Подписав договор Священного союза, Александр Павлович засобирался в Россию, а Орлова наконец-то вздохнула свободно. Она считала, что доберётся домой вместе с остальной свитой, но очередное послание от вдовствующей императрицы вновь погнало её вперёд. Теперь Марию Фёдоровну волновала Парма, куда вот-вот должна была прибыть новая владычица – супруга сосланного на остров Святой Елены Бонопарта. Российская государыня не любила ни саму бывшую французскую императрицу, ни её хитрую австрийскую родню, к тому же искренне считала, что враждебное отношение жителей Пармы не позволит Марии-Луизе занять трон. Поэтому и отправила Агату Андреевну в это маленькое красивое герцогство – посмотреть, с каким позором выгонят итальянцы надменную австриячку. Но всё получилось совсем наоборот: в Парме Марию-Луизу не просто ждали, но и возлагали на неё большие надежды, а интриги испанского двора хоть и имели там место, да только остались безрезультатными.
Отписав императрице-матери о столь печальном положении вещей, фрейлина покинула Праму. И вот теперь в списке Орловой остался один-единственный город. В Милане Агата Андреевна должна была выяснить, как отнеслась верхушка местных аристократов к повторному воцарению австрияков.
Опять искать знакомства, опять выезжать, а самое главное – слушать, слушать и слушать! Как же Орлова устала от общения с дураками! Она даже пожалела себя и горько вздохнула. Домой бы! В Россию…
Сразу в Милан Агата Андреевна не поехала: решила, что заглянет на недельку в курортный городок на берегу озера Комо. И вот она наслаждалась тишиной и немыслимыми здешними красотами.
Солнце уже клонилось к закату. Орлова глянула на часы. Ого! Если она хочет ещё посидеть на берегу с чашечкой кофе, лучше бы поспешить. Дни отдыха так кратки, нужно ценить каждое мгновение. Фрейлина надела шляпку, накинула на плечи тальму и вышла из номера.
Сегодня утром она поселилась в самой дорогой местной гостинице. До этого Агата Андреевна с неделю скрывалась в крохотном прибрежном пансионе. Там никому не было дела до скромной, уже немолодой дамы, что Орлову очень устраивало. Она отдыхала именно так, как любила: в одиночестве, без лишних разговоров и чужих глаз.
Но дело есть дело. Скоро понадобятся богатые и знатные приятели. Таких и заводят на модных курортах. Для этого нужны самая дорогая гостиница и приёмная модного доктора. Агата Андреевна уже навела справки и узнала, что в городе не так давно появилась европейская знаменитость – доктор Шмитц. К нему-то она и записалась на приём.
– Завтра! Всё завтра… – пробормотала себе под нос Орлова, привычно свернув на улицу, ведущую к озеру. Сегодня она в последний раз посидит в одиночестве на террасе и посмотрит на закат.
Агата Андреевна свернула за угол, прошла по знакомым улочкам и оказалась у своего прежнего пансиона. На террасе с круглыми плетёными столиками жена хозяина как раз расставляла кружки с вином перед двумя молодыми гостями. Узнав Орлову, женщина радушным жестом указала на свободный столик. Фрейлина благодарно кивнула и прошла к указанному месту. Хозяйка перешла для Орловой на ломаный французский, и Агата Андреевна сделала заказ – кофе и пирог с вишней. Женщина удалилась, а фрейлина откинулась на спинку плетёного кресла и отдалась своему любимому занятию – она смотрела на озеро. Сейчас, на закате, яркие дневные краски уже померкли, вода поседела, а небо выцвело. Далёкие горы затянула жемчужная дымка. Стены прибрежных вилл налились охрой и терракотой, а кипарисы и пинии чёткими силуэтами прорезали предзакатное небо. Благословенный край дремал среди Альп. Истинный Эдем – рай на Земле.
Орлова втянула ноздрями уже прохладный воздух и, подставив лицо последним солнечным лучам, прикрыла глаза. Но отдохнуть ей не удалось. За соседним столиком разгорался скандал, и, что самое главное, спорили там по-русски.
– Воля твоя, Мишель! Барятинские уезжают завтра, я собирался передать с ними письмо твоему дяде, Вольскому, но не знаю, что мне писать. Врать не хочу, а хорошего и сказать нечего – улучшений в твоём самочувствии нет.
– Чего ты ещё от меня хочешь? – огрызнулся второй собеседник. – Лёгкое зажило, рана меня не беспокоит. Ты сделал всё, что мог! Поверь, Серафим, это уже не в твоих силах – вернуть мне зрение.
Тот, кого назвали Серафимом, – ещё молодой рыжеватый человек неброской, но приятной наружности, – сидел лицом к Орловой, и фрейлина из-под полузакрытых век могла видеть его лицо. Серафим был отчаянно расстроен, но своего спутника убеждал настойчиво:
– Мишель, я уже тысячу раз говорил тебе, что зрение может вернуться в любой момент! Глаза не повреждены, дело в контузии. В один прекрасный миг ты просто откроешь глаза и поймёшь, что видишь.
Орловой показалось, что такая настойчивость выглядит чересчур уж оптимистичной при столь растерянном выражении лица. Похоже, что доктор Серафим уже не знал, что делать со своим пациентом.
«Так это и есть тот самый знаменитый доктор Шмитц, – поняла вдруг Орлова. – Ну надо же, никто и не предупредил, что он из России».
Для фрейлины это, в общем-то, ничего не меняло, но за границей всегда приятно поговорить с земляками, а уж когда тебе столько времени пришлось жестами объясняться с окружающими, приятно вдвойне.
Подойти к русским или нет? Орлова призадумалась. Повод познакомиться с доктором Шмитцем казался более чем удачным. Только вот этот скандал…
Уже не скрывая обиды, врач заявил своему спутнику:
– Мишель, мы столько раз говорили об укрепляющей гимнастике, но ты ничего не делаешь. Твои силы скоро кончатся, и в конце концов ты тихо угаснешь. Я обязан сообщить Вольскому о твоём здоровье. Это – мой долг! Но что же ты прикажешь ему написать?
– Ох, ну напиши, что мне лучше…
– Я сообщу, что ты стараешься восстановить силы и всё для этого делаешь, но ты должен дать мне слово, что с завтрашнего дня так и будет.
Несговорчивый Мишель упрямо, по-бычьи, склонив голову, хранил молчание.
Доктор ждал ответа, пока не потерял терпение. Стукнув кулаком по столу, он заявил:
– Сроку у тебя до завтрашнего полудня! Если ты не начнешь заниматься, я напишу твоему дяде правду. Он – твой единственный родственник, пусть приезжает сюда и принимает решение.
– Я думал, что ты мне тоже родной, – с обидой отозвался упрямый Мишель.
– Я тебе – лучший друг, а он – другое дело, – тут же сконфузился Шмитц. Он вскочил со стула и заискивающе предложил: – Ты побудь здесь полчасика, а я схожу в приёмную, проверю, как там дела, и вернусь.
Мишель отмахнулся:
– Иди и лечи своих пациентов. Сашка говорит, что у тебя страждущие на газонах вокруг приёмной сидят. Не нужно заставлять их ждать. Ты лучше скажи хозяйке, чтобы она принесла мне вина, а Сашка пусть заберёт меня часа через полтора.
Доктор с явным облегчением устремился к стойке, где расплатился, а потом сбежал по ступеням на улицу. Спустя минуту на террасе появилась хозяйка с большим кувшином. Она налила в кружку слепого красное вино и ушла. Мишель похлопал по столешнице в поисках своей выпивки, но не нашёл её. Похоже, это его рассердило, и он хлопнул уже сильнее. Пальцы не достали до кружки всего чуть-чуть, и в следующий раз бедняга непременно попадёт ладонью прямо по стеклу. Орлова вскочила со стула, в мгновение ока оказалась у соседнего столика и ухватила ручку кружки.
– Извините меня, сударь, за бесцеремонность, но похоже, что вы – племянник моего старого знакомого, Николая Александровича Вольского, – сказала фрейлина и деликатно пододвинула кружку вплотную к руке слепого.
Мишель ухватил своё вино, а потом ответил:
– Вы правы, сударыня. Позвольте представиться: граф Михаил Печерский. Действительный статский советник Вольский приходится мне дядей. – Слепой чуть запнулся, а потом с горечью сказал: – Вы простите, что я не встал, приветствуя вас, но мне сложно передвигаться. Вы уж присаживайтесь сами, пожалуйста.
Агата Андреевна села рядом и вгляделась в лицо молодого графа. Теперь она узнала его. Правда, Мишеля Печерского фрейлина встречала лишь однажды – в Москве, когда юноша ещё учился в университете. Однако не было никаких сомнений, что сидевший с ней рядом красивый мужчина и есть возмужавший и повзрослевший, но всё такой же синеглазый племянник Вольского.
– Надо же, какое совпадение, – начала Орлова, пытаясь нащупать нужный тон в разговоре. – Я ведь виделась с вашим дядей в Париже, он приезжал ко мне в гости. Но Николай Александрович ни словом не обмолвился, что вы ранены.
– Он ещё не знал. Я долго провалялся, прежде чем решился сообщить дяде о том, что случилось.
– Вас ранили в бою?
– Если б это было так, то и жалеть нечего. Нет, на меня напали, чтобы ограбить. Не больно-то почётная участь для боевого офицера.
Орлова не знала, что и сказать: расспрашивать было как-то неловко, а сочувствовать – фальшиво, но её собеседник предложил сам:
– Если вы не очень спешите, я могу рассказать вам, как всё получилось.
– Я совершенно свободна, – отозвалась Агата Андреевна и подбодрила: – рассказывайте. Вы меня просто заинтриговали.
Печерский помолчал, собираясь с мыслями, а потом рассказал ей о том, что случилось у Ватерлоо. Он говорил о появившемся подкреплении и о том, как сам вызвался выехать на разведку, а потом о незнакомце, догнавшем его на тропинке.
– Я не успел выхватить пистолет из седельной кобуры, бандит выстрелил первым. Я не сомневаюсь, что он целил в сердце, но промахнулся – попал выше. Пришлось ему добивать меня уже на земле – рукоятью пистолета в висок. Доктор Шмитц утверждает, что моя слепота – следствие того удара.
В этом рассказе что-то не сходилось. Что за чушь – обирать проезжих рядом с полем битвы? Такого просто не бывает! Зачем рисковать, если через пару часов можно мародерствовать, грабя убитых? К тому же в рассказе фигурировал крестьянин верхом на лошади. Тоже явление крайне редкое. Нет у крестьян верховых лошадей!
– Вы сказали, что он выглядел как крестьянин, а лошадь у него какая была? – поинтересовалась Орлова.