Герда умерла. В тот момент ей казалось именно так. Хотя у нее все снова болело – внутри и снаружи, и душа болела тоже – и удивительным образом это сочеталось с холодом, сковавшим ее.
Больно. Ужасно больно. Так больно, что уже и не больно ни капельки…
Вот и выход. Ледяная пустыня расстилается до самого горизонта.
Герда больше не обернулась.
Она шла невозможно долго. Замерзшая, почти неживая, упала у лачуги финки. Маленькая угрюмая женщина легко втащила худенькую Герду в дом, обогрела и накормила. И, пока Герда ела, все время пыталась заглянуть ей в глаза.
– Ты обошла полмира, – сказала финка. – Велика была твоя сила. Ты и сейчас еще сильна.
– Я? – слабо улыбнулась Герда.
– Да. Ты очень сильна. – Финка достала кожаный свиток и долго изучала. А когда оторвалась от него, произнесла: – Но… ты скоро умрешь.
– Я знаю, – спокойно ответила Герда. Она действительно это чувствовала. Только не знала, когда.
– Так жаль, так жаль… – сокрушенно вздыхала финка.
И в этот момент у Герды что-то лопнуло в голове. Да так, что боль пронзила ее полностью – от макушки до пяток. Герда упала, крича от невыносимой муки. А когда стало чуть полегче, первое, что она увидела, – это внимательные, умные глаза склонившейся над ней старой финки.
И Герда стала видеть души. У этой женщины душа была светлая.
Назавтра финка собрала ее в дорогу.
А после долго-долго смотрела вслед.
Следующей Герду приютила лапландка. Она тоже накормила и обогрела путницу. Даже собрала в дорогу немного одежды и еды – столько, чтобы не умереть от холода и голода самой. Пока Герда спала, лапландка перебирала запасы и разговаривала с сушеной треской. А утром, провожая, сказала:
– Ах ты бедняжка! Ты скоро умрешь. Ты знаешь это?
– Знаю, – спокойно ответила Герда, с улыбкой глядя в светлые, прозрачные, чуть подслеповатые глаза старой женщины. Надо же, это так очевидно? Неужели настолько, что вот и лапландка, вслед за финкой, не задумываясь, сообщает о смерти так, словно говорит об обыденных вещах?.. Впрочем, размышлять обо всем этом недосуг. Надо идти.
Герда возвращалась как во сне. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома – и там, возле розовых кустов, которые, наверное, сейчас большие-большие, умереть. Увы, она не знала, сможет ли дойти до конца. Казалось, что вернуться – это и есть смысл. А там – будь что будет…
Непостижимым образом по дороге обратно она, проходя через города и селенья, встречала только добрых людей. Они предлагали ей кров и еду, одежду и помощь. И ничего не просили взамен. Были и злые люди – у них были страшные глаза, если заглянуть, то можно увидеть, как на дне плещется темнота. Герда удивлялась про себя – как они не различают друг друга? Вот эта девушка, с чистым взглядом, мило заигрывает с парнем, в глазах которого отчетливо читается зло. А этот мужчина, несмотря на то, что страшен, как медведь, на самом деле добр, а его все боятся… Нет справедливости в мире. Впрочем, Герда ее не искала. Она просто шла.
И злые люди сторонились ее. А добрые делились теплом, лаской, любовью. Наверное, это было правильно – Герда много отдала им себя, тогда, когда искала Кая. Кому-то не жаль было последней монеты, кому-то пела всю ночь песню – чтоб не плакал младенец, и мать могла хоть немного поспать, за кого-то работала, кого-то выхаживала во время тяжелой болезни… И всегда отдавала чуточку души. А иногда и тело. Ведь порой вернуть к жизни может только близость – и пускай она поначалу нежеланна. Что еще сильнее может встряхнуть человека, даже если это происходит через сопротивление или боль?..
Герда никогда не думала о себе – только делала то, что должна. А сейчас люди помогали ей, но она не видела лиц. Зато безошибочно читала по глазам души.
Порой она ночевала в лесу – но волки, которых прежде приходилось отгонять, останавливались поодаль. Они выли, скулили, поджимали хвосты, смотрели голодными глазами – но не нападали.
В куске зеркала, выставленного, как нож или кинжал, Герда видела отражение своих глаз – в тот момент так похожих на страшные, голодные волчьи. А с обломком она не расставалась. Он не ломался, не тупился, не крошился. За долгую дорогу с ним не случилось ничего. Иногда женщина всматривалась в него в надежде разглядеть… Кая. Раскаявшегося Кая. Она знала, что зеркало не простое – но всегда видела там только свои глаза. Пустые и страшные. Наверное, такой сейчас была ее собственная душа.
Герда все время чувствовала голод. Его невозможно было утолить ни самой вкусной едой в лучшей таверне города, ни мясом с костра, которое она жарила, на удивление успешно охотясь на зайца или косулю, оставляя остатки туши волкам… ничем. И однажды Герда, которая стала быстра, как ветер, все тем же осколком зеркала убила молодого олененка. Из раны на шее хлынула кровь – горячая, красная, настоящая.
Герда не выдержала, приникла губами и пила, пила… просто хотелось согреться… а потом ее рвало, рвало тут же – и больше она ничего не могла есть. Тушу убитого животного пришлось оставить падальщикам.
Женщина странно чувствовала себя – снаружи она была жива. Затянулись раны, перестали гноиться глаза, Герда даже немного поправилась, покруглела – недостатка в еде не было… все, отданное людям, возвращалось сторицей. Все, кроме тепла внутри. И Кая.
И ей было холодно. Ужасно холодно. Так, словно в душу налили жидкого льда, и он застыл там, и никак не растопить.
Она шла обратно, собирая в себя – в свое тело – все то, что отдала когда-то. А душу наполнить не могла. Она осталась там, во дворце Снежной королевы.
В его глазах. В глазах Кая.
…Наконец-то долгая дорога подходила к концу. На пути к родному городу оставался еще один. В этот город Герда пришла в канун Рождества.
Ярко горела, переливалась разноцветными огоньками елка на главной площади. Детвора с веселыми криками и смехом проносилась мимо, играя в снежки. Раскрасневшиеся от мороза, готовые скинуть с себя теплые курточки, дети дышали на замерзшие пальцы. И глаза у детишек были чистые-чистые.
В горячих ладошках таял снег.
…А в руках Герды снег не таял.
На этой же площади, в стороне от гуляющей толпы, сидела девочка. У нее были прекрасные белокурые волосы, которые падали на глаза, закрывая худенькое личико. Она сидела, нахохлившись, как птенчик, выпавший из гнезда, который долго-долго пробовал взлететь и не смог. Даже платье и платок на ней были грязно-серого цвета – ни дать ни взять пичужка…
В руках у нее была пачка спичек.
Герда подошла ближе.
– Ты кто? – спросила она, приседая рядом.
– Амалия, – ответила девочка. – Меня зовут Амалия. А вас?
– Герда. А что ты тут делаешь?
– Прошу милостыню. Подайте… – дрогнувшим голоском произнесла Амалия и подняла лицо вверх. У Герды перехватило дыхание, она вскочила и отшатнулась, схватившись рукой за грудь. Впервые за то время, как вышла из дворца Снежной королевы, женщина почувствовала, что сердце у нее все-таки есть.
У девочки не было глаз.
Вернее, они были когда-то – но сейчас на их месте остались лишь зарубцевавшиеся раны, страшные, зашитые грубыми руками, которые в лучшем случае годились на то, чтобы валить лес да рубить дрова.
– Девочка… кто тебя так? – прошептала Герда, доставая монеты. Рука наткнулась на зеркало у пояса. Женщина отдала ребенку все, что у нее было, и сжала осколок в ладони. Зеркало порезало кожу, но Герда была этому рада.
– Отец, – светло улыбнулась Амалия.
Несмотря на то, что глаз у той попросту не было, Герда видела душу девочки – светлую, какой была ее собственная до того, как Кай покинул родной город.
– Почему?..
– Он сказал, что так будут больше подавать.
– А твоя мать?
– Она умерла, – снова улыбнулась Амалия.
– А почему ты улыбаешься? – Герде стало жутко. Чуть ли не впервые за последнее время в ее пустующую душу закрался страх. Улыбающаяся слепая девочка, так легко рассуждающая о смерти, пугала ее больше, чем голодные волки в ночном лесу.
– Потому что она на небесах. Так сказал папа. И ей там очень-очень хорошо. Тетя… ты тоже скоро умрешь, ты знаешь? Папа говорит, что на небесах – так хорошо… там все счастливы…
Внезапно Герда заплакала. Плакать было нестерпимо больно. У нее было такое чувство, что из глаз вместе со слезами вымываются осколки – осколки, возможно, попавшие туда во дворце Снежной королевы?
– Тебе же холодно тут, – пробормотала Герда. – Ты замерзнешь… уже ночь…
– У меня есть еще одна спичка, – лицо девочки озарилось внутренним светом.
– Одна… спичка?..
– Да, – в голосе ребенка прозвучало нечто, похожее на гордость. – Папа дал мне целую пачку, но я уже все сожгла… вот, смотри – одна осталась!
Герда стояла и плакала, давясь слезами, стараясь не напугать всхлипами маленького, но такого смелого ребенка, который не боится самой смерти. И свято верит, что на небесах – хорошо… и что единственная спичка может согреть в такую холодную ночь. Да что там – наверняка ей кажется, что одной спичкой можно обогреть весь белый свет… а ведь Амалия права. Одна спичка. Одна душа. Иногда она не может ничего. А иногда в состоянии перевернуть мир… жаль, ее душа, Герды, не смогла… не смогла ни-че-го…
Но, самое удивительное, Герда понимала, что Амалия любит отца. Любит несмотря на мучения, которые он ей принес! И Герда осознала: не зная в точности, что двигало мужчиной, когда он осмелился сделать это, осуждать его не имеет права…
Как и никого не имеет права осуждать. Даже Кая.
Теперь Герде стало ясно, зачем было все. Зачем она искала Кая, зачем нашла его, зачем взяла кусок зеркала из дворца Снежной королевы. Не задумываясь о том, откуда в ней такая уверенность, Герда поняла, зачем прошла обратный путь и почему все были так добры к ней – и люди, и животные. Нет… не для того, чтобы выжить и вернуть Кая. И не для того, чтобы умереть у тех самых розовых кустов, которые сейчас, наверное, такие огромные. Герда поднесла к лицу осколок зеркала и на мгновенье увидела в нем свои глаза – глаза той, прежней Герды, счастливой и улыбающейся. А потом… отражение глаз Кая. Тех, которые всегда любила – веселых, сияющих, теплых.