приехать. Для вас — лучшие места. Сейчас начнем, вас ждали.
Маленький зал (филиал какого-то театра) скорее напоминает ринг, в котором два актера вокруг каталки в морге создают такой кромешный ад, без декораций, без световых эффектов, без музыки, — что я просто потрясен маленьким шедевром. И классической режиссурой.
— Арина, я хотел бы пообщаться с режиссером, как его зовут…
— Это без толку: Жимуркин ставит только классику. А этот спектакль поставил, чтобы съездить с ним в Париж.
Я смотрю на нее внимательно.
— Хорошо, я сейчас спрошу, есть ли у него время.
Я остаюсь в зале один, где-то раздаются звуки. Мне нравится даже запах программки. Я люблю все, что связано с театром, и ничего не могу с собой поделать. Это началось не сейчас, а давно, когда мне было двенадцать лет. Несмотря на то, что театр в Империи здорово «опустился». Уже никогда не будет старого «Современника» на площади, БДТ, старой «Таганки», Ефремова, Товстоногова, Эфроса. Впрочем, в бродвейские театры ходить просто невозможно. Леденцы и фигня для туристов. За двадцать лет на Бродвее я посмотрел один сильный спектакль, комедию о гомосексуальной супружеской паре.
Появляется режиссер в дымчатых очках, ему лет под тридцать, он очень мил.
— Ариночка сказала, что вы хотели что-то обсудить, Алексей?
Она оставляет нас вдвоем и уходит говорить с одним из двух игравших актеров, ее знакомым.
— У вас необычные имя и фамилия, что-то не местное? — говорю я.
— Да нет вроде все местные. Я так никогда и не удосужился в словарь посмотреть.
— Вы поставили великолепный спектакль. Спасибо за представление.
— Пожалуйста. Я рад, что вам понравилась моя работа.
— Плохо начинать с местоимения «я», но тем не менее: я написал несколько романов, опубликованных в Нью-Йорке, и хотел бы два из них поставить на сцене.
— О чем романы? — он внимательно разглядывает меня.
— Первый — о психиатрической больнице, куда молодой герой попадает по ошибке и где начинается его психическая одиссея.
— Это интересно.
— Мадам мне сказала, что вы ставите только классику.
— В основном да. Но нет правил без исключений. И если великолепная пьеса, то есть роман, — я всегда могу найти время. Дайте мне почитать вашу вещь о психушке.
— У меня он как раз с собой.
— Замечательно. Сразу первый вопрос: а кто будет писать пьесу?
— Я, конечно.
— Это хорошо, так как вы сами писатель.
Он на редкость интеллигентен и чрезмерно любезен. Удивительно, что в Империи, после всего, остались еще такие вежливые люди. (Хотя сколько раз я давал себе слово не поддаваться первым впечатлениям.)
Я делаю дарственную надпись на своей нью-йоркской книжке.
— Вы быстро читаете?
— Сейчас занят постановкой новой пьесы по Уильямсу, скоро премьера. Если не трудно, позвоните мне через месяц. Чтобы я в спокойной обстановке мог все прочитать.
Мы обмениваемся визитными карточками, и в этот момент появляется Ариночка, она знакомит меня с игравшими актерами. Я всей троице высказываю свое восхищение и комплименты.
Мы едем в машине по кольцу. Любовь — кольцо, а у кольца…
— Спасибо за знакомство.
— Не за что. Я очень рада, что тебе понравился спектакль, у тебя такой придирчивый вкус.
— Искусство может быть только одно — совершенное. Другого не бывает. А как тебе их игра, как профессионалу?
И до конца поездки она делится своими впечатлениями от спектакля.
Дома Ариночка нежно садится на меня своей голой попкой, и начинается наше совместное плавание по морю удовольствия и купание в волнах удовлетворения.
В этот приезд все складывалось необычно хорошо. Я парил от радости, я летал от счастья, я не мог поверить: вышла моя первая книга, здесь, официально, в лучшем государственном издательстве. Кто бы мог подумать, что нас, бывших врагов, будут печатать в рабовладельческом Союзе пятидесятитысячными тиражами!
В этот приезд получалось все: с кем мне нужно было, я встречался. С кем не нужно — давали отрицательный ответ. Я и этому был рад, лишь бы ответ. Только не волокита. И обещание полугодиями: я прочту, мы обсудим.
С Литвиновой я начал разговор о публикации следующего романа «Факультет», объясняя ей американскую систему «автор — издатель», где издательства имеют своих авторов.
— Приносите, я прочитаю. Но в этом году…
— Я уже принес. — Я достаю и подписываю ей белый кирпичик в триста с лишним страниц. — Естественно, никто не говорит об этом годе. Книга в год — это нормально.
Она улыбается:
— Мы еще ни одного автора не издавали две книги. Даже Фолкнера.
— Поэтому я и предлагаю вам американскую систему, удобную для всех. Право «первой ночи» и первого прочтения.
— Но мы пока в России.
— Надо заимствовать лучшее.
Она очаровательно улыбается и только обещает прочитать. Мы договариваемся об ужине на послезавтра — отмечать выход книги. Я пригласил ее с дочерью Александрой. Которая, правда, не любит встречаться с писателями, как мне таинственно сообщили, но для меня сделано исключение. Хотя она и будет первой читать «Факультет», так как учится в университете.
На следующий день Риночка потащила меня на базар покупать вишню, черешню, абрикосы, яблоки и дыни. А к вечеру она приготовила очень вкусный суп, который мы, обсуждая и восхищаясь, ели. Я улетал послезавтра, и она уже умоляюще выспрашивала, когда сможет приехать в Нью-Йорк.