Кассандра прикрыла глаза, и в тёплой черноте под веками замелькали пёстрые картины: Барбайя опускается перед ней на одно колено, потом один за другим появилась череда огромных театральных залов. Больше картин не было.
Кассандра отдёрнула руку. Зачем Доменико всё испортил? Она привязалась к нему, но лишь как к другу. Её любовь, да и её жизнь – сцена!
Оставалось только сделать вид, что ничего не случилось. Кассандра срочно придумала вопрос о своей роли в сегодняшнем спектакле и задала его. Барбайа ответил. Она возразила, потом и вовсе заспорила. Доменико стал доказывать свою точку зрения и так увлёкся, что его любовные переживания стали глуше – отошли на второй план. «Вот так и нужно с ним держаться», – поняла Кассандра.
Дело было не в том, что ей не нравился красивый молодой итальянец. Наоборот! Черноволосый и темноглазый Барбайя был высок и строен, а чертами смуглого лица напоминал римских воинов, какими их высекали в мраморе древние скульпторы. Но его глаза… не были синими. Может, это и казалось детским капризом, но пока блеснувшие в прорезях маски синие глаза были единственным воспоминанием из прошлого, и Кассандра уверовала, что у мужчины её жизни глаза – именно такие. Она не знала, была ли уже с ним знакома, а может, ещё только мечтала о нём. Но, как ни крути, синие глаза оставались единственной ниточкой, ведущей в прошлое, и Кассандра за неё держалась.
Приближалась премьера «Севильского цирюльника», волнение Кассандры становилось день ото дня всё сильнее, а тут ещё и история с Барбайей. Что ей было делать? И она пошла туда, где научилась находить умиротворение: в собор Дуомо. Кассандра прошла в придел к золотой статуе Пресвятой Девы и долго молилась, а потом просила Богородицу помочь ей с Доменико. Перекрестившись, девушка поднялась со скамьи и окликнула Полли.
– Пойдёмте, тётушка. Нам пора в театр.
Полли поспешила за ней… Холодное ноябрьское солнце заливало площадь перед собором жёстким и ярким светом. Сегодня впервые подморозило. Полли замотала шаль поверх тальмы, ухватила свою подопечную под руку и поторопила:
– Поспешим, дорогая, а то замёрзнем.
Они прибавили шагу, а Полли напомнила:
– С утра у тебя примерка костюмов и репетиция с оркестром. А вечером ты, если не ошибаюсь, поёшь Елизавету.
– Всё точно, – отозвалась Кассандра. – Кстати, тётушка, когда я пою Елизавету, то забываю, что стою на сцене, что это – игра. Я даже ловлю себя на мысли, что это и впрямь моё имя.
Полли кивнула и с видом знатока изрекла:
– Сеньор Россини сотворил из тебя великую певицу, научив верить, что ты и есть героиня тех опер, в которых поёшь.
– В этом вы правы, без маэстро я не смогла бы постичь настоящей сути театра, – согласилась с ней Кассандра.
– Сеньор Доменико хоть и не пишет опер, но зато разбирается в постановках, а самое главное, получает со зрителей деньги, – осторожно заметила Полли, от которой не укрылись ни нежные взгляды, ни трепетное внимание красивого итальянца. – Он тебе не нравится?
– Я ценю его как друга, – поморщившись, призналась Кассандра.
То, что чувства Барбайи – отнюдь не тайна для окружающих, стало для неё неприятным сюрпризом.
– Он и мужем будет хорошим, – гнула свою линию Полли.
– Возможно, но я не хочу пока выходить замуж. И, пожалуйста, не надо больше этих разговоров…
– Как скажешь, детка, – с готовностью согласилась Полли, – я всегда на твоей стороне, ты же знаешь.
Кассандра улыбнулась своей старшей подруге. Но улыбка тут же померкла, ведь у афишной тумбы театра их ждал Барбайя. Антрепренёр кинулся навстречу:
– Доброе утро, сеньорита Молибрани! И вам, сеньора Дженкинс, – поклонился он и предложил: – Разрешите проводить вас.
– Благодарю, – откликнулась Кассандра.
Она уже знала, что объяснения ей не избежать, и настроение её совсем испортилось. Кассандра взяла антрепренёра под руку и направилась к театру. Полли шла сзади. Барбайя распахнул перед спутницами широкую дверь Ла Скала и пропустил женщин вперёд.
– Сеньорита, прошу вас, уделите мне несколько минут. Мы можем пройти в мой кабинет. Я хочу обсудить с вами очень важный вопрос, а ваша тётя, если, конечно, захочет, может пойти с вами.
– Тётушке, наверно, лучше отдохнуть в фойе, – отозвалась Кассандра, которая не хотела, чтобы кто-нибудь слышал, как она откажет Доменико.
Догадливая Полли, уже заметившая мрачное выражение глаз своей питомицы, поддержала ее:
– Я уж лучше посижу здесь…
– Как пожелаете, – согласился Барбайя и увёл Кассандру в свой кабинет.
Войдя, он усадил девушку в кресло, а сам, нервно сцепив пальцы, замер напротив. Доменико не сводил глаз со своей примадонны и больше не мог молчать. Без всяких предисловий он опустился на одно колено, прижал к губам руку Кассандры и признался:
– Сеньорита, я уже давно люблю вас. Я готов положить свою жизнь к вашим ногам. Если вы мне позволите, я буду жить и работать только для вас. Пожалуйста, станьте моей женой.
Он сжимал руку своей любимой, а она читала его мысли. Доменико жаждал посвятить Кассандре свою жизнь, объехать с ней весь мир и поставить для неё лучшие оперы в крупнейших театрах. О себе он не думал вовсе. Это тронуло Кассандру, и она переменила своё решение. Она не откажет Барбайе сразу, а хорошо подумает над его предложением.
– Дорогой друг, – сказала Кассандра, тихо высвобождая пальцы из ладоней антрепренёра, – для меня ваше признание стало полной неожиданностью. Я должна всё обдумать. Сегодня я последний раз в этом месяце спою партию Елизаветы, а потом у нас перерыв до премьеры. Завтра я хотела бы уехать на озеро Комо. Дон Эстебан снял там виллу. Дайте мне две недели, я вернусь в театр и отвечу вам.
– Хорошо, пусть всё будет так, как вы хотите, – согласился Барбайя, – мне остается только ждать и надеяться.
Кассандра поспешила уйти. В коридоре её поджидала сгоравшая от любопытства Полли.
– Ну что, сеньор Доменико сделал предложение? – спросила она.
– Сделал, – грустно сказала Кассандра. – Всё было так хорошо. Зачем что-то портить?
– Так ты ему не отказала?
– Я обещала подумать. Объявила Доменико, что завтра мы уезжаем на озеро Комо. Сказала, что дам ответ, когда вернусь.
– Думай, милая, думай. Замужество – такое дело, что женщине нужно очень хорошо подумать, прежде чем соглашаться. Браки заключаются на всю жизнь, потом ничего не исправишь, – одобрила её старшая подруга, как видно, вспомнив собственного непутёвого мужа.
Полли проводила Кассандру в гримёрную, где примадонну уже ждала костюмерша с новым платьем. Потом был очередной прогон «Севильского цирюльника», а вечером Полли вновь наблюдала, как её любимицу одевают в широкие фижмы и парчовое платье английской королевы.
Спектакль, как всегда, прошёл с огромным успехом, а уже на заре обе женщины покинули Милан. Когда за окном кареты, неторопливо сменяя друг друга, замелькали пасторальные картины ломбардских деревушек, Кассандра вдруг поняла, что хочет поскорее доехать. Оказывается, она всё-таки очень устала.
Глава двадцать восьмая. Дипломаты
Как же он устал! Действительному статскому советнику Вольскому даже не хотелось открывать глаза. Закутавшись в медвежье одеяло, он тихо сидел в углу кареты. Пытался задремать, да не вышло: мысли сводили с ума. Дела его откровенно не радовали, дома тоже ничего не ладилось. Почему же так получалось? За что ни возьмись – всё плохо: либо полный провал, либо вязкая, как болотная тина, тяжёлая неопределённость. Взять хотя бы нынешнее положение вещей в министерстве. Чем это не двоевластие? Управляющий Иностранной коллегией и управляющий Министерством иностранных дел – да никто и не разберёт, кто из этих двоих «главнее». А уж каждый из них сам решает этот вопрос и, понятное дело, что в свою пользу. Государь же снисходительно взирает со своего Олимпа на эту битву титанов и лишь посмеивается. Разделяй и властвуй!
За влияние на департамент Вольского, созданный специально для внешней разведки, отчаянно бились сдающий позиции, но всё ещё могущественный граф Каподистрия и набирающий силу Карл Нессельроде. Последний считался основным помощником императора Александра на Венском конгрессе, и был абсолютно убежден, что чуть ли не на днях получит место своего соперника. Но опытный Вольский понимал: этому не бывать. Государя очень устраивает положение «над схваткой», когда за его благоволение борются два мощных и влиятельных дипломата с диаметрально противоположными взглядами. Александр Павлович выслушивал обоих и принимал то предложение, которое совпадало с его собственным мнением. Конечно, такое положение вещей было, по меньшей мере, странным, но император считал стратегом себя, а остальных – лишь пешками. Впрочем, после победы над Бонапартом государь, по мнению Вольского, имел на это полное и законное право.
«Вряд ли Нессельроде получит пост статс-секретаря, – размышлял Николай Александрович. – Император не отпустит Каподистрию, ведь тот – грек, и все связи с Грецией и Балканами, лежащими под турецкой пятой, сейчас у него в руках. Скорее, государь всё оставит, как есть. Так и будет сам у себя министром иностранных дел».
Вольский отбросил одеяло и выглянул в окно. Далеко ли еще? Слава богу, недолго осталось! За окном мелькали знакомые пейзажи петербургской окраины. Ещё два часа – и его экипаж, почти доверху забрызганный всеми оттенками щедро перемешанной с первым снегом грязи, дотащится до дома. После глупейшей поездки в Бессарабию, придуманной Каподистрией лишь бы показать Вольскому «кто тут главный», это показалось настоящим счастьем. Хотя упущенного времени тоже было жаль: два месяца дурацкой суеты, а дела – на полушку.
Единственным светлым пятном за всю эту надуманную и бесполезную поездку оказалось письмо, полученное Вольским уже на обратном пути – в Москве. Алексей Черкасский сообщал о судьбе бедняги Михаила. Племянник был серьёзно ранен, но жив. Князь писал, что не нужно волноваться: Мишель обязательно поправится, ведь он молод и силен. Сам Николай Александрович старался об этом не думать. Провидение сохранило Мишелю жизнь, вернёт и остальное. Вольский суеверно боялся прогневать судьбу и не требовал от неё слишком многого.